— В уставе ни слова не сказано про то, как одеваться члену партии.

— Ах, будет тебе! Надо, друг, доказывать свою принадлежность к рабочему классу примерной работой, а не демонстрацией неряшливости. Все равно никто не поверит, что тебе нечего надеть, некогда побриться. Дам я тебе добрый совет…

— Можешь засолить впрок свои советы! А если тебе нравится светское общество, чего же ты ищешь в партии? Иди к корпорантам, поступи официантом в ночной ресторан, они тоже ходят в смокингах.

— Если ты явишься в таком виде к Силениеку, он с тобой и разговаривать не захочет. Окажет, что ты компрометируешь своим видом звание члена партии. Ведь вся рижская организация над тобой смеется!

— И ты тоже? — угрожающе спросил Чунда.

— Ясно. Почему и мне не смеяться?

— Ладно, Сникер, насчет этого мы еще поговорим на бюро райкома. Я сумею укоротить твой длинный язык, ты у меня ржать перестанешь!

— А я научу тебя каждый день мыть рожу. Жалко, что не побыл с нами в тюрьме, там бы ты у нас научился.

Они шли некоторое время, не глядя друг на друга. Ояру, наконец, надоело это молчание, он улыбнулся и заговорил примирительным тоном:

— Ну, не обижайся на меня, а привести себя в порядок все-таки надо, иначе ни одна девушка не захочет на тебя смотреть.

— О, на этот счет не беспокойся, Сникер, — присвистнул Чунда. — Я на недостаток внимания пожаловаться не могу. Сообщу тебе даже, что через несколько недель ты будешь присутствовать на моей свадьбе, если, конечно, я тебя приглашу.

— Наверно, какая-нибудь овечка, если согласилась выйти за такого неряху.

— Ты ее знаешь не хуже меня, — победоносно улыбнулся Чунда. — Я подозреваю, что ты и сам весьма не прочь бы на ней жениться.

— А можно узнать ее имя?

— Айя Спаре.

Ояр остановился и с изумлением посмотрел на Чунду.

— Айя Спаре? Секретарь райкома комсомола? — переспросил он.

— Так точно. Айя Спаре — моя будущая жена.

— Та самая Айя Спаре, которая только что вышла замуж и теперь косит фамилию Рубенис? — Ояр не только не постарался смягчить силу удара, но еще и поддразнил оторопевшего Чунду. — Зайдем по дороге в райком комсомола, ты сможешь самолично ее поздравить.

Чунда побледнел, потом густо покраснел и, ничего не сказав, прибавил шагу. Ояр не отставал от него.

— Почему ты так расстраиваешься, Эрнест? С твоими способностями и феноменальным успехом у женщин ты можешь взять реванш в два дня. Женись на другой. Желающих ведь хватит.

— В конце концов хорошо сделала, что вышла замуж, — сказал Чунда. — Как она вешалась мне на шею! Теперь хоть покой найду, смогу выбрать девушку по вкусу. Юрис Рубенис… Ха-ха-ха, вот так победа!

Хотя они намеревались идти к Силениеку, но, дойдя до райкома комсомола, остановились и протянули друг другу руки.

— Мне на минуту к комсомольцам, — сказал Ояр.

— Мне тоже, — ответил Чунда.

— Если ты думаешь, что я собираюсь передать Айе наш разговор, то ошибаешься. Ты не беспокойся, я об этом ни одному человеку не скажу.

— Попробуй расскажи. Тогда заговорю и я, но только на бюро райкома, — пригрозил Чунда. — За клевету на члена партии можно кое-что заработать на бюро.

— Опять на бюро. — Ояр махнул рукой га, не обращая больше внимания на Чунду, стал подниматься на второй этаж.

У комнаты Руты Залите он остановился, чтобы поправить съехавший набок галстук. Эрнесту Чунде поправлять было нечего, и он стремительно распахнул дверь.

Завидев долго отсутствовавшего гостя, Рута покраснела и торопливо пригладила свои золотистые волосы.

Когда Ояр вошел в комнату, Чунда уже сидел на подоконнике и болтал ногами. Обросшее щетиной лицо его выразило искреннее удивление.

— Что вам, товарищ Сникер? — спросил он. — Кабинет товарища Спаре находится в другом конце коридора.

Стараясь не глядеть на него, Ояр поздоровался с Рутой. Но ощущение неловкости, овладевшее им при входе, не проходило, он чувствовал себя выбитым из колеи. Чего здесь надо Чунде… у маленькой милой Руты, о которой Ояр Сникер часто думал еще в тюрьме?

Он сел против Руты, закурил папироску и попробовал шутить:

— Что бы ты сказала, Рута, если бы нас с Чундой послали в пионерский лагерь? Меня можно трубачом, а Чунда сошел бы за громкоговоритель.

— Ты бы вполне мог заменить фазана в зоологическом саду, — сухо заметил Чунда. — Галстук у тебя уже есть, осталось обзавестись только пестрым хохолком, а это тебе смастерит из перьев какой-нибудь парикмахер.

«Мы как петухи…» — подумал Ояр, и ему стало стыдно. Он попытался еще пошутить, но все так же неудачно.

Почему-то при встрече с Рутой Ояр терял способность говорить о серьезном и переходил на свои уленшпигелевские шутки[49]. Руте нравились умные люди, умные разговоры, а Чунда умел пустить пыль в глаза. У Ояра это не получалось. Какая-то мальчишеская застенчивость, которая не могла пройти и за годы тюрьмы, заставляла его скрывать свои чувства и заветные мысли под личиной шутника и озорника. Многие поэтому считали его легкомысленным человеком, ветрогоном. Может быть, и Рута так думала? Но изменить свой характер — дело не легкое.

Посидев немного и поняв, что он лишний, Ояр попрощался и вышел. Теперь Чунда мог без помехи рассказывать о своих успехах в уезде. Небритый, неряшливо одетый, он казался Руте олицетворением первобытной силы. Золотые искорки сверкали в глазах девушки.

Дня через два Ояр Сникер получил от Чунды записку:

Ояр скомкал записку, хотел бросить в корзину, но передумал и спрятал в карман.

— Если не пойду, подумает, что обиделся… завидую… — Выдумает еще черт знает что. Но что ему от меня нужно? Может, вздумал подшутить? Ничего, пусть попробует, а я в долгу не останусь.

В половине третьего Ояр запер письменный стол и вышел на улицу. Времени было достаточно, и он посидел немного на берегу канала. По недвижной глади воды, которая казалась темно-зеленой от тени склонившихся над ней деревьев, скользили байдарки. Два белых лебедя кружили против Ояра. Временами они останавливались и застывали на месте, словно позируя перед прохожими, или погружали клювы и длинные шеи в воду, что-то разыскивая там, и потом долго отряхивались. Когда из-за поворота показывалась лодка, они подплывали ближе к берегу, ожидая, когда она проедет мимо, и потом снова принимались за свое мирное занятие, единственной целью которого было утоление голода.

«Какая простая, безмятежная жизнь, — думал Ояр. — Поесть, выкупаться, раз в году вывести лебедят и дождаться следующей весны, чтобы повторить все сначала. А ты?»

Он перебирал в памяти события своей жизни. Детство без родителей, проведенное в приюте, потом работа на фабрике… Учеба по ночам и полная опасностей работа подпольщика, хождение по лезвию ножа. Один неосторожный шаг — и ты пропал. Затем тюрьма, долгие годы в одиночках и общих камерах, мечты о великой победе, которая перестроит жизнь снизу доверху.

Теперь это в прошлом. Теперь можно работать, можно претворять мечту в действительность. У него много прекрасных товарищей, а вот личная жизнь как-то не получилась. Небольшая комнатка окнами во двор, железная кровать, стол у окна и старая полка с новыми книгами. Есть еще одна фотография, групповой снимок, сохранившийся с дотюремных времен. Фотограф разместил группу так, что рядом с Ояром оказалась молоденькая комсомолка Рута Залите. Все они улыбались, им казалось смешным позировать перед фотографом; и улыбка Руты была солнышком, которое годами согревало Ояра Сникера.

Теперь… эх, зачем об этом раздумывать? Теперь появился Эрнест Чунда, с которым он заводит иронические споры в присутствии девушки. Два петуха дерутся! Догадывается ли Рута, понимает ли она? И, если понимает, что она думает про Ояра, когда возле нее нет Чунды?