Да, мама, мне становилось весело. Ты, как всегда, была права. После первой растерянности, после того, как я преодолел брезгливость избалованного ребенка, мне стало лучше. После того, как я несколько часов проплакал, потому что вы меня оставили, я забыл вас и начал развлекаться. Мне было весело. Все эти ребята, мама. И все эти девочки, папа… И Эррера, который так комично сердился. Замечательные каникулы. А помните, как вас чуть удар не хватил, когда вы приехали забирать меня? Это был не ваш сын. Этот парень не мог быть вашим сыном. Ваш сын не был таким худым, грязным и запущенным. Ваш сын не был ребенком с улицы. Что с ним случилось? Его плохо кормили? Его заставляли слишком много работать? Они не заботились о его чистоте? Проклятый Союз молодежи!
«Я никогда не чувствовала такой вони!»
Это твои слова, мама, после того как ты открыла мой чемодан. Спустя две недели после лагеря. Как будто в этом чемодане скопился весь пот и вся грязь одной жизни. Ты помнишь эту вонь, мама?
Хотя она несравнима с вонью, которая стоит здесь. Я знаю, что вам не нравится, когда я говорю о таких вещах. Да еще так открыто. Но если не с вами, то с кем я могу так говорить? В сущности, вы ведь для этого пришли навестить меня? Именно поэтому вы здесь? Поэтому вы явились сюда во плоти. Для того, чтобы я смог наконец выговориться. Для того, чтобы я смог рассказать, дать вам знать, что происходит с вашим сыном. Что с ним делают. Вы знаете, меня чуть не изнасиловали. Ужасный тип, папа, с чудовищным акцентом и запахом попытался изнасиловать меня. Он и его шестерки попытались подвергнуть меня муке, которую я не знаю, как описать вам. Я думал, что это самое худшее, что может случиться со мной. Когда охранники меня спасли, когда избавили меня от этого кошмара, я сказал себе: это самое худшее, что со мной было. С настоящего момента все будет только лучше. Сейчас мне положена небольшая награда — немного сочувствия, которое заслужил человек, так много выстрадавший. И так несправедливо. Вот о чем я думал, когда меня избавили от этого кошмара. Какая наивность! Кошмар только начался. Теперь наступила очередь охранников развлекаться.
Они сделали ни больше, ни меньше того, что требуют тюремные правила. Прежде всего каталогизация: опознавательные фотографии, отпечатки пальцев. Они заставили меня полностью раздеться. Они отобрали у меня золотую цепочку, которую вы мне подарили на бар-мицву, обручальное кольцо, а также твои часы, папа. Потом вот так, почти голым, прикрытым только куском ткани, меня провели в душную комнатку и надолго оставили там. Их ничего не волновало. Потом они вернулись. Не одни. С ними был врач. Медик в белом халате и латексных перчатках. Он ощупал меня всюду. Да, даже залез в зад. Он засунул мне пальцы в зад, папа, как будто при осмотре простаты. И все смотрели на меня. Медик и два охранника. Они смотрели на меня особым взглядом. Как будто им недостаточно было моей наготы. Как будто они хотели раздеть меня еще больше. Если бы это было в их власти, они заживо сняли бы с меня кожу. Нет-нет, медик не был груб. Он был вежлив. Плюгавый и лысый тип, немного моложе меня. Для того, кто по профессии засовывает руки в задницы заключенных, он был достаточно приветлив, и все же что-то отвратительное крылось в его приветливости. Ты не смог бы принять человека в подобной душной комнатке, держать его там все это время, чтобы потом прийти и как ни в чем не бывало засунуть ему пальцы в задний проход с эдакой резвой обходительностью. Есть что-то демоническое в этой обходительности. Эта обходительность — самое худшее. Настоящий смертный грех.
Хорошо хоть потом меня посадили сюда. И оставили в покое. Знаете, как я удивился, увидев вас? Знаете? Мне ужасно не хватало вас. Я никогда так не скучал по вам. Возможно, потому, что вы мне все прощали. Быть сыном — самая прекрасная вещь на свете, потому сыновьям прощается все. Ты, мама, всегда в шутку говорила мне, когда я баловался: «Твои сыновья отомстят за меня». Тогда ты не знала, насколько ты окажешься права. Возможно, ты даже вообразить себе не могла непреклонность внуков (насчет невестки у тебя имелись кое-какие подозрения. За это готов дать расписку). Их бессердечность. Но как только ты становишься мужем и отцом, тебе не прощается ничего. Правда, папа? Больше у тебя нет иммунитета неприкосновенности. Все готовы наброситься на тебя. Все показывают на тебя пальцем. Все только и ждут, когда ты сделаешь неверный шаг. Да, кажется, что они только этого и ждут. Только и надеются, что папочка и муженек сотворит какую-нибудь глупость. Глупость, за которую придется дорого заплатить. Непоправимой обидой.
А сейчас Лео говорит с отцом и матерью о документальном фильме, который он смотрел с сыновьями несколько месяцев назад. Одна из последних программ, которые он посмотрел вмести с Фили и Сэми. Когда для тех двоих было еще привилегией смотреть телевизор с отцом.
Знаете, эта передача называется «Кварк». Вы не могли знать ее. Ее ведет некий Пьеро Анджела. Элегантный, подкованный, ироничный ведущий. Из тех, кто понравился бы тебе, папа. Из тех, с кем бы ты с удовольствием поговорил о политике и обществе. Не говоря уж о тебе, мама. Ты бы потеряла голову от такого человека, как Пьеро Анджела. Он очаровал бы тебя своим британским шармом.
В общем, я смотрел с вашими внуками документальный фильм производства Би-Би-Си, блестяще представленный доктором Пьеро Анджела. Должен сказать, что меня сразу же поразило название фильма. Название поистине литературное.
ПРИРОДА: ОТНОШЕНИЯ ОТЦОВ И ДЕТЕЙ.
В этом название было все. Исчерпывающий заголовок. Великолепный заголовок. Вы не думаете, что природа вся в этом? В этой вечно повторяющейся связи. В этом вечном обновлении. Если бы вы только видели эти образы. Львица с львятами. Газель с детенышами. Даже такие отвратительные твари, как удав или жаба, становятся такими заботливыми со своим потомством… Все выражало единое чувство. Яростное, отчаянное желание защищать и быть защищенным. Понимаете, мои милые души, защищать и быть защищенным. Это самое важное на свете. Это то, чего мне так не хватает. Да, я знаю, что вы меня понимаете… Видите? Вы меня не оставили. Вы здесь. Вы пришли ко мне. Иначе и быть не могло. На самом деле, иначе и быть не могло… Но не стойте там, подойдите. Да, как тогда. Именно как тогда, когда я боялся и проскальзывал в вашу комнату. Я знал, что вы будете возражать. И я любил эти возражения. Но также я знал, что в конце концов вы уступите. Я упивался абсолютной властью над вами и вашей властью надо мной… я был в восторге от кровати, которая мне казалась такой большой. От вашего матраса, набитого шерстью. Ну же, идите сюда. Устраивайтесь здесь. Вы же ничего не весите, вы очень легкие.
Так Лео заснул крепким младенческим сном, свернувшись калачиком, в объятиях отца и матери, которые не переставали ласкать его. Потакать ему. Которые не переставали нашептывать ему: не волнуйся, все хорошо, ты не один, не дрожи. Мама и папа рядом. И Лео прекрасно засыпал. Глубоким сном. Запах отцовского лосьона для бритья, камфорный аромат матери. Он тихо спал. Как никогда раньше.
Лео перебрал в уме десяток лиц и фигур, которыми он наделял в последние месяцы судью (или судей), устроивших ему все это.
Он задействовал все свое воображение! Он совершил невозможное, свернул горы. Иногда «Доктор» представлялся толстым, бледным и несчастным типом, который только и ждал, как бы досадить такому замечательному человеку, как Лео. Иногда как подвижный, сухопарый и желчный тип. Потом как невежественный и неотесанный сбир. На смену которому быстро пришел изящный раздражительный денди, безбородый выпускник юрфака, до фанатизма преданный Закону. Целая толпа человеческих типов, более или менее приемлемых, сменяли друг друга.
Но ни один из них не походил на личность, с которой он оказался лицом к лицу, после того как на пятое утро его ареста пришли охранники и повели его через длинный коридор в душное и захламленное помещение, в котором сочетание серого, бежевого и желтого цветов лишний раз подчеркивало нездоровую атмосферу.
