— О чем?

Белл присела по другую сторону стола и с довольным лицом сделала большой глоток вина.

— О той поездке, с Биллом. Вначале мы все были в панике, что вполне естественно, и я решила, что он так сдержан и молчалив из уважения к нашим чувствам, но потом ты прислала сообщение, и я вдруг увидела, что он пытается сдержать слезы — настоящие слезы! — и, хотя не собиралась ничего говорить, помимо воли воскликнула: «О Билл, дорогой, похоже, вы не просто испытываете облегчение из-за меня и девочек!» Он только кивнул, а потом вдруг резко свернул на обочину, обхватил руль руками, спрятал лицо и — клянусь тебе, Элинор, — разрыдался как ребенок. Мы с Магз погладили его по спине, как делала ты, и тут он всхлипнул и сказал, что все это безнадежно, он ужасно скучный и, конечно, девушка вроде Марианны даже не посмотрит в сторону такой старой развалины, а мы ответили, мол, кто не рискует, тот не пьет шампанского, а он попросил никому об этом не рассказывать, никогда, потом высморкался, и мы двинулись дальше. Ну разве не чудесно?!

— Он прекрасный человек.

— Я знаю. И очень симпатичный.

— Богатый, ты хочешь сказать.

— Нет, дорогая. Конечно, здорово, что у него есть деньги, и дом, и бизнес, и все прочее, но это не главное. Главное, что, глядя на него, невольно отмечаешь про себя: до чего симпатичный мужчина. Очень, очень симпатичный. А что думает Марианна?

Элинор провела пальцем по ободку бокала.

— По-моему, она сейчас не способна думать о мужчинах…

Дверь в кухню распахнулась.

— Вот и неправда, — сказала Марианна.

— Дорогая!

Она вошла, в своей клетчатой пижаме с розочками, пододвинула себе стул и уселась за столом.

— Можно налить мне тоже?

— Ты что, подслушивала под дверью? — спросила Элинор.

Марианна улыбнулась.

— Да.

— И как давно?

— Достаточно, — сказала та и снова поглядела на вино. — Так что, вы со мной поделитесь?

Элинор холодно сказала:

— Возьми себе бокал.

— Дорогая, — вставила Белл, — я не хочу никого обнадеживать понапрасну. Тем более Билла.

Марианна поднялась и, обогнув стул, на котором сидела Элинор, подошла к шкафчику с бокалами. Нарочито небрежным тоном она заметила:

— Он правда хороший человек. Очень хороший. И, как вы правильно заметили, симпатичный.

— А Уиллз? — спросила Элинор. — Он тоже симпатичный?

Марианна вернулась на свой стул и поставила на стол бокал.

— Я… я пока не могу сказать, — тихо ответила она. — Не сейчас. Не надо спрашивать меня.

В кухне воцарилось молчание. Белл подтолкнула бутылку с вином Марианне. Та взяла ее, налила себе в бокал и снова поставила на стол. Потом неуверенно произнесла:

— Мне было бы легче, если бы я знала, что он мне не врал. Что наши отношения не были игрой воображения, что я не придумала их сама, выдавая желаемое за действительное. И что Уиллз не был циником и подлецом.

Она замолчала. Белл посмотрела на Элинор. Та склонилась к сестре.

— Значит, ты слышала не все. Нет, он не был циником.

Марианна отпила глоток вина.

— Откуда ты знаешь?

— Он приезжал в больницу.

Бокал тихонько звякнул, когда Марианна поставила его на стол. Щеки у нее внезапно вспыхнули, и она прижала к ним ладони.

— Он… что?

— Шарлотта позвонила ему. Решила, он должен знать, потому что до сих пор без ума от тебя. И всегда был. Он попросил меня сказать тебе.

Марианна отняла руки от лица. Потом вздохнула.

— Ох, — только и смогла произнести она.

Белл наклонилась вперед.

— Я всегда тебе говорила, дорогая, — сказала она. — Ему нельзя было доверять.

— Элли, — продолжала Марианна, словно не слыша замечания матери, — но почему ты до сих пор молчала?

— Я собиралась…

— Ты думала, что все начнется сначала?

— Пожалуй, я немного опасалась, — с колебанием ответила Элинор.

Марианна грустно улыбнулась сестре.

— Значит, ты, как Магз, считаешь, что его интересовал только секс?

Белл подскочила на стуле.

— Откуда ей об этом знать?

— Она же ходит в школу, мама.

Белл огляделась по сторонам.

— Похоже, пора позвать ее с этого дерева…

— Еще минутку, — вмешалась Элинор. Она спросила, наклоняясь к сестре:

— Эм, ты в порядке?

Марианна решительно кивнула.

— Да. В порядке. Или скоро буду.

— Не надо принуждать себя, — сказала Элинор.

— Требуется время, чтобы пережить то, что твой парень оказался придурком, — устало ответила та.

— Я понимаю.

— Но у меня получится, Элли. Вот увидишь. Просто от этого сильно страдает… вера в себя. Ты понимаешь?

Кто-то стремительно пробежал под окном кухни.

— Вот и она.

Дверь распахнулась. Маргарет, запыхавшаяся, стояла на пороге; небрежно повязанный школьный галстук у нее на шее сбился чуть ли не за ухо.

— Вы не представляете…

— Что такое, Магз?

— Я только что видела Томаса, — объявила она. — Он приходил расширить мой домик, чтобы там было больше места, и сказал, что сегодня утром в Эксетере встретил Люси. Она была расфуфыренная и с кольцом на пальце. С обручальным кольцом.

Маргарет сделала паузу, а потом посмотрела на Элинор, и лицо ее стало несчастным.

— Элли, мне очень жаль. Они поженились. Прости.

Элинор без сна лежала в темноте. Марианна хотела остаться, чтобы ее утешить, но Элинор сказала, что хочет побыть одна, совсем одна, и сестра не стала настаивать, а тихонько выскользнула за дверь, перед тем крепко стиснув ее руку.

Ну что же, думала Элинор, вот все и закончилось. Вернулось на круги своя, стало так же, как сразу после переезда из Норленда: разве что Марианна пережила тяжелые времена — или, точнее, успела вовремя спастись, — а я столько раз обнадеживалась и разочаровывалась, что теперь, измотанная падениями и взлетами, не могу толком понять, что чувствую на самом деле. Хотя нет. Если быть до конца честной, в глубине души я продолжала надеяться: надеяться, что Эдвард не пойдет до конца в своем неуемном благородстве и не женится на ней. Конечно, она-то стремилась выскочить замуж, и как можно скорее, чтобы не упустить его, но я думала — нет, надеялась, — что Эдвард поймет, насколько бессмысленным будет этот акт самопожертвования, и что ни к чему хорошему он не приведет. Что это будет полный идиотизм, а самым большим идиотом окажется он сам.

Я не хочу, думала Элинор, ворочаясь в постели с боку на бок, чтобы Эдвард выглядел идиотом. Не хочу, чтобы он был несчастен. Не хочу, чтобы они с Люси оказались как-то связаны с Биллом, и с Делафордом, и со всем остальным, потому что тогда мне придется пересекаться с ними и делать вид, будто я в порядке. Но это не так. Даже мама заметила, что со мной не все ладно, и разразилась совсем не характерной для нее речью о том, что любит меня такой, какая я есть, и очень сожалеет, что так случилось. Пожалуй, я повела себя с ней грубо. Так огрызнуться в ответ! Не надо было этого делать, но у меня просто не было сил, чтобы держать себя в руках. Бедная мама! Завтра я обязательно перед ней извинюсь. У меня на завтра большие планы: надо начинать учиться у Марианны тому, как забыть мужчину, который тобой пренебрег. Боже, какое разочарование! С разочарованиями так трудно смириться — почему люди забывают об этом? Разбитые надежды, уязвленное достоинство, терпение, выдержка — как долго это будет продолжаться?

О сне и речи быть не могло. Элинор вылезла из постели и подошла к окну. По ночам в Бартоне царила непроглядная темень: единственными огоньками в ее поле зрения оказались лампочки сигнализации на конюшнях в Бартон-парке, которые зажглись скорее всего потому, что мимо пробежала лисица. В большом доме все очень заботливо отнеслись к Марианне: ей слали цветы и корзинки с кексами, а дети рисовали для нее картинки, ставя вместо подписей сердечки и смайлики. А когда Элинор после обеда отправилась к Томасу, чтобы расспросить о подробностях его встречи с Люси в Эксетере, он расстроенно нахмурился и заговорил, явно делая над собой усилие.