– Я слышал, у тебя по этому вопросу мозги переклинило, – сказал Макс. – Мы с тобой вообще не должны были больше пересекаться. Ты при своих, мы при своих. Хочешь, чтобы мы в твою жизнь влезли? Ты, мать твою, и не представляешь, что мы тогда с тобой сделаем.

Он захлопнул мой ноутбук и убрал его в ящик стола.

– Слушай, – сказал я. – Новый покупать мне не по карману.

Он качнулся вперед, кожа обтянула кости – так, что казалось, еще чуть-чуть – и они выскочат наружу.

– В страховую компанию позвони, козел.

– Ноутбук не застрахован.

– Блин, брат, ты только его послушай, а? – обратился он к Буббе, а затем оглядел своих подельников. Потом снова посмотрел на меня: – Не лезь в это дело, говорю. Забудь о том, что было, и не суйся куда не просят. Вали домой и не оглядывайся.

– Я и свалю. Только ноутбук заберу сначала. И фотографию своей дочери, которая лежала в сумке. Сумку можешь оставить себе.

Тадео вышел из-за стола. Толстяк, тяжело дыша, остался подпирать стену. Пацан-механик тоже дышал тяжело и к тому же моргал как контуженый.

– Я и без тебя знаю, что сумка моя. – Макс поднялся на ноги. – И офис этот мой. И потолок, и очко твое тоже, если мне захочется.

– Ну ладно, – сказал я. – Кто тебя нанял-то, кстати?

– Да ё-мое, заколебал ты со своими вопросами.

Он выбросил руки вперед, будто на прослушивании для клипа Лил Уэйна, и вдруг принялся остервенело скрести затылок.

– Предъявы ты мне еще двигать тут собрался. Вали давай. – Он презрительно махнул кистью, указывая на дверь. – Братишка, одно мое слово, и тебе пиз…

От выстрела Буббы его аж развернуло. Макс коротко вскрикнул, рухнул обратно в кресло, кресло отскочило к стене и швырнуло его на пол. Так он и лежал там, в луже вытекавшей откуда-то в районе живота крови.

– Чего-то до хрена в последнее время братишек развелось, а? – Бубба опустил пистолет.

Его новый любимец – «штейр» калибра девять миллиметров. Австрийский. Уродливый.

– Да твою ж мать! – сказал Тадео. – Твою ж бога в душу мать.

Бубба навел «штейр» на Тадео, затем перевел ствол на толстяка.

Тадео заложил руки за голову. Толстяк тоже. Так они оба и стояли – дрожа и ожидая дальнейших указаний. На пацана Бубба даже внимания обращать не стал. Тот рухнул на колени, накрыл голову руками и беспрестанно шептал: «Не надо, не надо».

– Фига се. Подстрелил его, – сказал я. – Не слишком ты с ним сурово, а?

– На хера меня вообще было звать, если ты свои яйца сегодня дома забыл, – скривился Бубба. – Стыд и позор, какой ты теперь стал добропорядочный гражданин.

Я присмотрелся к Максу, хрипевшему на полу. Он уткнулся лбом в цементный пол, стукнул по нему кулаком.

– Готов парнишка, – сказал я.

– Да я его слегка задел.

– Ты ему бедро вынес к черту.

– У него еще второе есть, – ответил Бубба.

Макса начало трясти. Затем тряска перешла в конвульсии.

Тадео шагнул к нему, а Бубба шагнул к Тадео, направив «штейр» ему в грудь.

– Я тебя пришью только за то, что ты ростом не вышел, – сказал Бубба.

– Извини. – Тадео поднял руки так высоко, насколько мог.

Макс перевернулся на спину, глотая ртом воздух и, как кипящий чайник, присвистывая на каждом выдохе.

– Я тебя пришью за то, что мне твой дезодорант не нравится, – сказал Бубба Тадео. – А дружка твоего – за то, что он с тобой дружит.

Тадео опустил трясущиеся руки, вытянул их перед лицом. Закрыл глаза.

Толстяк сказал:

– Мы ему не друзья. Он меня постоянно подкалывает из-за моего веса.

Бубба удивленно приподнял бровь:

– Ну, пару фунтов тебе сбросить не помешало бы, но ты не так чтобы уж совсем жиртрест. Блин, откажись от белого хлеба и сыра, и все будет нормально.

– Я думаю диету Аткинса попробовать, – сказал тот.

– Я пробовал.

– И как?

– Две недели пить нельзя. – Бубба скорчил недовольную рожу. – Две недели.

Толстяк кивнул:

– Я своей жене так и сказал.

Макс пнул стол, стукнулся затылком об пол. И застыл.

– Помер? – спросил Бубба.

– Пока нет, – сказал я. – Но скоро помрет, если врача не вызвать.

Бубба достал визитку. Спросил здоровяка:

– Тебя как звать?

– Августен.

– Ну… Серьезно, что ли?

– Ага. А что?

Бубба глянул на меня, пожал плечами, обернулся к Августену. Протянул ему визитку:

– Позвони этому мужику, он на меня работает. Починит твоего приятеля. Ремонт на мне, но за лекарства сам заплатишь.

– Ладно. Это по-честному.

Бубба снова посмотрел в мою сторону, закатил глаза и вздохнул.

– Ну чего, бери ноутбук.

Я так и сделал.

– Тадео, – сказал я.

Тот убрал от лица трясущиеся руки.

– Кто тебя нанял?

– А? – Тадео пару раз моргнул. – А, приятель Макса. Кенни.

– Кенни? – сказал Бубба. – Ты меня из постели вытащил, чтобы я подстрелил этого козла из-за какого-то, блин, Кенни? Господи, куда мир катится?

Я проигнорировал его тираду.

– Рыжий, Тадео? Из заброшенного дома?

– Кенни Хендрикс, ага. Сказал, ты знаешь его старушку. Сказал, ты нашел ее дочку, когда та пропала.

Хелен. Вот если где какая тупая срань, то Хелен обязательно будет неподалеку.

– Кенни, – повторил Бубба и горько вздохнул.

– Где моя сумка? – спросил я.

– В другом ящике, – ответил Тадео.

Августен спросил Буббу:

– Можно твоему доктору сейчас позвонить?

– Тебя всегда Августен называют? – спросил Бубба. – Не Стен?

– Не, Стен – никогда, – ответил здоровяк.

Бубба задумался, затем кивнул:

– Давай звони.

Августен раскрыл мобильник, набрал номер. Я достал из ящика стола сумку, забрал фотографию Габби и свои бумаги. Пока Августен сообщал доктору, что его приятель истекает кровью, я убрал ноутбук в сумку и пошел к двери. Бубба спрятал пистолет в карман и направился вслед за мной.

В моем сне Аманде Маккриди было десять, может, одиннадцать лет.

Она сидела на крыльце желтого бунгало с каменными ступеньками, у ног ее храпел белый бульдог. Из газона между тротуаром и улицей возносились ввысь древние деревья. Мы были где-то на юге, возможно в Чарльстоне. С ветвей свисали гирлянды бородатого мха, а у дома была крытая жестью крыша.

За Амандой сидели в плетеных креслах Джек и Триша Дойл, на столике между ними стояла шахматная доска. Они совсем не состарились и выглядели в точности такими, какими я их помнил.

Я подошел к ним, и собака подняла голову, оглядев меня, одетого в форму почтовой службы, своими темными, печальными глазами. На левом ухе у нее было пятно, такое же черное, как нос. Она облизнулась и завалилась на спину.

Джек и Триша Дойл оторвались от шахматной партии и уставились на меня.

– Я просто почту доставляю, – сказал я. – Я просто почтальон.

Они продолжали смотреть на меня. Молча.

Я передал Аманде почту и застыл, ожидая чаевых.

Она просмотрела конверты, по одному отбрасывая в сторону. Они приземлялись в кустах, тут же намокая и желтея. Аманда взглянула на меня, и руки ее были пусты.

– Ты не принес нам ничего нужного.

Наутро я еле-еле смог оторвать голову от подушки. Когда мне это наконец удалось, в районе левого виска что-то хрустнуло. Скулы ныли, весь череп пульсировал. Пока я спал, кто-то щедро присыпал мой мозг смесью красного перца и толченого стекла.

Мало того, каждая моя конечность, каждый сустав протестовали, когда я встал, а потом снова сел на кровати, тяжко вдохнув. Стоять под душем было мукой – струи воды больно били по всему телу. Кожу саднило от мыла. Когда я мыл голову и случайно надавил на левую сторону черепа, то от внезапной адской боли чуть не рухнул на колени.

Выбравшись из душа, я посмотрелся в зеркало. Верхняя левая часть лица, включая полглаза, напоминала фиолетового цвета мрамор. Единственным исключением были черные швы. В волосах проглядывала седина; со времени последней проверки она добралась и до груди. Я осторожно причесался, затем повернулся и потянулся за бритвой. Колено взвыло от боли. Я ж и не двигался почти, только слегка перенес вес на другую ногу, но ощущение было такое, будто я со всей дури вмазал себе по колену молотком.