— Рабочие сцены, — кивнула Ника.
— Вот-вот…
Ника сделала глоток кофе и спросила в лоб:
— Значит, это был ты? Ты начал Игру?
— Да, — сказал дед. — Я.
У Ники пробежал холодок по спине.
— То есть это ты в ответе за все? За весь этот кошмар? За убийства? Похищения? Ты?
Перед глазами ее возник Влад с торчащим из груди ножом. Безвозвратно и бесповоротно мертвый Влад.
— Э, нет! — возразил дед. — Это они сами! Нечего на меня стрелки переводить…
— Объясни! — потребовала Ника.
Дед выдержал паузу. Нахмурил лоб, побренчал ложечкой в пустой чашке.
— Зачем люди играют в игры? — спросил он. И, не дождавшись ответа от Ники, продолжил: — Или нет, сформулируем по-другому. Много ли ты знаешь людей, которые в детстве мечтали вырасти и стать менеджерами по продажам? Или сантехниками? Или главными бухгалтерами?
— Я не понимаю, — сказала Ника.
— Судьба человека — сад расходящихся тропок. Так, кажется, у Борхеса?.. Делая шаг — выбор — человек отрезает себя от других возможностей. Сужает пространство решений. Пошел в сантехники — забудь о мечте стать космонавтом. Женился — забудь о кругосветном путешествии на плоту. Родила — не быть тебе балериной Большой театра. Не поступил в ВУЗ — не станешь ученым. И с каждым шагом, с каждым годом вариантов все меньше и меньше. Пока не остается всего один — деревянный ящик.
— Банально. Трюизм.
— Но, тем не менее, правда… Но что остается тем, кто ошибся в выборе? Как быть прирожденному лидеру, ставшему грузчиком? Несостоявшейся балерине, нарожавшей десяток детей? Художнику, променявшему кисть на стакан? Гению партизанской войны, прозябающему в офисе с девяти до шести? Рыцарю без прекрасной дамы?
— Игра, — послушно подсказала Ника.
— Совершенно верно! Игра! Страйкбол и пейнтбол, автоквест и геокэшинг, истфех и стритрейсинг, спиритические сеансы и фэншуй… Сейчас — да и всегда! — все во что-то играют. Чтобы стать — пускай на время, понарошку — тем, кем не стали в жизни… Рыцарем, солдатом, художником, автогонщиком, балериной, ведьмой… Потому что в каждом человеке заложена — от рождения — огромная потенциальная энергия. Практически безграничный выбор вероятностей. А закон сохранения энергии никто не отменял. И человек, который не реализовал себя — это как… невзорвавшаяся бомба. Комок несбывшегося. Ходячая аномалия. А игра — любая игра! — дает ему возможность хоть чуть-чуть избавиться от избытка энергии. Выпустить пар, пока котел не взорвался…
— И все?
— Не совсем. Наша Игра — которая с большой буквы — отличается от обычных игр, как война от страйкбола. Здесь все по-настоящему. Здесь можно не притвориться на время, а стать навсегда. Быть, а не казаться. Второй шанс стать самим собой. Или третий. Или пять тыщ сто восьмидесятый. Количество попыток неограниченно, лишь бы хватило сил идти к своему предназначению. Люди читают свою жизнь, как книгу, страничка за страничкой. А Игра дает возможность дописывать и, что даже важнее, переписывать заново.
— Глифы?
— Глифы… — поморщился дед. — Глифы в Игре — это как яблоки в математике. Когда ребенка учат складывать и вычитать, его спрашивают: было пять яблок, три съели, сколько осталось?.. Если остаться на этом уровне, можно подумать, что математика — это наука о яблоках… Глифы — это условность. Вместо магических символов можно было рисовать физические формулы, ничего бы не изменилось. Важно не то, что ты рисуешь на асфальте — а что ты готов совершить во имя Игры. Поступки, а не глифы, высвобождают скрытую энергию нереализованных возможностей.
Дед замолчал и махнул рукой официантке, требуя еще кофе. Тульпы за соседним столом ни разу не пошевелились. Ника допила свою чашку, поставила ее на стол.
— А твари? — спросила она. — Откуда взялись эти… зверолюди?
Дед хмыкнул.
— Прозвучит некрасиво и неполиткорректно, но далеко не все двуногие без перьев заслуживают звания людей… Некоторым проще превратиться в животное. А что до убийств… Иногда реализовать себя можно только за чужой счет. Вот и понеслось. Эх, Никуся, — вздохнул дед, — надо было бы тебе уехать, когда я сказал…
Вот оно, поняла Ника. Вот что было не так. Никуся. Он первый раз меня так назвал. Вот что меня напрягло. Ведь это же дед! Любимый, огромный, с ласковыми ручищами и таким добрым голосом! Дед, который заменил мне папу и маму! Дед — самый близкий на свете человечище! А я даже не обняла его. И он — меня. После двенадцати лет. Сидим за столом и беседуем. Я спрашиваю, он отвечает. Интервью, вашу мать…
— Зачем? — спросила Ника. Голос ее дрогнул. — Зачем ты все это затеял, дед?
— Ради тебя, — ответил дед, и у Ники что-то оборвалось внутри. — Ради тебя, внуча. Ты могла стать кем угодно. Художницей, поэтессой, писательницей. Женой, матерью, бабушкой. А вместо этого… Вскоре после гибели твоих родителей — тебе тогда было пять с половиной лет — ты начала умирать. Тихо гаснуть без всяких видимых причин. Доктора разводили руками. Такая судьба, говорили они. А я… Я только что потерял дочку и зятя, и не собирался терять тебя. Я… переписал твою судьбу. Не спрашивай, как, и где я этому научился, все рано не скажу. Я сделал что-то вроде… моста. Чтобы наполнить твою жизнь энергией. Чтобы дать тебе шанс. Как переливание крови…
— От кого? Переливание — от кого?
— От всех понемножку… Провинциальные города — это такие конденсаторы несбывшихся желаний… Житомир был не лучше и не хуже других. Если брать у всех по чуть-чуть — никто не заметит. Все равно она им не нужна, энергия, в этом-то болоте… Я замкнул на тебя весь город. И увез подальше, чтобы чего не вышло. И это работало, до поры… А потом смерть стала подбираться к тебе. Вспомни, сколько раз ты была на волосок от костлявой. Она ведь притягивала тебя, да? Манила… И твой выбор профессии… военная журналистика… это был знак. Для меня. Что надолго тебя не хватит. Слишком уж близко ты ходила. Слишком. Да, ты всю жизнь была только наблюдателем, ни во что не вмешивалась, но рано или поздно жизнь бы тебя перемолола. И тогда я стал искать решение. Пробовать. Экспериментировать. Заставил Радомского открыть модельное агентство, там куча молодых девчонок — тренировался на них, как на кошках… Ни черта не получалось. Не хватало сил. Сначала я решил — у меня: мол, постарел ты, Загорский, утратил былую легкость… Ан нет. Дело было в городе. Выдохся Житомир. Подсел аккумулятор. Тогда я придумал Игру. И город встряхнуть, и тебя… привести к источнику. На водопой…
Загорский говорил все это ровным, тусклым голосом, не поднимая глаз. Как будто ему стыдно, подумала Ника. Только нихрена ему не стыдно.
— Если бы ты уехала… вовремя, в начале Игры… все было бы нормально. Но ты осталась. И Игра пошла вразнос. Я уже не мог ничего поделать. Игра стала играть себя сама. Выброс энергии превысил все ожидания… Возник барьер, начался коллапс…
— И что теперь? Что ты собираешься делать теперь, дед?
Дед поднял голову и посмотрел ей прямо в глаза.
— Я тебя вытащу, — сказал он. — Город… скорее всего, погибнет. И плевать. Найдем другой. Я слишком люблю тебя, внуча, чтобы просто дать тебе умереть.
— И я буду жить дальше. За чужой счет. Наблюдателем, но не участником.
— Да, — сказал дед. — Именно так. Другого выхода нет.
— Ошибаешься, — Ника встала из-за стола. — Другой выход есть всегда.
— Подожди! — крикнул дед, но она уже повернулась и пошла к выходу. — Тебе нельзя возвращаться!
Ника прошла между столиками (за одним из них, крайним, сидели Анжела и беременная журналистка Наташа, что-то яростно обсуждая), взялась за дверную ручку и обернулась.
— Спасибо тебе. Спасибо, дедуль. За все спасибо. Правда. Но дальше — я сама, хорошо?
Она толкнула дверь и вышла в промозглый ночной полумрак.
20
Бежать в сторону школы придумал Клеврет. Это была хорошая идея: там-то их точно никто искать не будет. Женька даже пытался сделать вид, что весь побег был им заранее спланирован, хотя и дураку было понятно, что это был экспромт чистой воды.
