Скупец. Диктуя завещание, он самому себе назначил наследника венец. (Эпиграмма из «Антологии»[17].) Допустим. Однако же тот, кто объявляет наследниками жену и детей, лишь немногим уступает в скупости Гермократу. Пожалуй, менее скуп тот, кто объявляет наследниками внуков; и соответственно не так скуп тот, кто объявляет наследниками кузенов, далекого дядюшку, троюродного брата, друга, просто знакомого, неизвестное лицо и так далее, пока, наконец, мы не дойдем до того, кто объявляет наследником своего злейшего врага. Только такой человек не скуп. В отношении скупца также необходима переоценка ценностей. Скупость есть добродетель, и не так-то просто стать скупцом (при этом мы не принимаем в расчет скупых по природе). Скупец — сильный человек, в противовес транжиру — человеку слабому. Не случайно поэтому скупцов на свете — раз, два и обчелся, а транжиров — хоть пруд пруди. Не говоря уже о том, что скупца отличает аристократическое начало (сохранять вещи означает придавать им ценность). Меж тем как в транжире преобладает плебейская душонка. Народы тоже делятся на скупцов и транжиров: первые стоят выше вторых.

Европа — это могила Господа Бога. Самое точное и вместе с тем самое глубокое определение Европы. Сколько раз Господь Бог устремляется на завоевание Европы, столько раз Он умирает. Путь свой Он держит из Азии — Его естественной обители. Господь Бог рождается в Азии и умирает в Европе. Удивительно, что Господь Бог умирает столько раз? Ведь Он, как известно, бессмертен. Но смерть в Его жизни — всего лишь неприятный эпизод. Скорее удивляет то, что Господь Бог, признанный столькими людьми как Высший Разум, упорствует в попытке колонизировать эту смертоносную для Него землю. Неужели и Бога ничему не учит опыт? Судя по последним событиям, а также по тому, как в свете этих событий ведут себя «ответственные лица», становится совершенно ясно, что самих людей опыт учит немногому. Бог же познается через людские умы. Истина в том, что Господь Бог — это не Разум. Разум учит разделять, а Бог — это единство.

Та же участь, что выпала на долю Господа Бога, выпала и на долю азиатской чумы. По свидетельству гигиенистов, на протяжении столетий чума доходит до порога Европы и там останавливается. Останавливается не потому, что натыкается на санитарный заслон, а просто из отвращения. Впрочем, остановить чуму Европе удавалось не всегда. Однажды это глубокое дыхание Азии овеяло Европу от Геллеспонта до Геркулесовых Столпов[18]. Произошло это тогда, когда Европа уже переставала быть Европой. Но стоило ей снова стать Европой, как европейские врата закрывались на пути чумы. «Задача» Европы заключается в том, чтобы довести себя до максимального «европейского» предела. Если бы нацизм — по сути своей, порождение Азии, возникшее как опухоль в сердце Европы, — не был истреблен самой Европой, то спустя столетия no entrance[19] чума вновь овеяла бы Европу от Геллеспонта до Геркулесовых Столпов. Вырезать тоталитаризм есть для Европы прежде всего вопрос личной гигиены. Как в человеческом организме, так и в организме географическом физическое состояние определяется прежде всего психическим состоянием: оно либо прямо порождает недуг, либо косвенно способствует его порождению, либо препятствует ему. Да, но как понимать: «сама Европа истребила нацизм»? Как понимать: «нацизм — по сути своей, порождение Азии»?

Мишле[20], не помню по какому поводу, называет немцев «ces asiatiques de l'Europe»[21]. Полагаю, Мишле не находился во власти всевозможных представлений физиологического толка вроде мнимого славянского происхождения пруссаков. Иначе его определение сплющится, как раздавленный шапокляк. Одним из самых надежных признаков «европеизма» является либеральное восприятие жизни. У немцев такое восприятие отсутствует. В 1827 году[22], когда исповедование либерализма считалось, помимо всего прочего, признаком хорошего тона, Пруссия и Австрия отвергли призыв лорда Каннинга прийти на помощь Греции.

Бог в используемом здесь значении не является Богом в значении «Любовь». Это Бог в значении высшей, централизующей власти. Единственное значение, совместимое с идеей Бога. Бог-Любовь — это абсурдный симбиоз. И Церковь его увековечивает. Она сочетает принцип власти с христианским жизнеощущением. Образует синтез, соединяя два антитезиса. Примиряет две непримиримости. Совмещает две несовместимости. Как она этого добивается? Очень просто: она этого «не добивается». Истина в том, что в этом дуэте один из голосов отодвинулся на второй план. Какой именно? Наверное, правильнее будет сказать, что принцип власти поглотил христианское жизнеощущение.

Такого рода поглощение Церковь осуществляет с высочайшим мастерством. Она поглотила язычество. (Заметьте: поглотила, а не уничтожила.) Она поглотила Святого Франциска. Она поглотила Джованни Боско[23]. Она поглощает всякую ересь. Мало-помалу она поглощает открытия практических исследований. Пищеварительная способность купола колоссальна. Он не только воспроизводит по форме птолемеевский небосвод, но и проявляет таким образом свою не менее важную функцию вместилища. Организм купола обладает недюжинным обменом веществ. Сколь ничтожны в сравнении с ним прочие институты с их стерильной мимикрией! Фашизм тоже попытался поглотить социализм[24]; и все бы хорошо, да только социализм встал ему поперек горла.

Всякая попытка привнести в свою природу христианское мироощущение идет во вред принципу власти. Опыт реформатской церкви учит этому.

Христианство — ипостась человеческая, и только человеческая. Самое человеческое из всех человеческих чувств. Передающееся от человека к человеку. По горизонтали. Чувство, которое каждый человек испытывает к другим людям и воспринимает от других людей. (Всем сердцем стремлюсь я к разрастанию христианского жизнеощущения, которое приведет к христианскому сопричастию со всякой тварью и вещью вне человека: животными, растениями, ископаемыми; и с частицами, составляющими всякую тварь и вещь, вплоть до клеток и атомов и за пределами клеток и атомов: только тогда будет достигнуто полное и глубоко христианское ощущение жизни.) Так оставьте же христианство — эту ипостась «человека» — нам, людям. Нарушая естественное состояние христианства, вздымая его из горизонтального положения в (вертикальное) положение власти, мы не только искажаем его природу, но и истощаем его животворные источники, ослабляем его силу. Христианство является продолжением нас самих в человеческой общности и во всем сущем на земле. Христианство — это соединение себялюбивых начал отдельно взятых личностей. Это обмен себялюбивыми началами. Смешение этих начал. Это наше собственное себялюбие в чужом себялюбии и чужое — в нашем. Это наша собственная жизненная энергия, объединенная с энергией других людей. Это слияние всех человеческих жизненных энергий; и будет слиянием всех человеческих и нечеловеческих энергий. Неописуемая студенистая масса, в которую если уж влипнешь, так влипнешь как следует. Не задуматься ли нам, братья по общему студню, не задуматься ли нам об атомной физике как о «научном» доказательстве христианского мироощущения? Не поприветствовать ли здесь конец этой чудовищной бесконечности? Не отпраздновать ли слияние материи и духа, души и плоти, физического и метафизического?

До Христа эта энергия называлась, на языке Платона, Эросом. Лукреций воспевал ее в Венериной душе. Христос углубил эту энергию и чувства, ее выражающие, расширил круг обычных человеческих интересов, пробудив сладострастное чувство сострадания и еще более сладострастное чувство милосердия; еще более «очеловечил» это самое человечное из чувств. Чувство, которое именно в силу своей невероятной человечности не выдерживает всего того, что человечным не является. И прежде всего — власти, единой и централизующей; этого тормоза, паралича, тупика. Еще меньше выдерживает оно метафизическое отображение власти — Бога. Христианство атеистично. И если я атеист, то не по убеждению, а потому, что я христианин.