— О, пожалуйста, — сказал Блок.

Поскольку адвокат сразу не ответил, Блок еще раз повторил свою просьбу и наклонился, словно собираясь встать на колени. Но тут на него накинулся К.

— Что ты делаешь? — закричал он.

Так как Лени попыталась помешать ему крикнуть, он схватил и вторую ее руку. Он стискивал ей руки, но это не было выражением любви, и она время от времени вздыхала и пыталась вывернуться. Блок, однако, был наказан за этот выкрик К., потому что адвокат спросил его:

— Так кто твой адвокат?

— Вы, — сказал Блок.

— А кроме меня? — спросил адвокат.

— Никого кроме вас, — сказал Блок.

— Тогда и не слушай больше никого, — сказал адвокат.

Блок был целиком с ним согласен, он смерил К. злым взглядом и, глядя на К., возбужденно покачал головой. Переведенные в слова, эти жесты стали бы грубыми ругательствами. И с этим человеком К. собирался дружески обсуждать свое собственное дело!

— Я больше не буду тебе мешать, — сказал К., откидываясь на спинку стула. — Становись на колени или ползай на четвереньках, делай, что хочешь. Мне это безразлично.

Но у Блока все-таки было чувство собственного достоинства, по крайней мере по отношению к К., потому что он подступил к К., размахивая кулаками, и крикнул так громко, как ему только позволяла близость адвоката:

— Вы не можете так разговаривать со мной, так не полагается. Почему вы меня оскорбляете? И к тому же еще здесь, перед господином адвокатом, где нас обоих, и вас, и меня, терпят только из милости. Вы не лучше меня, потому что вы тоже обвиняемый и у вас тоже процесс. А если вы, несмотря на это, все еще «господин», тогда и я такой же господин, если еще не больший. И я хочу, чтобы ко мне так и обращались, и именно вы. А если вы считаете себя привилегированным, потому что можете сидеть тут и спокойно слушать, в то время как я, как вы выражаетесь, ползаю на четвереньках, так я вам напомню старую юридическую поговорку: для подозреваемого движение лучше покоя, потому что тот, кто не двигается, всегда может, сам того не зная, оказаться на чаше весов и быть взвешенным вместе со своими грехами.

К. ничего не отвечал и лишь пристально вглядывался в этого замороченного человека. Сколько перемен произошло с ним за один только последний час! Неужели это процесс так бросает его из стороны в сторону, не позволяя ему разглядеть, где друг, а где враг? Неужели он не видит, что адвокат унижает его намеренно, причем в этот раз — с единственной целью: похвалиться перед К. своей властью и тем самым, может быть, подчинить ей и К.? Но если Блок был не способен это понять или если он так сильно боялся адвоката, что это понимание не могло ему помочь, то как же у него хватало хитрости — или дерзости — в то же время обманывать адвоката и скрывать от него, что он нанял, кроме него, еще и других адвокатов? И как он осмеливался наскакивать на К., когда тот ведь мог тут же, не сходя с места, выдать его тайну? Но он осмелился и на большее, он подошел к кровати адвоката и начал теперь уже там жаловаться на К.:

— Господин адвокат, — говорил он, — вы слышали, как этот человек со мной разговаривает? Часы его процесса еще можно по пальцам пересчитать, а он уже берется поучать меня, человека, который пять лет находится в процессе. Еще и ругается на меня. Сам ничего не знает, а меня ругает, в то время как я, насколько хватило моих слабых сил, изучил в подробностях, чего требуют приличия, долг и судебные обычаи.

— Не слушай никого, — сказал адвокат, — и делай то, что считаешь правильным.

— Конечно, — сказал Блок, словно ободряя самого себя, и затем, бросив короткий взгляд в сторону, опустился на колени у самой кровати. — Я уже на коленях, мой адвокат, — сказал он.

Но адвокат молчал. Блок осторожно погладил одной рукой перину.[17] В воцарившейся тишине Лени, высвобождаясь из рук К., сказала:

— Ты делаешь мне больно. Пусти меня. Я пойду к Блоку.

Она подошла к нему и села на край кровати. Блок был чрезвычайно обрадован ее приходом и сразу же возбужденно, но молча, знаками, попросил ее вступиться за него перед адвокатом. Ему явно очень нужны были сведения адвоката, но, возможно, лишь для того, чтобы использовать их через других своих адвокатов. Лени, по-видимому, точно знала, как подступиться к адвокату, она указала на его руку и вытянула губы, изображая поцелуй. Блок немедленно поцеловал эту руку и затем, по указанию Лени, поцеловал еще раз. Но адвокат по-прежнему молчал. Тогда Лени, вытянувшись всем телом (при этом стало заметно, какая красивая у нее фигура), наклонилась над адвокатом и, низко нагнувшись к самому его лицу, провела рукой по его длинным седым волосам. И это заставило его наконец ответить:

— Я не знаю, надо ли ему это говорить, — сказал адвокат; было видно, как он слегка встряхивает головой, — возможно, для того, чтобы сильнее ощутить прикосновение Лениной руки.

Блок прислушивался, опустив голову, словно подслушивал, зная, что преступает запрет.

— Почему же ты не знаешь? — спросила Лени.

У К. было такое чувство, словно он слушает заученный диалог, который уже не раз повторялся в прошлом, и еще не раз повторится в будущем, и только для Блока никогда не потеряет своей новизны.

— Как он сегодня вел себя? — спросил вместо ответа адвокат.

Перед тем как высказать свое мнение на этот счет, Лени опустила взгляд вниз на Блока и некоторое время смотрела, как тот поднимает и простирает к ней руки, умоляюще потирая ладони. Наконец она важно кивнула, повернулась к адвокату и сказала:

— Он был тихим и прилежным.

Пожилой коммерсант, мужчина с длинной бородой вымаливал у молоденькой девушки благосклонный отзыв. Даже если у него и были при этом какие-то задние мысли, ничто не могло оправдать его в глазах другого человека. К. не понимал, как мог адвокат надеяться завоевать его доверие этим представлением; если бы К. не уволил его еще раньше, адвокат добился бы этого такой сценой. Она была почти оскорбительной для зрителя. Значит, методы адвоката оказывают такое воздействие — К., к счастью, подвергался ему недостаточно долго, — что клиент в конце концов забывает все на свете и только надеется, следуя этим ошибочным курсом, дотянуть до конца процесса. Это был уже не клиент, это была собака адвоката. И если бы адвокат ему приказал заползти под кровать, как в собачью конуру, и лаять оттуда, он бы с радостью это сделал. К. слушал все, что здесь говорилось, с высокомерным чувством экзаменатора, словно имел задание все точно запомнить и представить в некую высшую инстанцию донесение и отчет об услышанном.

— Что он делал весь этот день? — спросил адвокат.

— Я заперла его, — сказала Лени, — чтобы он не мешал мне работать, в комнате для прислуги, где он обычно и находится. Через окошко я время от времени смотрела, чем он там занимается. Он все время стоял на коленях на кровати и, разложив на подоконнике бумаги, которые ты ему дал, читал их. Это произвело на меня хорошее впечатление, потому что окно там выходит в вентиляционную шахту и почти не дает света. А Блок, несмотря на это, читал, вот я и увидела, как он послушен.

— Рад это слышать, — сказал адвокат. — Но он читал с пониманием?

Блок во время этого разговора беспрерывно шевелил губами, очевидно, проговаривая про себя ответы, которые надеялся услышать от Лени.

— На это я, естественно, не могу ответить с уверенностью, — сказала Лени. — Во всяком случае, я видела, что читает он основательно. Он весь день читал одну и ту же страницу и, читая, водил пальцем по строчкам. И всякий раз, когда я к нему заглядывала, он так вздыхал, словно читать это было ему очень тяжело. По-видимому, бумаги, которые ты ему дал, трудно понять.

— Да, — сказал адвокат, — это уж точно. Да я и не думаю, чтобы он в них что-нибудь понял. Они должны были только дать ему представление о том, как тяжела борьба, которую я веду, защищая его. И ради кого я веду эту тяжелую борьбу? Ради — смешно сказать, — ради Блока. Так он должен научиться понимать, что́ это значит. Он занимался без перерывов?