Совет имамов, жаждущий продолжения рода, настоял на том, чтобы Деа был объявлен Бесспорным Наследником. С тем же упорством имамы настояли на том, чтобы сын султана женился, и притом как можно скорее. Будь они прокляты! Султану казалось, что эти святоши ждут не дождутся его смерти. И боялся Калед не просто покушения на свою жизнь. Все время, покуда он в Зале Собраний наставлял сына в подробностях священной истории Унанга, Калед втайне возмущался. Разве он не был всемогущ? Разве тогда, когда друг его сына дико кричал при виде Пламени, он не преисполнился презрения к страху этого мальчишки? Но разве теперь он тоже не поддался страху — он, заявлявший, что не было султана могущественнее него?
С горечью в сердце Калед шагал по каменным залам Святилища, слушая шаги эбенов и зловещее позвякивание обнаженных ятаганов, притороченных к золотым поясам стражников.
— Бог Пламени, взгляни на раба своего. Взгляни на него милосердно, плачущего и скулящего, словно побитый пес, и произносящего перед очами твоими священную истину: отныне и во веки нет бога, кроме Терона, и Меша — пророк его!
Султан решился поднять глаза. Его колени и руки немилосердно пекло, жар забирался в складки его тюрбана, украшенного множеством драгоценных камней. Сколько раз он касался лбом этого пола? Вправду, это было так глупо! Но для эбенов это было обязательно. Они не могли видеть, упал ли владыка ниц, но они могли это чувствовать. Наверняка они это чувствовали. Султан произносил и произносил положенные слова:
— Бог Пламени, услышь раба своего. Не отвергай его жалких речей, когда он корчится перед тобой, подобно червю, которого любой готов растоптать, когда он произносит перед очами твоими священную истину: отныне и вовеки нет бога, кроме Терона, и Меша — пророк его!
О чем думали эбены, стоя позади султана, распевая священную молитву? Их сознание было наполнено верой, только верой — так они были вышколены. Никто и представить себе не мог, какие мысли владели султаном, когда он поднялся на ноги и сделал шаг вперед по неровному полу. Бесстрастно глядя на столп огня, он пытался наполнить свой голос подобающей страстью. О, как же все это было глупо! Не похож ли он был сейчас на обезьяну на рыночной площади?
— Бог Пламени, молю тебя, заговори с рабом твоим! Пролей на язвы его целительный бальзам своих речей теперь, когда он трепещет перед тобою, подобно самому жалкому из мотыльков, и не перестанет твердить, даже если ты обожжешь его крылья, священную истину: нет бога, кроме Терона, и Меша — пророк его! Бог Пламени, заговори со мной о грядущем бракосочетании, о его крепости и плодотворности, ибо Род Пророка стремится подняться еще выше в славе и вере!
Все громче и громче распевали эбены. Султан раскачивался и поворачивался по кругу. Уже почти помимо воли он играл свою роль. Через несколько мгновений он должен был попятиться назад, плача и стеная, благодаря великого бога, даровавшего ему свои речи — речи, которые только он один, султан Калед, услышал в разуме своем.
Своим надтреснутым от волнения голосом, своими жестами султан являл воплощение веры своего народа. И если его молитвенный экстаз на самом деле был всего лишь спектаклем, все равно этот спектакль был впечатляющим зрелищем. Калед зачастую сам поражался той дерзости, с которой столь умело скрывал от других свое безбожие. Какое-то время, после смерти своей драгоценной Изабелы, он старательно уверял себя в том, что его бог должен существовать, и именно поэтому он наказан по заслугам. Однако раздумья вскоре прогнали этот животный страх. И вправду — чем еще являлась смерть его возлюбленной, как не окончательным доказательством того, что на самом деле никакого бога нет? Если бы бог существовал, разве Изабела умерла бы? Нет, султан знал, что прав, но он понимал, что знание не приносит счастья, как ему думалось в юности.
Горечь и тоска разрушили его сердце. Он жаждал постичь высоты науки — теперь эти высоты были потеряны для него. Он жаждал любви — но его любимая умерла. Все достигнутые им победы были пустыми, бессмысленными, как этот столп горящего газа, перед которым он теперь стоял и выкрикивал глупые слова. С тоской думал султан о священных войнах, о зрелищных казнях и четвертованиях врагов. Наибольшей болью в сердце султана отзывался тот день, когда он объявил себя Султаном Луны и Звезд. Чего он пытался добиться этим, как не того, чтобы окончательно выразить презрение к своим легковерным, глупым подданным?
И все же то был безошибочный шаг. Безошибочный — на ту пору. Только потом Калед понял, какой это стало дурацкой ошибкой. С той поры миновало десять солнцеворотов, а его правление не принесло ему ожидаемой славы. Он думал, что после его громкого заявления его положение станет неуязвимым. Однако в стране за пределами Священного Города нарастали недовольство, страх и опасности. Величие султана только сделало его более ненавистным.
И вот теперь, стоя перед Пламенем, Калед понимал, что близок к полному краху своих надежд. Он уже использовал Деа, но достаточно ли этого? Он знал, что Пламя должно говорить с ним вновь. Но что оно могло сказать? Что толку от того, что он услышит проклятие уабинов? Каледу нужно было вдохновение. Он жаждал его.
Но уж, конечно, он совсем не жаждал того, что случилось потом.
Он раскинул руки в стороны.
— Терон, явись! Явись мне, бог Пламени, как являлся моему отцу! Явись мне, как являлся отцу моего отца! Явись мне, как являлся все потомкам Меши! Всемогущий Терон, овладей мною, как овладел Пророком, одари меня своим Священным Знанием!
Свершилось. Султан содрогается и стонет. Струи пота стекают по его лицу. Его одежды развеваются. От страшного жара воспламеняются перья, украшающие его тюрбан. Голос из Пламени звучит неожиданно и страшно, гулким эхом отлетает он от стен озаренной огнем пещеры:
— МЕША КАЛЕД!
Султан вскрикивает, пятится назад, в ужасе оборачивается, смотрит на слепых стражников. Они тоже услышали голос! Они падают на пол!
— МЕША КАЛЕД!
Трижды звучит имя султана, и с каждым звучанием огненное существо становится ярче и ярче, все отчетливее проступает его силуэт между языками пламени. Неужели оно настоящее? Пламя озаряет сверкающие чешуи, пляшет, отражается от увенчанных шипами кожистых крыльев. Чешуйчатые губы растягиваются в оскале, обнажаются длинные клыки. Золотые глаза прожигают голову султана, смотрят прямо в его мозг.
Задыхаясь, султан падает на пол:
— Всемогущий Терон!
— ОТРОДЬЕ МОЕГО ПРОРОКА, — снова звучит голос, — В ТЕЧЕНИЕ ПЯТИ ЭПИЦИКЛОВ ЛЮДИ ТВОЕГО РОДА ПОКЛОНЯЛИСЬ СВЯЩЕННОМУ ПЛАМЕНИ. ПЯТЬ ЭПИЦИКЛОВ МИНОВАЛО С ТЕХ ПОР, КАК Я ВОЗЗВАЛ К ТВОЕМУ ПРЕДКУ И ВЕЛЕЛ ЕМУ ПРИВЕСТИ МОЙ НАРОД К ИСТИННОЙ ВЕРЕ. ТЕПЕРЬ ЖЕ, МЕША КАЛЕД, ВЕРА ВНОВЬ СЛАБЕЕТ...
Султан ахает.
— Нет!!! О, Всемогущий, как же так?..
— МОЛЧИ! — Пламя дико колеблется. — СМЕРТНЫЙ, НЕ ТЫ ЛИ ГОВОРИЛ, ЧТО ЯВИЛСЯ ПЕРЕДО МНОЙ, КАК ПЕС, КАК МОШКА, КАК ЖАЛКИЙ ЧЕРВЬ? ТВАРЬ ДРОЖАЩАЯ, ТЫ СМЕЕШЬ СОМНЕВАТЬСЯ В МОИХ РЕЧАХ? МЕША КАЛЕД, Я ГОВОРЮ ТЕБЕ, ЧТО ВЕРА ОСЛАБЛА, И НИГДЕ ОНА НЕ ОСЛАБЛА СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ В ТВОЕМ СОБСТВЕННОМ ЗЛОБНОМ СЕРДЦЕ! РАЗВЕ ТЫ НЕ УТРАТИЛ ВЕРУ В МЕНЯ? РАЗВЕ ТЫ НЕ ПЕРЕСТАЛ ИСПОЛНЯТЬ СВЯЩЕННЫЙ ДОЛГ? ГЛУПЕЦ! ТЫ РЕШИЛ, ЧТО Я НЕ СУЩЕСТВУЮ, В ТО ВРЕМЯ КАК Я ПОСТОЯННО ИСПЫТЫВАЛ ТВОЮ ВЕРУ! ТЫ ОБРЕЧЕН, МЕША КАЛЕД! ТЫ ТАК ПОГРЯЗ В ПОРОЧНОСТИ, ЧТО СМЕЛ ЛГАТЬ, ЛГАТЬ ДАЖЕ НА СТУПЕНЯХ ЭТОГО СВЯТИЛИЩА, ОБЪЯВИВ СЕБЯ СУЛТАНОМ ЛУНЫ И ЗВЕЗД! ЗЛОБНАЯ ТВАРЬ, ПУСТЬ МИНУЕТ ХОТЬ ТЫСЯЧА ЭПИЦИКЛОВ, НО ТЫ НЕ БУДЕШЬ ТАК ИМЕНОВАТЬСЯ!
Султан только корчится на полу, и дико кричит, и цепляется пальцами за каменный пол. Снова звучит голос из Пламени — на этот раз чуть тише, и султан решается приподнять голову.
— БЕЗБОЖНИК! ТЫ НИЧЕМ НЕ ЛУЧШЕ НЕВЕРНОГО, НЕ ЛУЧШЕ УАБИНОВ ИЛИ МЕТИСОВ, КОТОРЫХ ТЫ ПРЕЗИРАЕШЬ. ТЫ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ТОЛЬКО СМЕРТИ, И ЕСЛИ БЫ Я ПОЖЕЛАЛ, Я БЫ ПОВЕЛЕЛ ТЕБЕ БРОСИТЬСЯ В ЭТО ПЛАМЯ, И ТЫ НЕ СМОГ БЫ МНЕ НЕ ПОВИНОВАТЬСЯ. ОДНАКО ЕЩЕ ЕСТЬ ДЕЛО, КОТОРОЕ ТЫ ДОЛЖЕН ИСПОЛНИТЬ.
