Но после того как он научился точно и четко выражать свои мысли словами и еще до того, как он проявил свою неспособность понимать алфавит, Филиппо заставил Лео и Рахиль поволноваться другой своей странности.
Они заметили, что, прежде чем уснуть, Филиппо взял странную привычку биться головой о подушку. Очень часто он делал это в определенном ритме, под музыку. Все началось с тех пор, как Рахиль приобрела цветной проигрыватель для детей, который был очень популярен в те годы. И Лео воспользовался им, чтобы вставить туда старый сингл Рики Нельсона, один из редчайших дисков, которые присылала все та же старая тетушка из Америки своему итальянскому племянничку с тех пор, как он был еще мальчонкой.
Этот диск был выпущен в 1957 году. В те времена Рики Нельсон был идолом подростков. Сингл назывался Bip-Bop Baby (какая смелая аллитерация!) и несколько недель держался во главе списка хитов в США. Что и подвигло заботливую тетушку Адриану приобрести диск и отослать его племяннику. Это была легко запоминающаяся приятная песенка, типичная для того времени. Она всегда нравилась Лео. Может быть, потому что была связана с каким-то воспоминанием, хранившимся в романтической шкатулочке его юности. Конечно, он не мог себе представить, что его начнет тошнить от этой песенки, после того как его сын заставит его прослушать ее сотни раз. Для Филиппо существовала только эта песня. Горе тому, кто заставил бы его прослушать другую. Пусть даже того же времени. С теми же аккордами. Даже того же автора. Тогда он приходил в ярость. Он желал только Bip-Bop Baby. И ничего иного. Это была его новая одержимость. Новый способ отгородиться от всего остального мира.
Хорошо, говорил себе Лео, все дети такие — одержимые и консерваторы. Упрямые реакционеры в миниатюре. Но одержимость Филиппо этим диском казалась прогрессирующей патологией. Как если бы он бился головой о подушку с равными интервалами, прерываясь иногда для того, чтобы поставить диск с начала. Где он только брал столько энергии? И какой смысл был во всех этих бессмысленных усилиях?
Няньку Сэми и Филиппо звали Кармен. Это была грубоватая и гордая уроженка Кабо-Верде, которую мальчики обожали и которой Рахиль (по крайней мере, до тех пор, пока Кармен не стала проявлять признаки неуравновешенности) полностью доверяла. Именно Кармен впервые придумала название этой странности. Перед тем как пожелать спокойной ночи «своим» мальчикам и через минуту после того, как она гасила свет в их комнате, она просила Филиппо: «Не работай слишком много!» Затем она увещевала его братика, который лежал с краю кровати: «А ты, Сэми, не копируй его!»
Работать. Вот какое название придумала Кармен мании Филиппо биться головой о подушку. И в самом деле, иногда вечерами, когда Лео и Рахиль возвращались с какого-нибудь званого ужина, заглядывали в комнату сыновей, прежде чем пойти спать, и слышали странный шум, они испытывали что-то вроде нежности к их маленькому работнику. Рахили этот шум напоминал прядильные мастерские, которые работают всю ночь. А Лео вспоминал о «Новых временах» Чарли Чаплина. А однажды Лео предположил: «Может быть, это форма атавистического иудаизма?»
«В каком смысле?»
«Ну, как хасиды у Стены Плача. Он мотает головой, как они. Может быть, в нашей семье наконец родился великий раввин».
«Не говори глупости. Логопед говорит, что это может быть легкая форма аутизма. Она говорит, что это не такая уж страшная вещь, но она объясняет его проблемы общения с окружающим миром…»
Неужели это так? Неужели этот благословенный ребенок постоянно должен чем-то отличаться от остальных? Неужели всем этим медикам, бродящим во тьме, так необходимо придумывать названия его странностям?
Когда Лео возвращался после ночного вызова домой, ему нравилось заглядывать к сыновьям и смотреть, как они спят. Он заходил в их комнату, и его сразу же окутывал волнующий запах свежеиспеченных печений. Он старался не разбудить их. Сначала он садился у нижнего яруса кровати, на котором, как ангелочек, спал Самуэль, гладил ребенка по руке, поправлял ему одеяльце. Затем Лео поднимался и повторял то же самое с Филиппо. Но достаточно было слегка коснуться его, чтобы запустить эту дьявольскую машинку. Вот Филипо, даже не просыпаясь, начинал биться головой о подушку. Это всегда заставляло Лео волноваться, он сразу же выходил из комнаты, как будто не желал в очередной раз убеждаться в ненормальности своего сына. Но к этому волнению примешивалось также и чувство гордости. За твердый характер Филиппо. За его мудрость и терпение. Столь редкие у маленьких детей.
Лео всегда поражала выдержка сына. Его необычайное смирение со всем, что его вынуждали делать родители. Он никогда не жаловался и проявлял просто стоический характер. Как будто из-за того, что его подвергали всем этим испытаниям, он выработал своеобразное смирение со своим несовершенством. Все эти усилия, чтобы выучиться говорить. Все эти усилия, чтобы заснуть без ритмичных ударов головой о подушку, потому что это заставляет волноваться маму и папу. Все эти усилия… Но зачем?
Возможно, они слишком давили на бедного мальчика. Возможно, следовало бы простить Филиппо его невинные недостатки. Но что поделать, если в некоторых случаях он и Рахиль не могли не вмешиваться? И если смирение Филиппо упрощало их задачу? Он не принадлежал к тому типу детей, которым без конца нужно повторять: мы делаем это для твоего же блага. У него изначально было заложено в мозгу, что жизнь ребенка — это постоянная, упорная операция по исправлению дефектов. К тому же он уже был убежден, что представляет собой существо, полное недостатков.
Но неужели так уж было необходимо, чтобы в течение всего детства он все послеобеденное время проводил вместе с матерью в приемной очередного специалиста? Или, может быть, маленький Фили расплачивался только за то, что родился во время несносного перфекционизма и в семье медиков, стремящихся выправлять каждый вывих? Двух буржуа, неспособных принять тот факт, что их сын может выражаться иначе, чем предписывает вонючая норма и банальное красноречие?
Иной раз Лео спрашивал себя, а не потворствует ли он слишком воле Рахили. Он знал, насколько она гордится стоицизмом своего сына. Так она была воспитана. Считать, что способность к личной жертве — человеческое качество. Естественно, безропотность Филиппо в ее понимании была достойна похвалы. Очень часто вечерами Рахиль рассказывала Лео, как хорошо себя вел Филиппо у логопеда или психолога.
«Он такой спокойный, не промолвит ни единого словечка. Иногда улыбается мне. Постоянно листает свои комиксы. Смотрит на других детей в приемной с удивлением. Как будто спрашивает меня взглядом: „Почему они так капризничают?“ Наш Филиппо — настоящий маленький мудрец».
«Куда ты его водила поесть?» — спрашивал Лео, желая поменять тему разговора. Он знал про негласный договор между матерью и сыном: если он хорошо себя вел, когда его забирали после школы, чтобы отвести к очередной докторше, она взамен должна была отвести его поесть в какое-нибудь место по его выбору. Филиппо обожал есть. У него всегда был хороший аппетит. И типично детские вкусы: сэндвич, бутерброды, чипсы, кока-кола, молочный коктейль, шоколадные пирожные, булочки с кремом…
«Мы ходили в „Хунгарию“. Он ел гамбургеры и чипсы. Потом мы пошли к доктору. И по пути он читал мне газеты. Или, по крайней мере, пытался это делать. Иногда он произносит странные слова, несуществующие слова, но достаточно подумать немного, и ты понимаешь, что речь идет об общеупотребимом слове, в котором он перепутал слог или гласную…»
Подобные истории, которые Лео выслушивал каждый вечер, не потому, что ему нравилось слушать их, питая пустую надежду, что однажды Рахиль скажет ему: «Все хорошо, наконец-то Филиппо читает спокойно, с превосходной дикцией, достойной Витторио Гассмана[11]», производили на него ужасное впечатление. Иногда они приводили его в ярость, иногда заставляли питать ненормальную нежность. Но никогда не оставляли его равнодушным.
