Из черной машины вышел мужчина.

Высокий и плотный, сплетение мускулов! Двигался он быстро и тихо, пошел строго по середине дорожки, окаймленной по бокам камешками. Даже в спортивных брюках и куртке, в шелковой рубашке, расстегнутой у ворота, он держался как человек, привыкший к форменной одежде: этакий медведь-полицейский или солдат-ветеран. Глубоко посаженные глаза, нос словно высеченный из камня, большой рот, тяжелая челюсть – его лицо выглядело рельефной картой человеческих страстей. Короткие волосы цвета выгоревшей соломы ежиком стояли на голове, колечки волос виднелись сквозь прорезь рубашки у самого основания мощной шеи.

Я сделал шаг вперед, подошел к краю веранды:

– Добрый вечер.

– Здравствуйте, – слово будто отскочило от ровных белых зубов. Мужчина заученно улыбнулся и поднялся по лестнице.

Я смотрел на него поверх перил веранды, и на короткое мгновение глаза наши встретились. В них читались – обоюдно – вопросы. Я хотел было заговорить снова, что-то спросить насчет погоды, но тут вдруг явилась Кэти. Она подалась вперед, навстречу пришедшему мужчине.

– Кэти? Как дела? – Колеблющийся, неуверенный голос: будто взрослого, разговаривающего с незнакомым или плохо знакомым ребенком.

В ответ мы оба услышали что-то невнятное. В полной тишине Кэти прошла мимо нас, потом вниз по ступенькам и уже внизу завернула за угол веранды, так ни разу и не повернув головы. Мужчина машинально повернулся на каблуках, с чуть приподнятой рукой, которая так и забыла опуститься, пока девушка не скрылась из виду. Широкая ладонь внезапно сжалась в кулак. Пришедший повернулся к двери в дом и два раза ударил в нее по-боксерски, будто бил в человеческое лицо.

– Отличная погода сегодня, а? – сказал я.

Он посмотрел на меня, думаю, не услыша слов. – А? Да-да.

Мод Слокум открыла дверь, смерила нас быстрым взглядом.

– Ральф? Я не ждала тебя.

– Я сегодня встретил в городе Джеймса, и он пригласил меня зайти выпить коктейль, – в голосе прозвучало извинение.

– Тогда входи, – произнесла она без всякой снисходительности, – раз Джеймс тебя пригласил…

– Нет, не стоит, коль меня здесь не ждут.

– Да входи же, Ральф. Будет странно, если ты, подойдя к двери, уйдешь. И что мне скажет Джеймс?

– Что он обычно говорит в таких случаях?

– Или ничего, вовсе ничего, или… – (Они что, подшучивали друг над другом?) – Входи и выпей-ка свой коктейль, Ральф.

– Не надо выкручивать мне руки, – сказал мужчина и с опаской протиснулся мимо нее в дом. Она в двери отклонилась, вся выгнулась, как натянутая тетива. Что за чувства их связывали друг с другом?

Мод так и оставалась стоять в дверном проходе, когда двинулся вперед я. Явно хотела загородить дорогу.

– Пожалуйста, мистер Арчер, оставьте нас сегодня. Очень прошу, пожалуйста, – Мод Слокум пыталась выговорить любезно эту нелюбезность, но у нее не получилось.

– Вы негостеприимны. А почему бы это? Напомнить вам любопытное обстоятельство? Это вы позвали меня сюда…

– Простите. Я боюсь сегодняшней встречи, ее развития. И… и я просто не смогу выдержать такого напряжения, если еще и вы будете рядом.

– А я-то думал, что буду желанной добавкой к любой собравшейся группе. Вы задеваете мое самолюбие, миссис Слокум.

– Все совсем не смешно, – резко сказала она. – Я вам не лгу. И пытаюсь избежать ситуации, в которой мне придется лгать.

– Кто же главный возмутитель спокойствия сегодня?

– Один из друзей Джеймса.

– У Джеймса много друзей в полиции? Вот уж не думал.

– Вы знаете Ральфа Надсона? – Ее лицо удивленно вытянулось.

– Я видел материал, из которого лепят таких, как он. Пять лет в войсках, место дислокации – Лонг-Бич, оставили-таки след в моей памяти… Что этот хулиган-полицейский делает на вечере у людей искусств?

– Вы спросите у Джеймса, но не сейчас, прошу вас. У него особый интерес… к различным людям. – (Нет, она не была профессионально-умелым лжецом.) – Конечно, мистер Надсон не обычный полицейский. Он шеф городской полиции, и у него действительно выдающиеся заслуги.

– Все же вы не хотите, чтобы он присутствовал на ваших вечерах, правда? Я привык быть полицейским, я и сейчас, по сути, полицейский, так что отношение к нам снобов…

– Я не сноб! – вспыхнула она. (Что-то я задел, имеющее для нее ценность.) – Мои родители были простыми людьми, и я всегда ненавидела снобов… Но почему это я должна оправдываться перед вами?

– Тогда разрешите мне войти и выпить коктейль. Обещаю вести себя вполне учтиво.

– Вы так настойчивы, вы держите себя так, будто я сама не знаю, что мне делать. Что заставляет вас настаивать?

– Любопытство, простое любопытство… Ситуация, в которой вы сейчас находитесь, очень интересна: я никогда еще не видел леску с таким количеством узелков. – Знаете что? Я могу отказаться от ваших услуг, если вы будете вести себя столь неприятным образом.

– Вы этого не сделаете, миссис Слокум.

– А почему?

– Вы ждете больших неприятностей для себя. Вы сами сказали: "Что-то затевается". Такое я чувствую на расстоянии. Возможно, ваш друг полицейский пришел сюда не ради шутки.

– Не впадайте в мелодраму… И он не мой друг. Честно говоря, мистер Арчер, я еще никогда не имела дела с более трудным… как бы сказать?.. наемным работником.

Словцо мне не понравилось.

– А не подумать ли вам обо мне как о независимом подрядчике? В таком случае я надеюсь построить дом, не приближаясь к участку.

"Или, может быть, восстановить разрушенный", – но этого я не прибавил.

Мод Слокум смотрела прямо мне в глаза, с полминуты наверное. Потом улыбка тронула ее яркие губы и разомкнула их.

– Знаете, вы мне действительно нравитесь, что бы там ни было… Ладно, проходите, познакомьтесь с замечательными людьми, а я подам вам коктейль, как гостеприимная хозяйка.

Мы вошли в большую гостиную вместе, но вскоре я потерял мою хозяйку из виду. Мод пошла к Ральфу Надсону, потом занялась другими гостями. Ее муж и Фрэнсис Марвелл сидели у рояля, склонив друг к другу головы, и листали толстую нотную тетрадь. Я посмотрел на других замечательных людей. Вот – миссис Гэллоуэй, актриса-любительница с профессиональной улыбкой на устах, то включающейся, то выключающейся, как рекламная электрическая вывеска… Лысый мужчина в белом фланелевом костюме, оттеняющем красивый, как у индейца, загар, изящно покуривал маленькую коричневую сигару в зеленом с золотом мундштуке… Полный седой мужчина (коротко подстриженные волосы, твидовый пиджак с накладными плечами) оказался женщиной (нога-то в нейлоновом чулке!) Вот еще женщина – неуклюже облокотилась на ручку высокого кресла, у нее темное трагическое лицо и отвратительная фигура. Какой-то юноша грациозно скользит по комнате, подливая каждому и постоянно приглаживая непослушные волосы на висках… Круглая, маленькая женщина звенела, не умолкая, и браслеты и серьги ее тоже звенели, особенно когда она делала паузу.

Я прислушивался, о чем говорили все эти замечательные люди. Ну да, об экзистенциализме, Генри Миллере, Трумэне Капоте, Генри Муре, еще о ком-то, мне совсем неведомых. И о сексе, конечно, толковали – искушенные, вмешивающиеся во все и вся, изнеженные, присборенные и приталенные господа и дамы. О сексе, слегка поджаренном в сладком, свежем, сливочном масле, сексе соло, дуэтом, трио, квартетом, для мужского хора, для хора с оркестром. И про Альберта Швейцера, и еще про философов, сколько их там есть ныне на свете.

Полный мужчина, слушая звенящую женщину, не переставал поглощать содержимое бокала. Звенящая осмотрелась вокруг, светло и радостно, как птичка. Увидела меня и подняла рюмку, в которой плескалась какая-то зеленая жидкость. Я ответил так же. Prosit! Женщина рванулась, уселась на подушечку рядом с моим креслом, скрестила полные лодыжки так, что бы я мог полюбоваться ее ногами, и зазвенела снова:

– Я так люблю "Крем де минте". Божественный напиток, я всегда его пью, когда надеваю изумруды, – и дернула своей птичьей головкой, и серьги качнулись, изумрудного цвета, но слишком большие, чтоб быть настоящими изумрудами.