— Еще не все, — сказал он. — Судья не открыл счет.

Его слова подтвердил восторженный рев толпы. В центре ринга стояли Красный и Синий.

Красный спуртовал в шестом раунде. Он месил Синего, как тесто. Синий отступал и отступал, защищаясь на отклонах. Ею рассеченная бровь и губа кровоточили. Разгоряченная толпа улюлюкала. Синий сделал длинный свинг и в прыжке ударил противника в правое надбровье пудовой гирей своей головы. На глаз Красного потекла кровь. Рану быстро прижгли ассистенты.

Следующие раунды превратились для Лавровой в кошмар. Синий сменил тактику. Он почуял запах мертвой крови, как гриф, и стал великолепно работать корпусом. Начал острее, более размашисто действовать. Его длинные свинги точно попадали в правую височную область. Красный все чаще уступал инициативу своему сопернику, не успевая уклоняться. И постоянно щурил глаза. Постоянно. Будто ему было плохо видно.

Угол Красного хорошо просматривался с места Лавровой. В перерыве она видела, как Красный, держа перчатками голову, что-то говорит тренеру. Тренер, не дослушав, вытолкнул его на ринг. Хороший менеджер отрабатывал свои деньги. Красный шел к центру, по его телу стекала вода, смешанная с потом, его склеры были сгустками крови. Лаврова вдруг поняла: он обречен. Толпа окружила ринг. Лаврова видела вскинутые руки, красные, возбужденные лица, распахнутые в безумном крике рты, расширенные зрелищем насилия зрачки, вздыбленные адреналином волосы.

Красный, боец и игрок до мозга костей, в прыжке сумел ударить соперника по затылку, тот, упав на колено, успел подняться до окончания счета. Синий был живучим как кошка. В этом сражении коса и вправду нашла на камень.

Лаврова сидела, сжав кулаки. Ее трясло.

«Когда же это кончится?» — думала она.

Ей хотелось уйти, но она не могла сдвинуться с места, словно оказалась пригвождена к своему месту в тесном вонючем зале, заполненном ордой бессмысленно беспощадных людей.

В девятом раунде Красный сдал. Синий обрабатывал его затылок, бил в висок, в печень, в корпус. Уже все поняли, что Красный обречен, но судья не давал закончить бой. Не хватало яркого мазка, эффектного заключительного аккорда, чтобы потрафить зрителям. Наконец Красный упал на колено и не смог подняться. Получился чистый нокдаун.

Синий победил в жестоком и нечестном бою. Толпа приветствовала победу оглушительным ревом, она рукоплескала герою, скандируя его кличку, ей было не до Красного. Жалкого неудачника следовало тут же выбросить из памяти. Красный дошел до своего угла и уже там, с табурета сполз на пол. Толпа метнулась к нему, забыв о своем Синем герое.

Минотавр и Лаврова ушли, не узнав, чем закончилась драма на ринге.

— Он умрет? — спросила она.

— Не знаю, — равнодушно ответил Минотавр. — Если да, его близкие получат неплохую страховку. Гораздо хуже, что я просадил кучу бабок. Все просадили, потому что ставили на фаворита.

— Сволочи!

— Все мы дети Каина. Ты не знала?

— Ты где была?

— Где-где. В Караганде.

— Что ты там не видела?

— Ничего не видела. Там была скука смертная.

— Ты по мне скучала? — спросил Никита и вдруг смутился.

— Да. А ты?

— Я тоже по себе скучал, — рассмеялся чужой ребенок, не ведающий, что такое скучать по самому себе.

Лаврова его обняла и поцеловала в нос. У нее замирало сердце. Никита отстранился.

— Не надо. Я это не люблю.

— Балда. Люди любят, когда их целуют. Значит, они кому-то нужны.

— Сама балда. Целовать носы лажово. В них козявки.

— Значит, мне нужны твои козявки.

— Ну ты даешь! — восхитился Никита.

— В давние времена люди не умели целоваться. Они нюхали друг друга.

— Врешь!

— Нет. Они только-только стали из обезьян человеками и учились любить, — сказала Лаврова и подумала: «Целоваться научились, а любить нет. Может, лучше нюхать друг друга, чтобы по запаху отыскать своего настоящего суженого?»

Стояла жара. Лаврова с Никитой нашли небольшой островок мягкой травы среди сплетенных ветвей диких деревьев, шиповника и барбариса Лаврова легла на спину и закрыла лицо платком от палящих лучей солнца. Платок из натурального шелка был очень дорогим. Ей подарил его Костя. Этот платок олицетворял собой кусочек тропической жизни, в которой ей никогда не бывать. Его терракотовый песок украшали невиданные цветы с выпуклыми фиолетовыми прожилками на телесно-розовых лепестках. Маленькие обнаженные головки стыдливо прятались в пышных, многослойных, оборчатых юбках горделивых бледно-желтых и роскошных карминных цветов с фестончатыми лепестками. У скромных розовых цветков были только тычинки, у желтых — толстые стволики пестиков с игольчатыми коронами на головках. В укромных глубоких складках карминных цветов крепились и росли яйца кошенили. Все как в реальной жизни.

— Мне тебя не видно.

Никита скинул с ее лица платок и разглаживал его на голых коленях.

— Гладкий какой, — удивился он.

— Это шелк. Он очень дорогой, его сплел тутовый шелкопряд. Шелкопряда совсем мало, а тутовых деревьев еще меньше. Раньше шелк стоил дороже золота. Ради него убивали.

— Друг друга?

— Да. Если поехать в Кызылкум, в песках можно найти останки отважных путешественников, остовы верблюдов и тюки драгоценного, спекшегося от времени шелка Купцы в то время были хорошо обученными воинами, владевшими мечом не хуже рыцарей-крестоносцев. Они сражались за шелк не на жизнь, а на смерть. И умирали в поющих барханах пустыни.

— Как это, поющих? — у Никиты округлились глаза.

— Когда они погибали, песок становился мокрым от слез. Он визжал и рыдал, пока они умирали, а потом тихо пел, подзывая к себе новых обреченных героев.

— И они шли?

— Они шли, ехали, плыли отовсюду. Из Европы, Китая, Индии, Персии, Египта, Руси. Ради драгоценного шелка.

— Ради этого шелка? — Никита поднял платок и посмотрел через него на свет.

— Ну да. Нам с тобой повезло. Мы живем на перекрестке Великого шелкового пути.

— А, — протянул Никита. — Отстой. Нас этим путем в школе задолбасили.

— Между прочим, на месте, где мы с тобой сидим, был огромный караван-сарай с метровым слоем земли на крыше. Он спасал от палящей жары. Каждого путника здесь встречали верблюжьим молоком, прохладным, как родниковая вода, и кислым и ароматным, как молодая алыча. В этих местах придерживались древних законов. У тех, кто воровал, отрубали руки. Мятежников, осмелившихся убивать, обезглавливали. Их головы на крепостной стене еще долго устрашали инакомыслящих.

— Кто это, и-на-ко-мы-сля-щи-е? — произнес по слогам Никита.

— Те, кто думает не как все.

Лаврова поражалась. Никита спокойно реагировал на страшилки и удивлялся обычным вещам. Типичное дитя телевидения и компьютерных игр.

— А что, плохо думать не как все?

— Хорошо.

— Я тоже так считаю. А одна училка говорит, что я дурной. Все на блины, а я за веником.

— Тебе плохо в школе? — испугалась Лаврова.

— Щас! Всех порву, — горя глазами, пообещал уверенный в себе сын Минотавра. — Я в школе главный.

— Ну ты даешь, — протянула Лаврова.

Никита воспринял это как комплимент. И ответил ей тем же:

— Ты самая лучшая. С тобой интересно.

Лаврова поцеловала его в нос. Он опять отвернулся. Без слов.

Вечером Галина Захаровна и Никита отвезли ее на автобусную остановку.

— Барханы правда поют? — спросил мальчик.

— Давай поедем на поющие барханы. Я хочу их услышать.

— Конечно. Они совсем близко от Алматы.

Лаврова помахала ему рукой из автобуса. Ей хотелось остаться. Никита стал главным не только в школе.

Лаврова открыла дверь, за порогом стоял Костя.

— Че пришел? — вульгарно спросила она.

— Можно? — Его лицо было преисполнено мрачной решимости.

— Нельзя. — Лаврова придержала дверь.