Вдали над морем пунктирной линией летела птичья стая, словно разорванная на части фраза, смысл которой остается не вполне внятным. И всю дорогу до Беверли-Хиллс я думал об этих птицах. На таком расстоянии я не сумел определить их вид. В это время года некоторые морские птицы мигрируют, только я точно не знаю, куда и почему.

Здание было длинным, низким, и от улицы его почти загораживали искусно расположенные зеленые насаждения. Пастельно-розовые стены, двери цвета лаванды, выходящие на подобие террасы. На одной из них со вкусом маленькими буквочками были выведены имя и фамилия Майкла Спира — точно строка супермодернистского стихотворения.

Так называемая контора-студия, внушающая, что здесь все дела ведутся строго эстетично. Секретарша в приемной подкрепляла впечатление: матиссовские линии фигуры, голос, как скрипки на брачном пиру. Этим голосом она и сообщила мне, что мистер Спир еще не вернулся из своих утренних разъездов. Мне назначено?

Я ответил, что да — на три часа. Она взглянула на часы, погруженные в золотистое дерево стены. На циферблате не было ни единой цифры, но часы слегка намекали, что сейчас десять минут четвертого.

— Видимо, мистера Спира задержали. Я ожидаю его с минуты на минуту. Вы не присядете, сэр? А как было ваше имя?

— Уильям Гуннарсон. И осталось тем же.

Она бросила на меня взгляд вспугнутой лани, но сказала только «благодарю вас, сэр». Я осторожно сел на сооружение из полированных дощечек и стеклянных трубок, но оно оказалось вполне удобным. Девица вернулась к своей электрической машинке и принялась играть на клавиатуре, как котенок.

Я сидел и разглядывал ее. Волосы у нее были рыжевато-каштановыми, но в остальном она поразительно походила на Холли Мэй. Этот феномен я замечал и прежде: целые поколения девушек выглядели как кинозвезды того времени. Быть может, они подделывались под киноактрис. Быть может, киноактрисы подделывались под некий общий идеал. А быть может, киноактрисами они стали потому, что уже походили на некий общий идеал.

Мои глаза все еще были обращены на девицу, хотя почти ее не видели. Под моим пристальным взглядом она начала утрачивать равновесие. Все в ней — покрытые лаком волосы, оттененные голубизной веки, ярко-карминные губы, настойчиво требующая внимания грудь — ну, словом, все предназначалось для того, чтобы привлекать и удерживать взгляды. Однако девушка за выставкой этих приманок чувствовала себя неловко, когда они срабатывали: рекламы косметических средств не объясняли, что делать дальше.

Зеленые глаза поглядели на меня с оборонительной суровостью. И совсем иной голос — ее собственный — произнес:

— Ну?

— Извините, я не хотел быть назойливым. Но меня поразило ваше сходство с одной...

— Я знаю. С Холли Мэй. Я это от всех слышу. А пользы?

— Вы хотите стать актрисой?

— Не хотела бы, так меня бы здесь не было. А сидела бы я у себя дома в Индиане, рожала бы детей. — Брачные скрипки в ее голосе потеряли настрой. — А вы снимаетесь?

— Я был звездой семейного альбома. Но и только.

— «Семейного альбома»? В первый раз слышу. А на экраны он вышел?

— Я храню его дома. В сундуке, — ответил я. — Семейный альбом. Для фотографий.

— Вы что — острите?

— Не слишком удачно. Простите меня.

— Ничего, — сказала она великодушно. — Мистер Спир говорит, что у меня совсем нету... нет чувства юмора. — Сдвинув бровки, она поглядела на часы. — Не понимаю, что могло его так задержать.

— Не страшно, я не спешу. А вы знакомы с Холли Мэй?

— Ну, не то чтобы знакома. Она уехала через несколько месяцев после того, как я устроилась на это место. Но я ее видела, когда она приходила и уходила.

— А что она за человек?

— Трудно сказать. Девочки на студии говорили мне, что она по-настоящему симпатичная — простая, не напускает на себя. То есть так они говорили. А меня она всегда держала на расстоянии. По-моему, я ей не нравилась. — Задумчиво помолчав, она добавила: — Может, потому и не нравилась, что я на нее похожа. Она, когда увидела меня в первый раз, прямо впилась в меня глазами. И после новой паузы:

— Некоторые даже думают, что я красивей ее. А какая мне от этого польза? Я просила мистера Спира, чтобы он устроил меня ее дублершей. А он сказал, что я не знаю, куда девать руки-ноги. И я прошла курс, как стоять, как ходить. В сто шестьдесят долларов обошлось, и только у меня стало получаться, как ей взбрендило бросить кино.

— Да, вам не повезло, — сказал я. — Мне непонятно, отчего вдруг она так решила.

— Замуж захотелось. Но если бы вы его видели, так и вовсе не поняли бы, с чего девушке вздумалось жертвовать карьерой, чтобы выйти за такого. Конечно, говорят, что в Канаде он прибрал к рукам половину тамошней нефти, только сам-то безобразный старый хрыч. Я бы за него не пошла хоть за все деньги в мире.

В голосе и глазах у нее появилось легкое сомнение. Зеленый взгляд был бессознательно устремлен на меня, но взвешивала она деньги Фергюсона и его привлекательность.

— Так вы знаете полковника Фергюсона?

— Один раз видела. Как-то прошлым летом он явился сюда. Мистер Спир был занят с очень важными клиентами, но разве его это остановило? Вломился в кабинет мистера Спира и затеял спор прямо в присутствии звезды!

— Спор о чем?

— Ее студия не хотела, чтобы она вступала в брак. И мистер Спир тоже. Его можно понять. У нее ведь был шанс завоевать всемирную славу. Но ей другое подавай! — Она снова задумалась. — Нет, вы представьте, взять да самой отказаться от такого шанса!

В дверь вошел театрально запыхавшийся мужчина в голубом итальянском костюме и внушающем доверие галстуке. Встав, я сверху вниз взглянул на проплешину в его приглаженных черных волосах.

— Мистер Спир?

— Ага. А вы Гуннарсон. Они записывали на пленку новое шоу, и дама, которую мы называть не будем, впала в истерику, потому что ей не позволили щегольнуть ее дурацкими картами. Мне пришлось нежно поглаживать ее по плечику, так не удивляйтесь, откуда на мне следы когтей. Идемте же!

Я прошел за ним по коридору со стеклянным потолком в комнату, где вдобавок к кабинетной обстановке имелась кушетка и небольшой бар. Он порхнул к бару, как голубь к родному гнезду.

— Нет, мне необходимо выпить. Разделите компанию?

— Виски на донышке, благодарю вас. Он налил до краев. Как и себе.

— Садитесь же. Вам нравится мебель? Шторы? Все выбирал я сам. Приют, где можно расслабиться в процессе творчества.

— Вы ведь артист?

— Более чем! — ответил он между глотками виски. — Я творю артистов. Создаю имена и репутации.

Свободной рукой он указал на стену возле письменного стола. С нее смотрели фотографии — дерзкие, робкие, застенчивые, надменные, жаждущие лица актеров. Некоторых я узнал, но Холли Мэй среди них не увидел. Большинство составляли актеры, о которых уже много лет ничего слышно не было.

— Как Холли? — спросил он, читая мои мысли. — Я убрал ее фотографию, поддавшись детской обиде. Но храню в ящике. Скажите ей это.

— Скажу, если увижу.

— А я думал, вы ее адвокат.

— Я адвокат ее мужа.

На мгновение его лицо болезненно посерело, он прикрыл проплешину левой рукой, словно боясь, что с него снимут скальп, если уже не сняли, и одним глотком допил виски. Оно настолько его подкрепило, что он принялся ломать комедию:

— Что ему нужно? Высосать мою последнюю кровь? Скажите, что у меня и капли не осталось. Пусть обращается на медицинский склад!

— Он так скверно с вами обошелся?

— Скверно? Да он меня выпотрошил. Три года трудов — продвигай ее, выбивай для нее роли, оберегай от беды — и все псу под хвост. Чуть она вышла на прямую, ей приспичило выскочить замуж, и обязательно за него! Он человек грубый. Как вы, без сомнения, знаете, раз служите у него.

— Я не служу, а даю ему юридические рекомендации.

— Ах, так! — Он налил себе еще виски. — А он им следует?

— Надеюсь, что последует.