Парень оглядывает ее с ног до головы. У него уже начинают пробиваться небольшие усики.

– А… Да, нам сказали, что вы приедете.

– Сказали? Кто?

– Пройдите, пожалуйста, за мной.

Он открывает маленькую дверцу в воротах. Пригнувшись, они проходят в здание.

– Ух ты!.. – восклицает Наджья Аскарзада.

В свете студийных прожекторов возвышается колесница Рамы, красно-золотая пирамида из ярусов и парапетов в пятнадцать метров высотой, украшенная множеством изображений богов и полубогов. Это настоящий передвижной храм. На его вершине, почти касаясь потолочных перекрытий, находится купол из плексигласа, внутри которого располагается статуя Ганеши на троне. Бог простонародья, а теперь еще и всех шиваджистов… У основания – широкий балкон, установленный на две одинаковые грузовые платформы.

– Грузовики соединены, – с энтузиазмом объясняет гид. – Они будут постоянно двигаться вместе. Мы, конечно, привяжем веревки, если кто-то захочет, чтобы увидели, как он тянет колесницу, но шиваджисты никого не собираются эксплуатировать…

Наджья никогда не видела запуска космических аппаратов, даже близко никогда не подходила к космодромам, но ей кажется, что там должно быть нечто подобное: такие же краны и порталы, рабочие в комбинезонах и масках, снующие по золотистым трапам, небольшие роботы, сующие свои маленькие хоботы во все щели и углы. В воздухе – одуряющий запах краски и пары стекловолокна. Стальной навес звенит от работающих скобозабивных устройств, сверл и электропил. Наджья наблюдает, как на специальном подъемнике поднимают вверх одного из Васу. Двое рабочих со стикерами шиваджи на комбинезонах закрепляют его в центре круга – это слуги, танцующие у трона Вишну. А выше, в самой сере дине, – золотой зиккурат, святыня из святынь.

Колесница Джаггернаута.

– Пожалуйста, вы можете делать снимки, – говорит парень. – Совершенно бесплатно.

Руки Наджьи дрожат, пока она активирует камеру наладонника. Девушка ходит среди рабочих и механизмов и нажимает сенсор, пока память компьютера не переполняется.

– Мне можно… я хочу сказать… для прессы? – заикаясь, спрашивает она у шиваджина, который производит на нее впечатление единственного человека, наделенного здесь какой-то властью.

– Да, конечно, – отвечает он. – Полагаю, именно для этого вас сюда и пригласили.

Вновь тихий сигнал палма. И снова анонимный номер. Наджья осторожно отвечает:

– Да?

Женский голос.

– Здравствуйте, с вами будет говорить Дживанджи.

– Кто? Что?.. Алло? – заикаясь, переспрашивает Наджья.

– Здравствуйте, госпожа Аскарзада. – Она слышит его голос. Его настоящий голос! – Ну, каково ваше мнение?

У девушки нет слов. Рот у Наджьи пересох, она судорожно сглатывает.

– Это… это… впечатляет.

– Хорошо. Так и задумывалось. Стоило все громадных денег. Как мне кажется, работа выполнена блестяще, не прав да ли? Команда, выполнявшая ее, состоит из людей, в прошлом работавших художниками на телевидении. Я рад, что вам понравилось. Думаю, что на многих людей увиденное вами произведет не менее сильное впечатление. Конечно, нас интересуют прежде всего Раны. – Дживанджи смеется глубоким клокочущим смехом. – Ну а теперь к делу, госпожа Аскарзада. Надеюсь, вы понимаете, что вам была предоставлена высокая честь предварительного просмотра. На репортаже об этом событии можно заработать довольно внушительную сумму… Вне всякого сомнения, вы задаетесь вопросом: что все это значит? А дело попросту заключается в том, что партия, которую я возглавляю, время от времени получает информацию, каковую нам не хотелось бы разглашать по обычным каналам. И вы станете нашим рупором. Но необходимо также понимать, что мы вольны в любой момент отнять упомянутую привилегию. Моя секретарша уже подготовила заявление, которое она направит на ваш палм. Там содержатся мои мысли о паломничестве, о моей верности Бхарату и моем намерении сделать паломничество ядром идеи национального единения перед лицом общего врага. Аутентичность заявления можно удостоверить в пресс-секретариате. Могу ли я надеяться на то, что увижу соответствующий материал в вечерних изданиях?.. Хорошо. Спасибо, госпожа Аскарзада, да благословят вас боги.

С приятным мелодичным звоном заявление поступает на палм. Наджья быстро просматривает его. Все в точности так, как сказал Эн Кей Дживанджи. У девушки такое ощущение, как будто ее ударили по голове большой, мягкой, но тяжелой битой. Она почти не слышит слов, которые произносит парень-шиваджи:

– Это был он? На самом деле он?.. Я не расслышал всего, что он говорил. Что он говорил?..

Эн Кей Дживанджи. У Саджиды Раны интервью может взять любой. Но у самого Дживанджи… Наджья готова прыгать от радости. Главная новость! Эксклюзив! Фотографии с ее копирайтом. Они разлетятся по всей планете еще до того, как высохнут чернила на контракте…

Девушка садится на мопед, едет по направлению офису «Бхарат таймс», выезжает за ворота – прямо на школьный автобус. Одна мысль пронизывает оглушенное сознание Наджьи.

Почему именно она?..

Мумтаз Хук, исполнительница газелей, будет петь в десять. К тому времени Шахин Бадур Хан собирается уже уехать. И дело совсем не в том, что ему не нравится Мумтаз Хук. У него есть несколько ее музыкальных сборников, хотя интонации певицы далеко не так чисты, как у Р. А. Воры. Но Хану просто не нравятся подобные вечеринки. Он берет обеими руками бокал с гранатовым соком и уходит в тень, где сможет смотреть на часы, не будучи никем замеченным.

Садик Даваров представляет собой прохладный влажный оазис, состоящий из нескольких павильонов и навесов, расположенных среди источающих нежный аромат деревьев и идеально подстриженных кустов. Здесь ясно чувствуешь запах больших денег… да, это взятки чиновникам управления водоснабжения. Фонари и масляные факелы создают своеобразное освещение. Одетые в стиле Раджпут официанты с серебряными подносами, уставленными разнообразными яствами и алкоголем, бесшумно движутся среди пестрой толпы гостей. Музыканты исполняют национальные мелодии под деревом харсингар. Здесь будет петь Мумтаз Хук, а потом для вящего удовольствия приглашенных будет устроен фейерверк. Об этом своим гостям постоянно напоминает Нилам Давар. Газели и фейерверк! Вы получите истинное наслаждение!

Билкис Бадур Хан находит супруга в том месте, где он укрылся от праздничной суеты.

– Милый мой, сердце мое, пожалуйста, сделай хотя бы вид, что тебе интересно.

Шахин Бадур Хан целует жену официальным равнодушным поцелуем.

– Нет, не уговаривай, я останусь здесь. Если я выйду к ним, то у меня будет два выбора: в том случае, если меня узнают, начнутся бесконечные разговоры о войне, если же не узнают – то предстоит болтовня о школах, ценах и крикете.

– Кстати о крикете. – Билкис прикасается к рукаву Шахина, как бы желая поделиться с ним чем-то интимным. – Шахин, это же совершенно неподражаемо… Не знаю, где их берет Нилам. Настолько ужасная, неопрятная деревенская женушка… Ты же прекрасно знаешь подобный тип: девка прямо с бихарского автобуса, которая ухитрилась выйти за муж за человека выше ее по общественному статусу, а потом кричит об успехе на каждом шагу. Вот она, смотри, вон там… Мы стоим беседуем, а она топчется вокруг, явно желая влезть в наш разговор. Мы начинаем говорить о крикете и об эпохе Тэндона,[23] и тут ей удается вставить слово – ну, не поразительно ли?! – о восьмом и финальном мячах в матче, да еще с видом серьезного знатока. Нет, это совершенно неподражаемо!

Шахин Бадур Хан оборачивается, глядя на женщину, которая стоит под баньяном в полном одиночестве, с чашей ласси в руке. Рука, сжимающая серебряный сосуд, тонка и изящна. На пальце вытатуировано обручальное кольцо. В женщине чувствуется особая крестьянская грация. Высокая, стройная, утонченная и очень простая в поведении, без малейшей выспренности, свойственной другим дамам, что сразу бросается в глаза. В ней есть что-то невыразимо печальное, думает Шахин Бадур Хан.