Звонок в дверь — все то же поднадоевшее «тирлинь-тирлинь» — заставил Ромчика вздрогнуть.

— Кто это? — шепотом спросил Вова, испуганно глядя почему-то на карту Житомира с прилепленными стикерами-глифами.

— Сиди тихо, — скомандовал Ромчик и отправился посмотреть.

Ника, конечно, наказала ему дверь не открывать ни при каких обстоятельствах (как будто Рома сам этого не понимал; Ника вообще была классная, но периодически строила из себя заботливую клушу) — ну так и Рома шел всего лишь посмотреть, а не открывать.

Посмотрел. В глазок. Но безуспешно — на лестничной клетке свет не горел, и не видно было ни зги.

«Тирлинь-тирлинь»!

— Кто там? — громко спросил Ромчик, вытягивая из кармана велосипедную цепь.

— Это я, Игорь, — раздался до боли знакомый голос. — Ника дома?

Какой еще к чертям Игорь?

— Ники нет, — чуть растерявшись, ответил Рома. — Что-то передать?

— Ромчик, ты? — переспросили из-за двери. — Это же я, Игорь Белкин! Открывай давай!

Белкин. Легок на помине! Или опять Игра вмешивается в происходящее, подчиняя все своим неведомым законам?

Как бы там ни было, прикинул Ромчик, а особой опасности Белкин, способный передвигаться лишь в инвалидном кресле или на костылях, представлять не должен. А вот пару вопросов ему задать не мешало бы…

— Сейчас, обожди, — сказал Ромчик, убрал цепь и защелкал замками.

27

Первый труп они заметили почти сразу. Его трудно было не заметить: долговязый детина в полном байкерском прикиде (берцы, кожаные штаны, усеянная заклепками косуха, джинсовая жилетка с вышитым на спине ржавым тараканом и черная бандана с зелеными листиками конопли) лежал возле пустой собачьей будки, лицом вниз.

— Давайте его перевернем, — предложил Радомский.

— Зачем? — спросила Ника.

Вместо ответа Радомский присел на корточки и, взявшись за плечо покойника, потянул его на себя. Что-то липко чавкнуло.

— Не надо, — успела попросить Ника. — Не надо трогать руками…

А потом она увидела. С трупом было что-то не так. С лицом.

Точнее, лица у трупа не было вовсе.

Кровавые лоскуты, черные в призрачном свете луны, свисали с костей черепа. Не было ни глаз, ни носа, и кашеобразное месиво с осколками зубов было на месте нижней челюсти.

Радомский удивленно присвистнул.

— Эк его, — сказал он. — Картечью, что ли?

— Нет. Это не картечь.

Она уже видела подобное. В Косово. Так выглядели трупы, над которыми потрудились падальщики. Одичавшие собаки, еноты, лисицы. Кто-то обглодал лицо байкеру. До костей.

Страшно не хватало фотоаппарата…

Хотелось спрятаться за видоискателем. Но — увы. Наблюдателем эту бодягу не пересидишь. Придется участвовать.

— Вот это — картечь, — показала рукой она на стены дома.

Давно не беленая штукатурка была усеяна десятком крошечных оспин.

— И это наверняка картечь, — добавила она, махнув в сторону выбитого окна (одной створки вообще не было, а другая криво висела на одной петле; на подоконнике и отливе россыпью бриллиантов поблескивало битое стекло, и полоскалась на ветру грязная тюлевая занавеска). — А вот дерево — вряд ли. Скорее, динамит. Только взрыва ведь мы не слышали, так?

Старое, скрюченное дерево, росшее в центре двора, выворотило с корнем и повалило на крышу дома. Шифер проломался, и из-под него торчали черные, прогнившие стропила.

— Машина, — сказал Радомский уверенно. — Дерево задели машиной. Вон следы, видите? — Он показал на две глубоких борозды в черной, жирной земле. — «Хаммер» или «Тойота FJ». Точно такие же были во дворе вашего дома, возле простреленного мотоцикла.

— Выходит, эта перестрелка была продолжением первой?

— Вероятно…

Они оба замолчали, и во дворике повисла совершенно неестественная, стерильная тишина. Собаки, поняла Ника. Собаки не лают. После такой пальбы, да в частном секторе все местные тузики и барбосы должны с ума сходить. Если они не сбежали, как Пират. Все разом.

И воя сирен, что характерно, не слыхать. Аборигены тоже сбежали? Или забились под пол, как мыши? Неужели никто не вызвал милицию? Ах да, телефоны же не работают… Тогда понятно. Каждый сам за себя.

— Пойдемте в дом? — предложил Радомский.

— Подождите, — остановила его Ника. — По-моему, там еще один…

Зрение и чутье военного корреспондента ее не подвели: за поваленным деревом был еще один труп, на этот раз — знакомый. Скинхед в нейлоновом «бомбере» и камуфляжных штанах. Ему попали в грудь, из дробовика, с близкого расстояния и, вероятно, не один раз. Нейлоновая курточка была вся издырявлена, и кое-где торчали клочья синтепоновой подкладки. Крови практически не было: скинхед, очевидно, сразу упал на спину, а так как картечь не прошла насквозь, кровь осталась внутри тела.

— Я его знаю, — сказала Ника. — Он был на складе. Где держали Рому.

— Ага, — изрек Радомский. — Судя по диспозиции, эта мразь держала оборону. А байкеры штурмовали. Если скин работал на Анжелу… — Радомский недобро блеснул глазами.

Они переступили через покойника и приблизились к входной двери. Открытая настежь, она вела в полутемный тамбур, куда пробивались лучи света из комнаты.

— Я пойду первый, — вызвался Радомский.

Ника не возражала.

Единственным источником света в комнате оказался экран двадцатидюймового монитора, на котором крутился скринсейвер со скандинавскими рунами. И даже в этом тусклом свете было видно, что комнате здорово досталось в результате перестрелки. Люстра, сбитая картечью, валялась под ногами, обои кое-где еще тлели вокруг маленьких дырочек, и весь, абсолютно весь, был изрешечен ковер на стене. Остро и кисло пахло кордитом.

— Ого! — сказал Радомский.

Он нагнулся, заглянул под стол с монитором.

— Корпус снят, — сообщил он. — Точно винт подключали. А вот тут, похоже, был подключен еще и ноутбук…

— Смотрите. Под ногами.

В разбитое окно как раз заглянула луна — полная, желтая, ноздреватая — и стало видно, что на засыпанном мусором и осколками люстры полу нарисован глиф.

— Однако, — с уважением в голосе сказал Радомский. — Постаралась, ведьма. Кропотливая… Только что это за хрень-то?

— Дерево Сефирот, — ответила Ника. — Каббала. Читали «Маятник Фуко»?

В ответ Радомский только выматерился.

— Как же они уже все задолбали, оккультисты хреновы…

— Тихо! Слышите?

Из платяного шкафа, чудом не пострадавшего при перестрелке, донесся шорох.

Радомский перешагнул, стараясь не наступить, через глиф и взял с этажерки тяжелую, на вид старинную, ступку с пестиком. Ступку тут же поставил обратно, а медный пестик перехватил на манер дубинки. Подкравшись к шкафу, замахнулся пестиком и кивнул Нике. Та рывком открыла дверцу.

— Не надо! — вскрикнул знакомый детский голос. — Не стреляйте!

Это был Женька-Клеврет, сидящий под грудой драповых пальто и пуховых шалей.

Кухонькая у Анжелы была крошечная и загаженная донельзя (все, абсолютно все, покрывал слой копоти и пыли). Анжела точно не относилась к числу старательных хозяек, и готовила здесь крайне редко. Из мусорного ведра торчали коробки из-под пиццы.

Ника с трудом отыскала сравнительно чистый стакан и наполнила его водой из баллона с помпой, после чего вернулась в комнату.

Женька уже отходил после истерики. Его перестало трясти, он даже выбрался из шкафа — вот только слезы все еще градом катились по щекам.

— На, — Ника протянула ему стакан. — Выпей.

Она похлопала себя по карманам и спросила Радомского:

— У вас нет ничего сладкого?

— Есть, — удивился тот и протянул ей «Сникерс». — А зачем?