Дело было вот в чем. Когда я был маленьким, я не мог мечтать в одиночку, и великолепный дом казался мне реальным только тогда, когда к моим мечтаниям присоединялись братья. Втроем нам удавалось создать более уверенную, прочную иллюзию. Как же опечалился я, когда мои братья подросли и объявили мне, что более не желают играть в эту глупую игру. Симонид не желал думать ни о чем, кроме молитв, а Эвитам — ни о чем, кроме двора калифа. Когда я умолял их помечтать со мной, они обзывали меня глупцом и спрашивали: уж не собрался ли я промечтать всю жизнь напролет? А мне глупцами казались мои братья — из-за того, что отворачивались от благодати, которую могли обрести и достичь которой можно было без особого труда.

Вот таковы были мои братья. Теперь следует поведать о моем отце, которого звали Пандар. Все дети воспринимают своих родителей такими, какие те есть, и не замечают в них того особенного, что очевидно для посторонних людей. Необычность моего отца заключалась в том, что он имел привычку носить маску, скроенную из обрезков кожи. Эта маска целиком закрывала его лицо. В раннем детстве мы никогда не видели отца без маски. Когда как-то раз мы спросили мать, почему отец прячет лицо, она ответила, что в молодости отец был изуродован и не желает, чтобы кто-то видел его шрамы. И мне, и моим братьям такого объяснения было вполне достаточно. Только тогда, когда Симониду исполнилось двенадцать, Эвитаму — одиннадцать, а мне — десять солнцеворотов, мы узнали, что же на самом деле прячет отец под загадочной кожаной маской.

Случилось так, что на долю Куатанийского халифата одно за другим выпали три великих испытания.

Первым из них была эпидемия — вспышка смертельной лихорадки джубба, да такая страшная, что все думали: скоро в городе никто не уцелеет. Мужчины и женщины тысячами бежали из города, многие в отчаянии отправлялись в паломничество к Священному Городу, надеясь, что этим спасут свою жизнь. Придворные уговаривали калифа покинуть Куатани и также предпринять паломничество — надеюсь, ты понимаешь, что я говорю не о нынешнем калифе, Омане Эльмани, а о калифе Абдуле Самаде, его дяде и дяде нынешнего султана.

Абдул Самад тогда был молод, а в молодости он был крайне подвержен всевозможной мистике — пророчествам, знакам, знамениям — и страшился того, что эпидемия лихорадки джубба не что иное, как проявление немилости огненного бога. Помимо всего прочего, он и сам заболел, а лихорадка джубба лишает людей рассудка. Короче говоря, Абдул Самад решил, что для того, чтобы ублажить Терона, ему и вправду следует покинуть пределы халифата. Его и уговаривать долго не пришлось, и он повелел своим приближенным собрать его в дорогу.

Покидая город, караван Абдула Самада проходил возле лачуги моего отца. Наше небольшое семейство и не помышляло о бегстве из города, потому что мы не могли даже запастись достаточным количеством провизии на дорогу. Если бы нас не доконала лихорадка, то прикончил бы голод.

Когда караван калифа проезжал мимо, мы с братьями вместе с другими бедняками выбежали к дороге, чтобы приветствовать своего господина и повелителя. Мало кто из нас тогда думал о том, что он вознаградил нас за верность ему лишь тем, что покинул в годину несчастья. Мы ничего не понимали, и представь себе, какой страх мы испытали, когда наш отец вдруг выбежал на дорогу, встал перед носилками, на которых несли калифа, и стал умолять того не уезжать, не покидать Куатани! Мы с братьями перепугались, мать застонала и принялась причитать. Стражники тут же убили бы отца, но Абдул Самад посмотрел на него сверху вниз и царственным голосом повелел отцу сказать, зачем он остановил его.

— Калиф, — проговорил наш отец, — я бы скорее умер, нежели нанес тебе оскорбление, ибо в твоем городе, называемом Жемчужиной Побережья, я познал счастье, которого у меня прежде никогда не было за всю мою долгую, жалкую жизнь. Молю тебя, поверь, что лишь моя преданность тебе заставляет меня уговаривать тебя остаться. Хворь не погубит тебя — о том мечтают все твои подданные. Знай, что те, кто отправился в паломничество, уже заражены лихорадкой. Если ты пойдешь с ними — ты непременно погибнешь, а твои владения будут обречены на страдания, которых никогда не сумеют преодолеть. Вернись в свой Дворец с Благоуханными Ступенями и поверь мне: лихорадка вскоре отступит и не погубит тебя.

Толпа разразилась гневными воплями, и стражники вновь были готовы убить моего отца, но Абдул Самад крепко призадумался и велел поворотить караван обратно. Нужно ли говорить, каково было изумление толпы. Многие из простолюдинов напали бы на моего отца, но Абдул Самад под страхом смерти запретил кому-либо даже пальцем прикасаться к человеку в кожаной маске.

Шли дни. Пришло известие о том, что по дороге на Каль-Терон на паломников напала лихорадка. Миновал еще один день, и еще один, и вскоре страшная хворь ушла из Куатани, а калиф поправился. Город был спасен! Велика была радость жителей, и в ту ночь в нашу лачугу явился приближенный калифа, дабы щедро вознаградить человека в маске. До того дня мы с братьями были страшно напуганы тем, что учинил наш отец, но тут наши страхи обратились в несказанную радость: казалось, все наши беды остались позади. И представь себе, какое потрясение мы испытали, когда наш отец отказался от награды калифа!

— Я не заслужил никакой награды, — так он сказал, — и не заслужил благодарности. Мое предсказание было случайным. Боги избрали меня своим орудием, и я рад тому, что судьба пощадила калифа. А теперь уходи, — сказал отец посланнику калифа, — и позволь мне жить прежней жизнью, в бедности и безвестности. Такова моя участь, и большего я не желаю.

Мы с братьями могли только опечалиться из-за того, как поступил наш отец. Мы пошли к матери и стали умолять ее, чтобы она упросила отца передумать. Но и мать была непреклонна и сказала нам только, что есть нечто, чего мы пока не понимаем, и что мы не вправе спорить с решением отца.

Мы ушам своим не поверили и с того дня еще сильнее опечалились. Мой брат Симонид со свойственной ему набожностью объявил, что нам следует смиренно покориться велению судьбы, но я знал, что даже он подумывал о том, что если бы отец не отказался от вознаграждения, это помогло бы ему поступить в Школу Имамов. Мой брат Эвитам без стеснения порицал отца и говорил о том, что его мечта оказаться при дворе калифа была так близка, а отец жестоко разбил ее. Я же желал одного: чтобы мои братья вновь соединились со мной в мечтаниях о великолепном доме и пышных садах, где мы некогда познали неизбывное счастье.

Но, как я уже сказал тебе, принц, халифату Куатани суждено было пережить три испытания. По пятам за первым последовали второе и третье. Прошла одна луна или чуть больше, и жители города забыли о страшной лихорадке, но тут в гавани разразился жуткий пожар. Огонь распространялся с чудовищной быстротой и того и гляди мог объять весь город, в том числе и Дворец с Благоуханными Ступенями. Придворные уговорили калифа бежать из Куатани, и он внял их мольбам, но случилось так, что на пути из города его караван вновь проходил мимо лачуги моего отца.

— Калиф, погоди! — вскричал мой отец, выбежав на дорогу и встав перед правителем. — Знай, что я скорее умру, нежели нанесу тебе оскорбление, но поверь мне, лишь моя верность тебе вынуждает меня сказать, что ты не должен покидать город. Огонь не коснется тебя — того желают все твои подданные. Пожар не тронет твоего дворца, но в поджоге повинны изменники-уабины, и если ты покинешь город, они разграбят дворец, похитят все твои сокровища! Вернешься во Дворец с Благоуханными Ступенями — пламя пожара вскоре угаснет. Уйдешь из Куатани — и твоим владениям суждены страшные бедствия!

И снова, как в прошлый раз, калиф послушался моего отца и повернул назад, и снова все вышло так, как предсказал отец. Огонь не коснулся дворца, а люди калифа нашли и казнили мерзких лазутчиков-уабинов.

Великая слава ожидала моего отца, но он вновь отказался от всех почестей и наград, и вновь нас с братьями охватил великий гнев и страшное разочарование. Неужели наш отец и вправду был лишь случайно избранным орудием богов? Мы не могли поверить в это и жестоко требовали от нашей матери, чтобы она объяснила нам странное поведение отца. Мы гадали: на самом ли деле наш отец — всего лишь простой сапожник, вправду ли он прячет под маской обезображенное шрамами лицо и не кроется ли там личина могущественного демона?