Перед дверьми в кабинет общественного служителя Лео ждал Эррера. Эррера взъерошенный. Эррера раздосадованный. И еще более и более: Эррера разъяренный. Увидев безумные глаза своего адвоката, Лео сначала подумал, что он является объектом такой ярости Эрреры. Почему нет? Он уже привык к тому, что люди сердятся на него без причины. Вот еще одно проявление стоицизма, подумал Лео, которому его приучила тюрьма всего за несколько дней.
Но подойдя поближе, он понял, что отрывочные возгласы негодования Эрреры «это просто недопустимо! бессмысленно! абсолютно бессмысленно!» направлены не на его подопечного, а на бумаги, которые Эррера держал в руках. И которые Лео тотчас же узнал. Это была копия ордера на арест. Такого же, как тот, который он держал в своем кармане и на который не решался посмотреть. Там было все то, что Лео во время своего ареста предпочитал не знать. Собственно причина ареста. Обвинение. Почему его поместили в изолятор. Почему ему запретили видеться в течение пяти дней со своим адвокатом и любым человеческим существом…
Но самое невероятное было то, что Эррера, вместо того чтобы поинтересоваться состоянием своего клиента, был полностью увлечен этими бумагами. Как будто они являлись подтверждением его профессиональной некомпетентности и личным оскорблением. То, что Лео получил свой первый травмирующий опыт пребывания в тюрьме, для Эрреры казалось простой случайностью: арест Лео был всего лишь побочным эффектом отклонений, содержащихся в бумагах, которые Эррера столь яростно сжимал в руках.
Если бы сейчас открылась дверь и вошел судья, он готов был наброситься на него, поддавшись порыву? Неужели этот карлик уступил бы своей ярости?
Лео, естественно, надеялся, что нет. Только этого не хватало! Ведь именно Эррера постоянно призывал Лео к хладнокровию и самообладанию, а теперь сам теряет контроль.
Внезапно Лео почувствовал себя как мальчишка, которого разъяренный родитель ведет к страшному директору школы. Негодующий родитель, который желает опротестовать несправедливое отношение математички к своему чаду. Родитель, настолько увлеченный своим гневом, что перестает понимать, что за его поведение впоследствии может расплатиться сын.
Лео не нравилось такое положение дел. Ему было не совсем на руку состояние Эрреры, который не собирался разорваться от бешенства, а уже разорвался. Это случилось тогда, когда Лео Понтекорво вспомнил о том, что он Лео Понтекорво. Он чудесным образом вновь осознал свою личность и место в этом мире. Это случилось именно тогда, когда Лео снова испугался. Когда он почувствовал, что его живот крутят сильные и коварные спазмы. Он осознал, что за этим порогом есть самая важная на свете вещь. Что сейчас настанет ключевой момент всей его жизни. Для этого нужно было выложиться по полной.
Все это происходило в то время, как его адвокат не переставал ругаться: «Этот кусок дерьма надул меня! Но не беспокойся. Сейчас мы заставим его объяснить, что это за выходки, они нам расскажут, почему не дали тебе увидеться с адвокатом, как какому-то мафиозо. Спокойно, Лео. Положись на меня. Смотри на меня. Тяни время, прежде чем отвечать. Или лучше отвечай как можно меньше. Если чувствуешь, что вопрос с подвохом, не отвечай вообще. Ты понял?»
И это был великий адвокат? Не проигрывающий ни одного процесса адвокат? Акула суда? Этот разъяренный гномик, который только и умел, что довести нервы Лео до предела? Разве он не должен был успокоить его? Одна из причин, по которой он брал столько денег, разве не в том, что он никогда не теряет контроль в подобных ситуациях?
Может быть, вся проблема заключалась в том, что Эррера защищал Лео? Почему нет? Так было всегда. Что бы там ни говорили люди, ничего не проходит бесследно. Если определенная личность вызывает в подростковом возрасте двойственные чувства, не исключено, что такие же чувства она будет вызывать у тебя и в зрелом возрасте. Не достаточно блестящей карьеры, женщин, денег, чтобы полностью освободиться от застенчивого и обидчивого ребенка, который все равно живет внутри тебя. Об этом Лео был готов написать трактат.
Конечно, Лео выбрал не лучший момент для того, чтобы обрести свои прежние качества. Едва ли ему могло помочь, что бесчувствие, вялость, стоическое принятие собственной судьбы, которые охраняли его несколько минут назад, пошли к черту. Лео не был доволен, что стал самим собой. Лео в своей драме. Лео перед лицом более страшного испытания.
Именно более страшного испытания. Самого сложного и напряженного экзамена. В этом не было никаких сомнений. Нельзя было сказать, чтобы Лео с легкостью сдавал экзамены. С определенного момента чтобы добиться чего-либо в своей жизни, он должен был прикладывать немалые усилия. Он должен был сдерживать свою невероятную эмоциональность и бороться с присущей ему апатией. Он должен был уравновешивать склонность к созерцанию и яростный дух антагонизма. И кстати, о духе соревновательности, семья, из которой он был родом, в том, что касается школьных успехов, не терпела никакой неопределенности от единственного отпрыска.
Конечно, некоторые предметы шли у него легко. Греческие стихи, например. С ними он справлялся без труда. Когда Лео учился в лицее, ему достаточно было увидеть древнегреческий текст, чтобы найти верные слова, которые всплывали из глубин подсознания с необычайной спонтанностью. Все остальное было просто. Достаточно было — выудить эти слова, согласовать их на странице, наполнить смыслом и ждать восхищения учителя. У Лео был настоящий талант к греческому языку. Фантастические способности. Зачем было нужно умение переводить написанные на давно умершем языке тексты, которые прославляли давно сгнивших героев? Незачем.
Математика. Да, это была полезная штука. Или, по крайней мере, так думали все: жаль, что у Лео к ней не было никакого призвания. Страшный призрак, который преследовал его в течение всего длительного, в целом приличного, хотя не образцового, периода обучения.
Когда он оказывался перед всеми этими цифрами и значками, его охватывала почти неодолимая сонливость. А за ней следовало беспокойство. Какой смысл был погружаться в столь нечеловеческие абстракции? — постоянно спрашивал себя Лео. Впервые он получил ответ на этот риторический вопрос в пятом классе гимназии от учительницы математики, которая отправила его на сентябрь. Так этому пятнадцатилетнему бездельнику предоставили исключительную возможность помедитировать все лето над этим снотворным предметом. А если подумать, как же унизительно было для одного из Понтекорво оказаться в числе отправленных на осень. Три летних месяца, пока не смоется пятно позора, он должен был забыть об отдыхе на море и разбирать многочлены. Три утомительных и унизительных месяца. Три месяца тетрадок в клетку. Лео не мог погулять с друзьями, сходить на пляж, ему была заказана даже обыкновенная вечерняя прогулка до кафе-мороженого, потому что нужно было до конца выполнить свой долг перед обществом. Но прежде всего Лео понял, что его родители, уступчивые в остальном, в этой области не сделали бы ни одного неверного шага. Со школой никогда. Здесь они были настроены серьезно. Не понимаешь математику? Значит, ты не приложил достаточно сил, чтобы ее понять. Тебя отправили на осень? Значит, ты не пожертвовал собой достаточно. Не выложился по полной на экзамене. Слишком рано сдался.
Это был самый важный урок, усвоенный Лео за лето. А уравнения почти мгновенно улетучились из его памяти. Как и многие другие предметы, которые он выучил или знал (а знал он немало). И этот принцип искупления лежал в основе того образования, которое ему навязывали. В основе буржуазного образования. Старого образца. Более сурового, чем библейские заветы. Единственный завет этого образования торжественно гласил: «Ты должен быть лучше своего отца и должен произвести на свет потомство, которое будет лучше тебя».
Лео был породистой лошадкой и должен был вести себя соответственно. Урок, о котором он вспомнил на первом курсе университета, когда столкнулся с еще одним непреодолимым препятствием. Экзаменом по химии. Снова эта сонливость. Снова это ощущение пустоты. Снова формулы, которые смешивались в его голове и совершенно не запоминались. Какая мука! Но на этот раз Лео был уже достаточно натаскан. На этот раз Лео знал, как справиться. И он приложил все усилия, чтобы сдать самый сложный экзамен у самого жесткого препода на первом же курсе медицинского факультета. Старый черт требовал, чтобы студенты знали учебник наизусть. Он делал все, чтобы выбить тебя из колеи. К тому же он был старым другом отца Лео. Но все та же буржуазная мораль, которая вынуждала такого привилегированного студента, как Лео, отплачивать родителям успехами в университете, и препятствовала отцу замолвить словечко за своего сына перед старым другом.