Храм Кали представляет собой мраморный постамент, окруженный со всех сторон лавками, торгующими амулетами, гаджрами и изображениями богини, взятыми из громадной базы данных ее образов и отпечатанными на заказ. Кали – главный источник благосостояния этого района Мизрапура, пришедшего в упадок индийского городка, мимо которого давно прошла информационная революция, а он как будто все еще задается вопросом, что же все-таки произошло. Тротуары проходят вдоль омываемых водой мраморных ступе ней, и даже в такое время они полны паломников. Непрерывно звонят колокольчики. Металлические ограждения направляют верующих к гарбхагриха. Корова прыгает вверх и вниз по ступенькам. Видно, как под тощей желтоватой кожей движутся выпуклые ребра.

– Я останусь здесь, – говорит Марианна Фуско. – Кто-то же должен позаботиться и о моих несчастных туфлях.

Вишрам слышит напряжение в ее голосе. Это место ей абсолютно чуждо. Оно сугубо индийское, слишком индийское.

Здесь никому не делают никаких скидок. Все противоречия, странности и дикости Бхарата реализуются тут, в месте любви и поклонения злобному олицетворению первобытной женственности. Черная Кали с гирляндой из голов и устрашающим кровавым мечом. Даже Вишрам чувствует, как все внутри у него сжимается от ощущения суеверного ужаса перед чем-то совершенно чуждым и нечеловеческим, когда он проходит, пригнувшись, под изображениями музыкантов Махавидья – десятью воплощениями мудрости, исходящими из йони черной богини.

Шастри остается с Марианной. Вишрама затягивает в поток паломников, медленно шествующих по лабиринту. Храм низенький, дымный и очень тесный. Вишрам приветствует садху и получает от них тилаки за горсть рупий. Гарбхагриха совсем крошечная – узенькое подобие гроба, где черное изображение с выпученными глазами покоится под кучами цветочных гирлянд. Узкий проход до отказа забит толпой, теснящейся вокруг святыни. Люди пытаются просунуть руки в узкую йоническую щель, чтобы зажечь благовония, совершить возлияния молоком, кровью и окрашенным в красный цвет маслом. Голодная Кали требует семь литров крови каждый день. В таких до определенной степени урбанизированных центрах, как Мирзапур, используют козлиную кровь. Взгляд Вишрама встречается со взглядом богини, который зрит в прошлое, настоящее и будущее, пронзая и рассыпая в прах все иллюзии. Даршан… Человеческий поток несет его дальше. Гром сотрясает храм. Муссон наконец-то пришел на запад. Жара становится невыносимой. Звенят колокола. Паломники распевают гимны.

Вишрам находит отца в черном подземелье без окон. Он едва не спотыкается об него в сплошной темноте. Вишрам протягивает руку, чтобы за что-нибудь ухватиться и не упасть, и тут же отдергивает ее от дверного косяка. Она влажная. Кровь… Весь пол усыпан золой. Когда его глаза немного привыкают к темноте, он видит квадратное углубление в центре помещения. Смасана Кали также является богиней гхатов. И это – место кремации.

Ранджит Рэй сидит, скрестив ноги, среди золы. На нем дхоти садху, накидка и красная тикка Кали. Кожа у него серая от вибхути. Белой священной золой посыпаны его волосы и даже щетина. Вишрам понимает, что перед ним не его отец, а некто, кого часто видишь сидящим перед уличным алтарем или обнаженным, распростершимся у входа в храм. Пришелец из иного мира.

– Отец?..

Ранджит Рэй кивает.

– Вишрам. Садись, садись.

Вишрам оглядывается, но вокруг нет ничего, кроме золы. Наверное, здесь грешно беспокоиться о чистоте костюма. К тому же Вишрам прекрасно понимает, что ему не составит труда приобрести новый, и потому без дальнейших размышлений усаживается рядом с отцом. Раскат грома вновь сотрясает храм. Звонит колокол, молитва паломников становится громче.

– Отец, что ты здесь делаешь?

– Совершаю пуджу по поводу конца эпохи.

– Но это же ужасное место.

– Оно таким и должно быть. Очами веры видишь все по-другому, и мне оно не кажется таким уж ужасным. Оно такое, каким должно быть. Оно соответствует своему предназначению.

– Символике разрушения, отец?

– Преображения. Смерти и возрождения. Колесо поворачивается.

– Я выкупаю долю Рамеша, – сообщает Вишрам. Он уже сидит босой среди пепла умерших. – Это даст мне две трети акций компании и позволит вытеснить Говинда и его западных партнеров. Я ничего у тебя не спрашиваю, я просто ставлю тебя в известность.

Вишрам замечает проблеск старой мирской сметки в глазах у отца.

– Полагаю, ты понимаешь, откуда у меня деньги на это.

– От моего доброго друга Чакраборти.

– Ты знаешь, кто, точнее, что за ним стоит?

– Знаю.

– И сколько же времени ты знал?

– С самого начала. «Одеко» вышла на меня, как только мы приступили к работе над проектом нулевой точки. Чакраборти был предельно прям и высказался о намерениям своей компании без всяких околичностей.

– Но ты же ведь страшно рисковал. Если бы Сыщикам Кришны удалось выйти на след… Что сталось бы с «Рэй пауэр», с ее репутацией, с ее девизом «Сила и совесть», со всем тем, за что ее уважали?

– Не вижу никаких противоречий. Они – живые существа, разумные существа. Мы перед ними в долгу. Мы должны о них заботиться.

– Существа? Ты сказал – «существа»?

– Да, я именно так и сказал. Кажется, существует три сарисина третьего поколения. Безусловно, их субъективные вселенные не обязательно должны перекрываться, хотя, возможно, у них общие стандартные подпрограммы. «Одеко», как я полагаю, – общий канал. По крайней мере для двух из них.

– Чакраборти назвал «Одеко» сарисином «Брахма». На лице у Ранджита Рэя появляется понимающая улыбка.

– Ты когда-либо встречался с «Брахмой»?

– Вишрам, что ты имеешь в виду под словом «встречался»? Я встречался с людьми в официальных костюмах, я беседовал с разными лицами по телефону. Все эти лица могли быть вполне реальными, но могли быть и «Брахмой» – или какими-то его проявлениями. Можно ли в прямом смысле слова встретиться с распределенной сущностью?

– Но они когда-нибудь говорили, почему хотят финансировать проект нулевой точки?

– Ты не поймешь их мотивов. И я их не понимаю. Вспышка молнии на мгновение освещает внутреннюю часть кремационной камеры. С тяжелым грохотом обрушивается на нее удар грома. Странный ветер поднимает пепел.

– Скажи мне…

Палм Вишрама подает сигнал. Он раздраженно морщится. Паломники бросают злобные взгляды на нарушителя святости храма. Но это звонок высшей категории важности. Вишрам включает только аудиорежим. Когда Марианна Фуско заканчивает говорить, он тихо опускает палм во внутренний карман пиджака.

– Отец, нам нужно уходить. Ранджит Рэй хмурится.

– Не понимаю, что ты говоришь.

– Нужно немедленно уходить. Здесь небезопасно. Авадхи захватили дамбу Кунда Кхадар. Наши войска капитулировали. Между частями противника и Аллахабадом нет практически ничего. Авадхи могут быть здесь уже через двадцать четыре часа… Отец, ты должен лететь вместе с нами. В самолете есть свободные места. Ты обязан прекратить эксперимент, ведь ты же человек, известный и уважаемый во всем мире!

Вишрам встает и протягивает руку отцу.

– Нет, я никуда не пойду и не позволю, чтобы мною, как престарелой вдовой, помыкал собственный сын. Я принял решение, я ушел из мира и назад уже не вернусь.

Вишрам в отчаянии качает головой.

– Отец…

– Нет. Со мной ничего не случится. Бхарат, в который они вторглись, совсем не тот, в котором живу я. Они ко мне не притронутся. Идите. Уходите. – Ранджит Рэй отталкивает сына, коснувшись его колен. – Есть вещи, которые ты обязан сделать, поэтому иди. С тобой все будет хорошо. Я стану молиться за тебя, и боги позаботятся о тебе. А теперь уходи.

Он закрывает глаза и поворачивает в сторону сына слепое, окаменевшее лицо.

– Я вернусь…

– Ты меня не найдешь. Я не хочу, чтобы ты меня искал. Ты уже сам знаешь, что должен делать.

В тот момент, когда Вишрам, наклонившись, проходит под низким измазанным кровью навесом, отец выкрикивает ему вслед: