Парень посмотрел на ее волосы, потом на отца девушки.

– Нет. Она не позволила мне это сделать, мистер Слокум. Я попытался поцеловать ее, но она не позволила.

– Вы признаетесь в своем намерении, Ривис?

Парень вышел из своего ряда, подошел к Слокуму. Узкоплечий, ниже ростом, под желтым своим свитером, Слокум казался чуть ли не моложе Ривиса. Но он был отец, имеющий право судить. И оскорбленный.

– Почему бы мне в этом не признаться? – поинтересовался Ривис. – Нет такого закона, который запрещал бы целовать девушек…

Слокум произнес неторопливо, с холодной яростью:

– Там, где речь идет о моей дочери, такой закон существует, и он карает подобные… – он подбирал-подбирал слово, нашел его:

– глупости. Ни один плебей-шофер…

– Я не собираюсь всю жизнь быть шофером.

– Да, да… Вы больше не шофер.

– Если я правильно понял, вы меня увольняете, – Ривис говорил тоном скучным и почти презрительным.

– Совершенно верно. Вы поняли правильно.

– Ах ты, несчастный… Железный Человек, – Ривис не сменил тона. – Уволить меня? Да ты сам никогда не платил мне зарплату. Не нужна мне эта дурацкая работа. Можешь зарубить это себе на носу.

Двое мужчин стояли, повернувшись друг к другу, – глаза в глаза. Марвелл поторопился, примирительным жестом коснулся Ривиса.

– Ну, довольно, перестаньте, – он упустил слово "мистер". – Я советую вам уйти отсюда прежде, чем я вызову полицию.

– Вы хотите запугать меня театральным звонком? – Ривис попытался засмеяться, и это ему почти удалось. – Меня бы здесь не было уже месяц назад, если б не Кэти. Маленькая пичужка делает мне честь, обращая внимание на плебея.

Девушка вскочила с места, из ее широко открытых глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.

– Убирайся, Пэт! Ты не смеешь так разговаривать с моим отцом.

– Ты слышал, что она сказала, Ривис? – Слокум тоже перешел на "ты".

Шея его покраснела, губы побелели. – Уходи и больше не возвращайся. Мы тебе пришлем твои вещи.

Сцена закончилась. Ривис, главный персонаж, сдал свои позиции. Его поникшие плечи свидетельствовали об этом. Он повернулся к Кэти, но она отвела от него взгляд.

Пока основное внимание не переключилось на меня, я потихоньку выскользнул в вестибюль из своего ряда, так и не заплатив за место в зале семь долларов и семьдесят центов. Портрет Железного Человека со стены портика, освещенной дневным солнцем Куинто, поглядел мне вслед. Уж не знаю, пошли актеры снова на сцену репетировать драму, которая была драмой лишь в их представлениях, или разошлись по домам.

На расстоянии квартала от театра, у аптеки, я нашел телефон-автомат.

В телефонном справочнике Нопэл-Велли не значилось имя Джеймса Слокума, зато была упомянута миссис Оливия Слокум, вероятно его мать. Звонок к ней стоил десять центов. Я набрал номер и услышал, сквозь потрескивания, нейтрально-сухой голос, который мог принадлежать как мужчине, так и женщине:

– Дом Слокумов. – Будьте любезны, соедините с миссис Джеймс Слокум.

На линии раздался щелчок.

– Все в порядке, миссис Стрэн. Я взяла трубку.

Телефонистка миссис Стрэн что-то проворчала и отключилась.

– Это Арчер, – сказал я. – Я в Куинто.

– Я ждала вашего звонка. И слушаю вас.

– Поймите, миссис Слокум, вы связали мне руки. Я, по вашей воле, никому не могу задавать вопросов, начинать разговор с кем бы то ни было. У меня поэтому нет направления для действий, нет никаких контактов. Нельзя ли все-таки найти предлог для знакомства с вашей семьей, вашим мужем, в конце концов?

– Но он ничем не сможет вам помочь. Вы только возбудите его подозрения.

– Вовсе нет. А вот если я стану мелькать то там, то сям, никому ничего не объясняя, ни с кем не разговаривая, то наверняка их вызову.

– Не слишком много в вас оптимизма, – заметила миссис Слокум.

– Я никогда не был оптимистом. Повторяю: оставаясь в вакууме, я теряю шансы хоть чем-то обнадежить вас. Даже тех, кого можно было бы подозревать, вы мне отказываетесь назвать.

– Но я никого не подозреваю. И не могу назвать ни одного человека. Неужели – без моих предположений – этот случай настолько безнадежен?

– Остается только уповать на то, что в один прекрасный момент некто, нас интересующий, натолкнется на меня посреди улицы и исповедуется… Поймите же, я должен поближе увидеть вашу жизнь.

Очень тихо она спросила:

– И вы тоже собираетесь шпионить за мной, мистер Арчер?

– Я работаю на вас, в вашу пользу. Но от чего-то, от какой-то точки мне надо оттолкнуться, и эта точка вы и ваша семья. Я только что видел вашего мужа и вашу дочь, но со стороны.

– Я же настоятельно просила вас не обращаться к моему мужу.

Я изменил тактику. Решил быть погрубее и понахрапистее:

– Итак, если вы не даете мне действовать так, как я считаю нужным, я завязываю с этим делом и возвращаю деньги.

В последовавшем молчании я различил постукивание карандаша по корпусу аппарата.

– Ладно, – сказала она наконец. – Я хочу, чтобы вы сделали все возможное. Давайте какое-то конкретное предложение, если оно у вас появилось.

– Не такое уж обоснованное, однако должно сработать, пожалуй. Есть у вас друзья в Голливуде, киношники или связанные с ними?

Снова тишина. Наконец, в ответ:

– Есть. Милдред Флеминг, она работает секретарем в одной из студий. Сегодня мы с ней виделись во время ленча.

– Что это за студия?

– Кажется, "Уорнер".

– Хорошо… Вы рассказали ей, какая тут у вас варганится замечательная пьеса, а она вам, о том, что у нее есть приятель, который работает в агентстве, занимающемся сценариями. То есть я. Ваши – поверят. – Понимаю, – медленно произнесла она. – Да, ситуация вполне естественная. В общем, все это должно пройти неплохо… Кстати, сегодня некоторые из друзей Джеймса придут к нам на коктейль. Смогли бы вы быть у нас в пять?

– Я приеду немного раньше.

– Хорошо, мистер Арчер. – Она дала мне свой адрес и повесила трубку.

Моя рубашка от пребывания в душной будке совсем промокла. Я вернулся в мотель, надел плавки и пошел на пляж. Голубовато-зеленая поверхность воды медленно волновалась, подчиняясь прибою. Несколько белых яхт пересекали горизонт, их паруса, словно развернутые крылья, казались неподвижными. Я тряхнул головой, отвел от них глаза и бросился в прохладную воду. Проплыл с четверть мили. Меня остановили дальние буйки, целый барьер из перепутанных коричневых и желтых цилиндров и шаров. Поднырнуть под них – плевое дело, но терпеть не мог встреч с подводным миром.

Я перевернулся на спину и поплыл вдоль барьера, – глядя в небо. Пусть на короткое время, но возникло ощущение полной свободы и покоя, будто остались далеко-далеко от меня все люди с их проблемами. Они понастроили пляжей от Сан-Диего на калифорнийском юге до Сан-Франциско на побережье Золотых Ворот, они проложили дороги через горные цепи, вырубили тысячелетние деревья, принося цивилизацию в дикие пустыни. Они таки дошли до океана, мои предприимчивые соотечественники, теперь сбрасывают в него свои грязные воды, но пока еще они его не сгубили.

Солнце над океаном преображало всю Южную Калифорнию. Горы сверкали, здесь много гор. Небо чистое, и вода, несмотря на жару, прохладна. Я подплыл к буйку и все же нырнул под него. Дотронулся до скользкого стержня, соединявшего буек с якорем на дне, холодного и липкого, как внутренности у Страха. Противное ощущение! Я вдохнул побольше воздуху и что есть сил поплыл к берегу, будто некая морская пакость хватала меня за пятки.

Волна выбросила меня на берег. Начал дуть прохладный, на исходе дня, ветерок, неся с собой маленькие иголочки-песчинки.

Как ни странно, я продрог и целых полчаса не мог согреться, пока добирался до Нопэл-Велли. Горная дорога даже на самых высоких ее местах была широкой и еще не заезженной. Значит, ее проложили чьи-то "большие деньги". Их запах сопровождал меня до того, как моя машина соскользнула в долину по стороне перевала, противоположной моему движению.