Если судить только по фигуре, ей не дашь и тридцати – гибкая, стройная, словно молодая девушка. И одежда подходящая: модный дорогой костюм из гладкой блестящей ткани; в туфлях на высоких каблуках изящество линий затянутых в нейлон ног должно произвести особо сильное впечатление. Лицо… вот лицо было не девичье. Беспокойство притаилось в глазах, складки пролегли с обеих сторон у рта. Глаза глубокого синего цвета, но взгляд… какое-то двойное зрение у нее. Ясно и отчетливо глаза смотрят на вас, а в то же время видят то, что находится за вашей спиной. Чувствуешь: позади годы, и за эти годы она видела куда больше, чем успела бы узнать неопытная девушка.

"Тридцать пять, – подумал я, – и пользуется успехом".

Она довольно долго простояла в дверях, не произнеся ни слова, – у меня была возможность понаблюдать.

Пальцы обеих рук стиснули черную замшевую сумочку, свисавшую на ремешке с плеча, женщина нервно покусывала верхнюю губу. Я тоже не нарушал затянувшегося молчания. Какой бы она ни была – смелой иль нерешительной, – ожидать от меня руки, протянутой, чтоб помочь ей перейти порог, не приходилось. Поддержка такого рода ей вряд ли требовалась. Достаточно взрослый человек, она пришла сюда по собственной воле и собственным причинам. Но ей было неловко, и совершенно очевидно, только острая необходимость заставила ее обратиться ко мне.

– Мистер Арчер? – спросила она наконец.

– Да, входите, пожалуйста.

– Спасибо… Простите, что я не сразу решилась… Наверное, я заставила вас почувствовать себя дантистом.

– Все питают нелюбовь к дантистам и детективам. Я тоже их терпеть не могу.

– Правда? Откровенно говоря, я никогда еще не бывала у дантиста. Она улыбнулась так, будто желала подтвердить справедливость своих слов; я протянул руку, и она дружелюбно пожала ее. Рука моей гостьи была сильной и загорелой. – И у детектива не бывала ни разу, – добавила она.

Я усадил женщину на стул около окна. Она ничего не имела против того, чтобы свет падал на ее загорелое лицо, на волосы естественного каштанового цвета, без малейшего намека на седину.

– Так какой же зуб вас беспокоит, миссис?..

– Простите… Меня зовут Мод Слокум. Я всегда забываю правила хорошего тона, когда расстроена.

Странно было услышать подобные извинения от женщины, с такой фигурой и в таком костюме.

– Да ничего, – сказал я, – у меня-то шкура носорога и сердце из железа. Целых десять лет я занимался разводами в Лос-Анджелесе. И если вы сможете рассказать мне что-нибудь эдакое, чего я еще не слышал, то жертвую свой недельный выигрыш в игорном доме в Санта-Аните на достойное благотворительное мероприятие.

– А вы способны бросить свои средства на некий дикий проект?

– Дикие проекты меня повергают в ужас, но чаще и сильнее ужасают люди.

– Догадываюсь, почему вы так сказали. – Красивые белые зубы снова сверкнули в улыбке. – В молодости я думала, что люди могут жить в согласии… могут давать жить другим так, как хочется этим другим… вы понимаете? Сейчас я не уверена…

– Насколько я понял, отнюдь не идея побеседовать на отвлеченные темы привела вас, миссис Слокум, сегодня утром ко мне. Или я ошибаюсь?

Долгая пауза. Наконец я слышу ответ:

– Да. Вчера у меня было… потрясение. – Она приcтально посмотрела мне прямо в глаза – и одновременно на ту часть стены, которую моя голова ей загораживала. Ее глаза были так же глубоки, как море за Каталиной.

– Кто-то пытается меня уничтожить.

– Убить?

– Уничтожить… Уничтожить все то, о чем я забочусь, чем живу… Моего мужа, мою семью, мой дом. – Голос ее задрожал. – Очень трудно рассказывать про это… Какие-то закулисные игры ведутся со мной… вокруг меня.

Утро абстрактных исповедей, где детектив Арчер выступает священником, не имея духовного сана, но обязав себя выслушивать всякие экивоки и неопределенности.

– Мне следовало бы получить профессию дантиста и заняться делом более легким и менее болезненным, чем мое нынешнее удаление зубов, – дело, по крайней мере, ясное… Если вам действительно нужна моя помощь, миссис Слокум, сообщите мне, в чем именно она должна состоять… Кто и что вас сюда привело?

– Мне вас порекомендовали. Я знаю человека, который… работает в полиции. Он утверждал, что вы честны и умеете молчать.

– Довольно странно, что о тебе отзывается подобным образом полицейский. Не будете ли вы столь любезны сообщить мне его имя?

– Нет, я не стану этого делать. – Мое предложение, казалось, вызвало у женщины тревогу. Пальцы стиснули черную замшевую сумочку. – Он ничего не знает о моем деле, этот полицейский.

– И я тоже. И даже не надеюсь когда-либо узнать. – Я позволил себе улыбнуться. Предложил сигарету. Щелкнул зажигалкой. Миссис Слокум затянулась. Без всякого наслаждения, но куренье, кажется, успокоило ее.

– Бог с ним, с полицейским. – Она поперхнулась сигаретным дымком. – Я всю ночь пыталась сосредоточиться, пыталась собраться с мыслями и до сих пор не могу связно изложить… Никто ничего не знает, понимаете? И очень трудно рассказывать постороннему… Единственное, чего я сумела достичь, – это выработать привычку к молчанию… шестнадцать лет молчания.

– Шестнадцать лет? Я думал, это произошло вчера.

Она покраснела.

– О да, это произошло вчера… Я имела в виду годы, долгие годы своего замужества. Это связано с моим замужеством.

– Я так и думал. Я неплохо умею отгадывать загадки.

– Простите меня. Я не хотела вас оскорбить или обидеть. – Ее извинения опять-таки выглядели необычно для особы такого полета. Для женщины, разодетой на сотню долларов. – Я не думаю, что вы будете распространяться об этом где-либо или попытаетесь меня шантажировать…

– А кто-нибудь пытается вас шантажировать?

Вопрос настолько испугал ее, что она непроизвольно подскочила на стуле. Потом села поудобнее, закинула ногу на ногу, подалась грудью вперед.

– Я не знаю. Понятия не имею. – Как бы приходя в себя, заявила она.

– Тогда мы в равном положении.

Из верхнего ящика стола я вынул конверт, раскрыл его, вынул листок полученного вчера извещения и принялся читать напечатанный на машинке текст. Ну да, призыв застраховаться… Извещение информировало, что, даже если я не попаду в больницу в течение текущего года, я не могу позволить себе на следующий не выбрать такого средства защиты, как страхование своего здоровья, а "тот, кто колеблется, проигрывает".

– Тот, кто колеблется, проигрывает, – процитировал я вслух.

– Вы смеетесь надо мной, мистер Арчер? Но вы же должны понять меня.

Есть ли возможность помочь мне в моем деле? А вдруг нет, а я уже расскажу вам обо всем. Смогу ли я рассчитывать, что тогда вы все забудете?

Я дал своему раздражению волю – голос мой был сух и на сей раз я не постарался улыбнуться.

– Давайте оба забудем об этом. Вы отнимаете у меня время, миссис Слокум.

– Знаю. – В голосе гостьи мне послышалось ее отвращение к себе. – Это был настоящий выстрел, понимаете? Выстрел мне в спину! – Она заговорила с внезапной решимостью, раскрывая сумочку резким движением:

– Да, я должна дать вам взглянуть на это. Я не могу теперь пойти домой. Не могу сидеть и ждать еще одного такого же…

Я взял письмо, которое она протянула. Письмо было коротким, без заглавия и без подписи:

"Дорогой мистер Слокум.

Лилии, распространяющие запах гнили, хуже, чем сорная трава. Неужели Вам доставляет удовольствие роль услужливого рогоносца? Или Вы – странным образом – не осведомлены о нечистых амурных делах Вашей жены?"

Послание было отпечатано на листе дешевой белой бумаги, сложенном по размеру маленького конверта.

– Есть ли конверт от этого письма?

– Да.

Она порылась в сумочке. Вот он, мятый белый конверт, адресованный Джеймсу Слокуму, эсквайру, Трэйд-роуд, Нопэл-Велли, Калифорния. На почтовой марке ясно значилось: Куинто, Калифорния, 18 июля.