«Если за тобой придут, — неоднократно повторял Эррера, — постарайся связаться со мной как можно раньше. Даже в четыре утра, если будет необходимо. Ты и так знаешь, что я не могу спать больше трех-четырех часов ночью. Конечно, это сомнительно. Мне кажется маловероятным, что тебя сейчас арестуют. Как я уже тебе говорил, если бы они захотели это сделать, они бы уже сделали это. Ты не обычный преступник. Ты никогда не был под следствием. Ты не можешь снова совершить преступления, и тебе нет никакой выгоды сбегать… следовательно…»

Следовательно, нерушимые логические построения Эрреры рухнули перед голой правдой фактов. По правде говоря, Эррера ему также сказал, что «предварительное заключение» (он так его и назвал) могло быть оправдано только при сборе еще более неопровержимых доказательств или при совершении нового, более тяжкого преступления.

Дело в этом? На его голову свалилось еще одно безумное обвинение? Почему нет? От всех этих людишек, которые просто чувствовали насущную потребность обвинить его в чем-нибудь, можно было ожидать очередной клеветы.

А правда заключается в том, что ответы, которые так ищет Лео, лежат в правом кармане его брюк. Именно туда он положил копию ордера, которую ему вручили в утро ареста. Там все написано. Там есть объяснение, почему его привели в это место.

Но что-то мешает ему опустить руку в карман и пробежать глазами копии листков. Он предпочитает не знать. Он чувствует себя на грани нервного напряжения, достаточно одной запятой, поставленной не в том месте, чтобы нарушить это хрупкое равновесие и заставить его скатиться в бездну. Поэтому никаких листков, и да будет благословенно неведение.

Ясно одно: Лео находится здесь уже несколько часов, а от Эрреры — никаких вестей. Может быть, ему не сообщили. А может быть, и сообщили, только он, непонятно по какой причине, не торопится. Может быть, ему сообщили и он приходил, но ему не позволяют увидеться с Лео. Или, может быть, ему сообщили и он пришел и уже работает над тем, чтобы вытащить Лео отсюда. Возможно, этот старый левантинец торгуется с судьей.

Именно с судьей. Интересно, кто этот судья? С тех пор как все это началось, Лео с трудом мог представить людей, которые затеяли все это дело. Ему всегда это казалось невероятным, — но тот, кто творил ему столько зла, мог быть обыкновенным человеком, как многие другие, что у него могли быть жена, дети, собака, кредит.

Один из полицейских упомянул судью, наделив его эпитетом «доктор». Кто знает, с сарказмом или уважением?

«Доктор пришел?» — спросил он, вручая своему коллеге-надзирателю досье по делу Лео Понтекорво. Именно тогда Лео прочел свое имя, напечатанное на папке, которой обменивались полицейские. Вот чем он стал: досье. Трудно было придумать что-либо, что лучше описывало его положение на настоящий момент, чем эти бумажки. Неплохо для человека, который всю свою жизнь сознательно держался подальше от бюрократических ухищрений. В общем, когда один тип спросил у другого, пришел ли «доктор», последовал достаточно уклончивый ответ: «Не знаю даже, придет ли он сегодня вообще».

Он не знает, придет ли он вообще сегодня? Как можно такое сказать? Как это он не знает, придет ли сегодня судья? Есть вероятность, что он не придет до понедельника? Или вообще не придет до тех пор, пока не сочтет нужным представиться? А это значит, что Лео должен будет сидеть бог знает сколько времени на этом матрасе (кстати, его мучает ужасная жажда). Он должен будет сидеть здесь и смотреть на загаженный пол камеры, в которую временно помещают задержанных, ожидающих, пока не будут соблюдены все формальности, необходимые для их перевода в место постоянного заключения.

(Да уж, «временно» — самое неопределенное из всех наречий.)

Сколько сейчас времени? Лео не знает. На входе, вместе с другими личными принадлежностями, у него отобрали часы. Судя по тому, что жара ослабла, и по вечернему свету, который просачивается в высокие зарешеченные окна, должно было пройти около восьми часов. Лео заточен здесь уже столько времени с кучей народа вокруг. И он еще ни с кем не обмолвился ни словом. Это настоящий рекорд. Ведь Лео принадлежит к тому типу людей, которые, совершая длительное путешествие на поезде или самолете, в конце концов начинают докучать соседу какой-нибудь стандартной фразой вроде «Мы вошли в зону турбулентности» или «Вы не знаете, во сколько поезд прибывает в Милан?». Но каковы должны быть условные вопросы к соседу по камере? Сколько человек ты убил? Сколько старушек ты обобрал в прошлые выходные? Что-то в этом роде?.. Лучше помолчать. Продолжать заниматься своими делами. Ждать. Что-то произойдет, что-то должно произойти.

И на самом деле что-то происходит.

Лео настораживает шум в левом углу камеры. Он поднимает глаза и кого-то узнает. Что, учитывая обстановку кажется невероятным.

Это правда он? Ты так счастлив, увидев его. Ну да, это он, боже мой, это тип, которого ловят в начале каждого учебного года, когда он мастурбирует в аудиториях, переполненных молодыми сонными первокурсницами. Неужели тебя упекли в тюрьму за такое жалкое извращение? Или, может быть, это отдел для «людей, нарушающих общепринятые социальные нормы»? Или, может быть, они знают, да, они определенно знают, кто этот тип, его незначительную, но особую роль в твоей предыдущей жизни! Программа перевоспитания включает также эту дьявольскую месть? Лео узнал его по осторожной манере сидеть. Он увидел его забившимся в свой уголок, почти незаметного, призрачного, и узнал его. Если твое основное занятие — мастурбировать в аудиториях, переполненных студентками, естественно, что со временем ты приобретешь определенную осмотрительность. Изящность манер. Ведь даже для публичного онанизма требуется немного мастерства и достоинства. И этот парень, скоротечная жизнь которого состоит из острых ощущений, да, этот парень обладает своим достоинством.

Лео был уверен, что узнал его именно благодаря его осмотрительности и достоинству, с которым тот занимался онанизмом. Лео отдает себе отчет в том, что никогда не видел его в лицо. Он никогда не заговаривал с ним. Этот парень — один из посланников того мира, в существование которого Лео всегда верил с трудом. Как будто этот тип был специально нанят для того, чтобы разнообразить жизнь других. Чтобы немного смутить покой суровых университетских аудиторий. Лео достаточно взглянуть на него, чтобы вспомнить возгласы возмущения и отвращения девушек вместе с оскорблениями и угрозами их заботливых одногруппников. Он снова видит этого типа, который выбегает из аудитории, придерживая расстегнутые брюки. Но прежде всего он вспоминает случай, когда он (тогда еще необыкновенный профессор Понтекорво) блестяще прокомментировал один из таких инцидентов репликой, которая очень понравилась студентам: «Ладно, ничего, ничего страшного… это даже правильно, что в аудитории медицинского факультета вы можете наблюдать пример физиологического мученичества!»

Хорошо, все смеялись. Вот она, его ирония, его снисходительность, его изящество. Все очень по-академически. Но так ли забавны были шутки, которыми профессор развлекал новичков, преисполненных священного горения и негодования? Или они смеялись только потому, что нет ничего забавнее, чем человеческая дегенерация в своей самой простой, пластичной и тривиальной форме?

Да, этого парня должны были поместить именно сюда, в одну с ним камеру. И этот блаженный парнишка (ему, должно быть, не более двадцати пяти лет) не избавился от своего порока даже в тюрьме. Надо признать, что это свидетельствует о его исключительном даровании создавать образы и о его мужестве. У тебя должны быть веские причины, чтобы не перестать мастурбировать в подобном месте, в присутствии этих опасных типов. Осознавая при этом, что это едва ли безопасно, как в случае со студентами. Соседи по камере уже начали ворчать, оскорбленные сим зрелищем. А сейчас они совсем озверели. Один из них уже стучит кулаками в массивную железную дверь и орет: «Уберите этот кусок дерьма отсюда, или мы сами оторвем ему яйца!»