Когда Лист разжал руки, Тень спросила:

— Зачем ты старался его разозлить? На тебя это не похоже, Лист.

— Мне просто не хотелось так быстро возвращаться к поводьям.

— Знаю.

— Я хочу быть с тобой.

— Ты будешь со мной чуть попозже. Глупо было спорить с Венцом. У тебя же не было выбора. Тебе все равно пришлось бы вести.

— Почему?

— А то ты не знаешь. Жало не может. Я тоже не могу.

— А Венец?

Она как-то странно взглянула на него:

— Венец? Чтобы Венец взял в руки вожжи?

Из пассажирского отсека донесся гневный рык Венца:

— Ты собираешься торчать там весь день, Лист? А ну, вперед! Тень, давай сюда!

— Иду! — крикнула она.

Лист на миг задержал ее:

— Почему бы и нет? Почему он не мог бы вести? Может, он и гордец, но не настолько же.

— Как-нибудь потом, — сказала Тень и подтолкнула его. — Иди же. Иди. Тебе надо вести фургон. Если будем стоять на месте, на нас нападут пауки.

На третий день пути на запад они добрались до селения Переменчивых. Многие земли, по которым они проезжали, были запущены, хотя Зубы до них еще не добрались. Но жизнь Переменчивых текла своим чередом, как будто в соседних провинциях ничего и не происходило. Это были угловатые голенастые люди с землистой, с зеленым оттенком кожей. Они уступали средним кастам; но стояли над низшими. Этот народ обладал даром перевоплощения — по своей воле Переменчивые могли постепенно размягчать кости и за неделю разительно менять собственную внешность. Впрочем, Лист не заметил ничего такого, разве что несколько детей совершали какие-то странные превращения: у одного руки были, по-видимому, без костей и свисали как плети, у другого до безобразия раздулись плечи, а третий превратил свои ноги в какие-то ходули. Взрослые обступили фургон, мягким воркованием выражая восхищение его красотой. Венец вышел поговорить с ними.

— Я собираю армию,— заявил он.— Вернусь через месяц-другой и приведу родичей из Низины. Будете сражаться в наших рядах? Вместе мы изгоним Зубов и вернем спокойствие в восточные провинции.

Переменчивые от души рассмеялись.

— Да как можно прогнать Зубов? — спросил старик с грязной копной синевато-белых волос.— На то была воля Души, чтобы они стали завоевателями, а никто не может противиться Душе. Зубы останутся в этих краях на тысячу тысяч лет.

— Их можно победить! — вскричал Венец.

— Они сметут все на своем пути, и никто их не остановит.

— Если вы так считаете, то почему не бежите?

— О, у нас еще есть время. Но мы уйдем задолго до твоего возвращения с армией.— (Послышались смешки.) — Зубы нам ничего не сделают. Мы тоже кое на что способны. Мы изменим внешность и ускользнем.

Венец не отступал:

— Мы можем использовать вас против них. У вас необычные способности. Если не хотите быть солдатами — станьте хотя бы шпионами. Мы отправим вас в лагерь Зубов, замаскированными под...

— Нас здесь не будет,— сказал старик,— и никто нас не отыщет.

На этом все и закончилось.

Когда воздушный фургон, управляемый Тенью, отъехал от селения Переменчивых, Лист спросил Венца:

— Ты и правда веришь, что можно одолеть Зубов?

— Я должен.

— Старик сказал, что приход Зубов был волей Души. Ты надеешься помешать ее воле?

— Ливень тоже юля Души,— негромко ответил Венец.— И тем не менее я делаю все, чтобы не промокнуть. И что-то не замечал, чтобы Душа была этим недовольна.

— Но тут другое. Ливень — это отношения между небом и землей. Мы тут ни при чем. И если хотим покрыть головы, то это ничего не меняет в происходящем. А вторжение Зубов — это отношения между племенами, изменение общественного устройства. Если смотреть отстранений, с точки зрения Души, то такое вторжение может быть необходимым процессом, оно имеет смысл, который нам не дано понять. Все события — это частицы какого-то единого целого, и одно явление уравновешивает, дополняет другое. Вот мы жили мирно, а вот пришло время набегов, понимаешь? А раз так — бороться бесполезно.

— Зубы ворвались в восточные провинции,— процедил Венец,— и погубили тысячи людей Темного Озера. Это все, что я думаю о необходимых процессах. Мое племя почти стерто с лица земли. Твое пока в целости и сохранности, живет на своих папоротниковых берегах. Мне помогут, и я буду мстить.

— Переменчивые смеялись над тобой. И другие будут смеяться. Никто не захочет драться с Зубами.

— У меня есть двоюродные братья в Низине. Если больше никто не захочет, они сами пойдут. Они захотят отплатить Зубам за людей Темного Озера.

— Но твои братья могут тебе сказать, что лучше уж отсидеться в безопасности. С чего бы им идти на восток погибать во имя мести? Разве даже самая кровавая месть воскресит кого-то из твоих соплеменников?

— Они будут драться,— заявил Венец.

— Не слишком-то на это рассчитывай.

— Если они откажутся, я сам вернусь на восток и буду сражаться один, пока меня не победят. Но не бойся за меня, Лист. Я уверен, что найду много желающих.

— Ну и упрямый же ты, Венец! Да, у тебя есть серьезная причина ненавидеть Зубов, как и у всех нас. Но стоит ли жертвовать своей единственной жизнью во имя ненависти? Не лучше ли смириться с этой бедой и жить себе за Средней рекой, забыв о желании обратить необратимое?

— Я знаю, что должен делать,— отрезал Венец.

Лист, опустив голову и ссутулившись, брел к кабине возницы, чувствуя, что нош так и просятся пнуть что-нибудь. Настроение у него было неважное. Он позволил себе разозлиться на Венца, что само по себе плохо. Но еще хуже было то, что он вообще позволил себе разозлиться, ведь злость — это отрава для сердца. Не воодушевляла даже красота фургона, а ведь обычно его радовало изумительное устройство этой повозки, ее изящная мебель, меховые портьеры с узорами, ленты из тонкой ткани, замысловатая резьба, красивые нити из сухих семян, кисточки, свисающие со сводчатого потолка. Но сейчас его не занимала эта красота. Нельзя было впускать злость в сердце-

Воздушный фургон был длиннее, чем цепочка из десяти лежащих мужчин Чистого Потока, и таким широким, что занимал почти всю дорогу. Над ним потрудились лучшие мастера из племени Дарителей Цветов. Несомненно, только Дарители Цветов могли создать такую красоту. Лист представил себе десятки хрупких человечков, усердно работающих в течение нескольких месяцев, с улыбками, но в полном молчании, представил их длинные тонкие пальцы, живые блестящие глаза. Человечки творили фургон так же, как кто-то творил бы стихи. На каркас пошло легкое и упругое крылатое дерево. Длинные светлые балки с поперечными широкими выпуклыми пластинами были скреплены бесцветным душистым растительным клеем и связаны гибкими прутьями, принесенными с южных болот. Этот искусно сделанный каркас был обтянут дублеными кожами прутовиков. Кожи крепились с помощью толстых желтых жил, вытянутых из хрящеватых тел тех же прутовиков. На пол пошло ночное цветковое дерево; темные доски были отполированы до блеска и мастерски подогнаны друг к другу. В конструкции фургона не было ни металла, ни искусственных материалов — только то, что дала природа. Фургон выглядел очень внушительно, но был легким, поистине воздушным — он перемещался на столбе теплого воздуха от магнитных роторов, расположенных под днищем. Пока вращается планета, будут вращаться и винты — и фургон мог без труда лететь над дорогой с помощью упряжки кобыл. Это был целый передвижной дворец, а не повозка, и куда бы он ни прибывал, везде вызывал восхищение. Фургон был любовью Венца, радостью Венца, состоянием Венца, его чудесной игрушкой. Наверняка ради его создания Венец многих отправил Во Всеединое — ведь раньше он зарабатывал себе на жизнь ремеслом наемного воина, заказного убийцы, подменяя на дуэлях богатых восточных князьков, слишком слабых или ленивых для того, чтобы самим защищать свою честь. Венец всегда выходил из схватки без единой царапины и получал хорошее вознаграждение, но теперь, с разгулом Зубов на восточных землях, этому пришел конец.