Нет, сейчас капитан думал только о том прекрасном мгновении, когда после полудня, в то время как уабины позорно бежали из порта, он, тяжело дыша, спустился к причалам, разыскал свою дорогую «Катаэйн», остановился и стал кричать и махать руками. Парнишка в заплатанных лохмотьях заметил его и бросился ему на помощь. А потом — казалось, за считанные мгновения — были подняты якоря. И — прощайте, треклятые иноземцы. Уабины, унанги и все прочие — прощайте!

Капитан был готов снова заорать и потребовать рома, но тут открылась дверь его каюты, и лампа осветила знакомые, желанные очертания полной до краев кружки.

— Прыщавый? — Капитан прищурил налитые кровью глаза.

Ой, он совсем забыл!

Новенький перешагнул порог и смущенно улыбнулся.

— Меня звать Грязнуля, кэп. Прощеньица просим, кэп, но только вы сказали, что я теперь буду буфетчик. Ну, Прыщавый-то пропал вроде.

— Ну да, я так и говорить, парень, так точно я и говорить, — проговорил капитан, задумчиво подперев щеку кулаком. — Ты уж глядеть, не подводить меня, как эти неблагодарный скотины Прыщавый, ладно? Ну, не сбегать, я хотеть говорить.

— Кэп, я не убегу, нет!

— Ты быть хороший малый, Грязнуля. Ты песня любить, а?

— Да, я люблю песни, кэп.

— Ну, тогда давать мне гармошка. Вот молодец быть. Садиться тут, а? Выпивай немножко ром, да? Ну, давать, давать, садиться. Ты бывай молодец, Грязнуля. Радовайся, что мы сделай ноги из этот Унанг, вот что я говорить. Нечего там делай хороший парни, где бывай столь паршивый злобный кобра. Надо ловко орудуй абордажный сабля, когда повстречайся с этот ядовитый змей! Как-нибудь я тебе рассказывай, как я их убивай целый сотня, чтобы удирай из этот жуткий место. Целый сотня, вот сколько! Так и срубай их башка с капюшоны — вжик, вжик! — ну, будто они бывай колосья на поле!

Глаза старика засверкали, однако он быстро успокоился, отхлебнул прилично рома и сказал:

— Давай я петь тебе хороший песня.

И вот старый морской волк под аккомпанемент визгливой гармоники завел лихую песню, которую когда-то — теперь казалось, давным-давно — пел господину Джему и господину Раджу. Буби, словно в знак протеста, спрыгнула с плеча своего хозяина, пробежалась по стенкам каюты и повисла на потолке. Всем своим поведением Буби показывала, что пение капитана противно ее тонкому музыкальному слуху.

— Подпевать, парень! Отличный песня, а?

Грязнуля сделал приличный глоток из капитанской кружки и согласно кивнул. По его подбородку потекла струйка рома.

— Надо береги ром, парень, ром стоить на весы золото! — ухмыльнулся капитан и перешел ко второму куплету, затем — к третьему.

Грязнуля только осклабился. От выпитого рома у него закружилась голова.

— Эгей, Грязнули, вот теперь мы плыть куда надо, это я тебе точный говорить! — вскричал капитан, и, словно бы для того чтобы подтвердить справедливость этих слов, он спел еще один куплет — тот, что не пел для молодых подопечных лорда Эмпстера. Растягивая меха гармоники во всю длину, морской волк снова подумал о славе, ожидавшей его в конце этого, быть может, последнего, но уж точно самого великого из его странствий.

А Эмпстер думал, что ему удастся обвести вокруг пальца старого Фариса Порло!

Капитан пел и пел, а ром лился и лился рекой. «Катаэйн» плыла по волнам темного моря. Корабль держал курс к островам царства Венайя.

Деа вновь взошел по ступеням белесой лестницы. В последние ночи Симонид оставался на ночь в покоях принца. Как принц ни любил старика, он с превеликим трудом дожидался мгновения, когда тот заснет.

Какое облегчение юноша испытывал, когда наконец мог выскользнуть из своих покоев на веранду! Волнение переполняло грудь Деа, как только над ним смыкались кроны деревьев в висячем саду. Он блаженно вдыхал ароматы жасмина и джавандры, сирени и нарциссов. Но вот он увидел хрупкий, колеблющийся силуэт на другом краю широкого газона. Деа, словно происходил священный ритуал, произнес заветные слова:

— Ты настоящий, Таль?

И с огромной радостью выслушал ответ:

— Конечно же, я настоящий, Деа.

— Но ты прозрачен, я вижу сквозь тебя.

— Друг, от этого я не менее настоящий. — Таль взмыл вверх, пролетел сквозь ствол дерева. — Разве тебе не хочется стать таким, как я? Разве то вещество, из которого я состою, не лучше скучной, тяжелой плоти, из которой состоишь ты? Друг, подумай, как мы могли бы смеяться, как могли бы играть, если бы оба были такими, как я. Подумай об этом, друг!

— Но Таль, я должен жениться! Я должен стать мужчиной!

Таль рассмеялся.

— Друг, ты никогда не женишься!

— Никогда, Таль? Ты точно знаешь?

— Как же ты можешь жениться, если мы с тобой должны играть?

С этими словами Таль улыбнулся и полетел прочь, словно спрут в воде, а его высокий, худощавый друг рассмеялся и бросился следом за ним. Как весело они резвились посреди темных рощ и гротов, между изгородей и на просторных газонах. Они танцевали, догоняли друг дружку, вертелись и крутились, кувыркались и хохотали, озаренные луной! И как грустно стало Деа, когда Таль сказал, что ему пора уходить!

— Возвращайся, Деа, — сказал юноша-призрак. — Приходи завтра ночью, и мы снова будем играть.

— Ты будешь здесь, Таль?

— Я всегда буду здесь, Деа, а скоро, очень скоро и ты будешь здесь. Мы навсегда останемся юными, Деа, и тогда никто не найдет нас и никто не сможет причинить нам зла.

Деа, обхватив себя руками, спустился по лестнице, мечтая только о том, чтобы поскорее свершилась его прекрасная судьба.

— Милая? Милая моя девочка, куда ты ушла?

С сердцем, учащенно бьющимся от радости, Прыщавый бежал по саду, топая по фиалкам и тысячелистнику, лавсониям и колокольчикам, роскошным маргариткам. Жаркий воздух казался жидким. Воздух наполняли ароматы цветов и птичьи трели. Разве был он когда-нибудь так счастлив? Теперь ему нужно было только снова разыскать девушку. Проснувшись и обнаружив, что ее нет рядом с ним, Прыщавый решил, что она от него убежала, но тут же счел, что это невозможно. Никогда! Его милая просто надумала поиграть с ним, вот и все. А может быть, она попросту была стеснительна. Но ведь и он тоже был сильно смущен. Прошедшая ночь была первой для них обоих. Но какая была ночь!

— Милая! Милая? Я найду тебя, не бойся!

Прыщавый повернул и выбежал к фонтану — странной скульптуре, изображавшей язык пламени. Он перегнулся через бортик чаши и собрался попить, но замер, глядя на свое отражение, мерцающее на поверхности прохладной чистой воды. Со времени своего чудесного преображения Прыщавый то и дело вертелся перед зеркалом в своих покоях, не в силах налюбоваться на свою новообретенную красоту. Его охватила неземная радость, и он заплясал вокруг фонтана, а потом в изнеможении рухнул на усыпанную лепестками землю.

Прыщавый был одет в легкий халат из тончайшего шелка, подпоясанный шнуром. Пока он бежал, полы халата распахнулись, и теперь юноша медленно провел руками по нежной коже на груди и блаженно вздохнул. Сладкая дрожь желания объяла его. Он вновь вспомнил о прекрасных мгновениях любви. О, его ожидало еще много, много таких мгновений! Никогда, никогда он не верил в такое счастье. Он был мужчиной. И его любила прекрасная женщина. Он шептал и шептал ее имя.