— А ты не передумал? — Она все еще избегала взгляда Петера. — Теперь ведь другие времена… ты, наверно, будешь делать большие дела… не тот интерес будет…

— Я ничего не передумал. Все теперь зависит от тебя. Хочу услышать, что ты скажешь.

— А ты правда думаешь про это… ну, про скворешник и про двух птиц?

— Да, Элла, я для того и приехал, чтобы сказать тебе это.

— Пока я тебе ничего не скажу. — Элла тихонько засмеялась, потом выпрямилась и смело взглянула в глаза Петеру.

Он привлек ее к себе и поцеловал в губы. Наконец-то все стало, как прежде.

— Ты думаешь, когда? — спросила Элла.

— Как только начну работать и обзаведусь кое-чем.

— Да, без мебели нельзя. Нужно купить кровать, шкаф и какой-нибудь стол.

— Правильно, дружок.

— И потом что-нибудь из посуды. У нашего волостного писаря есть чудный столовый сервиз, такой, с золотыми каемочками…

— Да, милая?

— И потом трюмо из светлой карельской березы. А на полочках буфета надо выставить разные рюмочки и бокалы, чтобы маленькие были впереди, а большие позади. Я была у них прошлой осенью на именинах его жены, она нам родственница с маминой стороны. У них стенные часы красивые, в коричневом футляре. Вот бы нам такие.

С реки ползет туман, белой дымкой покрывает луга, и кусты выступают из него, как маленькие островки на середине озера. Где-то во ржи слышится крик дергача, тихо ржут лошади в загоне. Первые бледные звезды слабо мерцают на июньском небе.

— Пора домой, а то люди что-нибудь подумают, — забеспокоилась Элла. — Нам еще надо поговорить с отцом и матерью.

Старый Лиепинь был середняк-двухлошадник и, чувствовал себя царьком на своих шестидесяти пурвиетах[43]. Но в этот вечер Петеру не было до него никакого дела. Притихший от счастья, он предоставил Элле рассказывать обо всем самой. За двадцать семь лет своей жизни он ни разу не чувствовал себя так неловко, как в тот момент, когда плотный усатый Лиепинь подошел расцеловаться с ним как с будущим зятем.

— Ну, дай бог, дай бог! Ты хоть коммунист и неизвестно за чем гонишься в жизни, ну, да жизнь, она сама наведет на правильный путь.

Мамаша Лиепинь, кажется, ожидала, что Петер поцелует ей руку, но он не догадался сделать это, и ей пришлось удовольствоваться поцелуем в щеку. После этого они сели за стол. Пиво собственной варки оказалось удачным, да и на закуски в канун праздника Лиго нельзя было жаловаться.

Три дня провел Петер в усадьбе Лиепини. Они с Эллой исходили все окрестные леса, катались на лодке и наговорились обо всем, о чем в таких случаях полагается говорить. За это время он узнал, что без хороших скатертей и оконных гардин нечего и думать о нормальной семейной жизни и что самое важное — это одеть свою невесту, когда ведешь ее к венцу, в белое шелковое платье. Мелочи повседневной жизни тесным кольцом обступили его, но он совсем не обращал на них внимания, не думал, не замечал их, готовый уплатить любую цену за то, что считал своим счастьем. И он действительно чувствовал себя счастливым.

На третий день, к вечеру, Петер уехал в Ригу. На станцию его отвез старый Лиепинь.

Выйдя из тюрьмы, Андрей Силениек немедленно взялся за организацию одного из рижских районных партийных комитетов. Сначала все казалось необычным и почти неправдоподобным, если бы не реальность творимого дела. После долгих лет работы в глубоком подполье, после жестоких преследований он не сразу мог свыкнуться с мыслью, что больше не надо прятаться, не надо таить свои дела и пути, что ни один шпик больше не преследует его по пятам. Это походило на пробуждение после долгого, тяжелого сновидения.

Странно было увидеть в первый раз выставленный в газетных киосках номер газеты «Циня»[44]. И здесь, как и во всем, сказалась великая скромность большевиков. Газета была чуть побольше форматом, чем во времена подполья, и название было напечатано более жирным шрифтом, но рядом с кричащими заголовками «Яунакас Зиняс» и «Брива Земе» оно казалось незаметным. «Циня» с каждым номером росла и крепла и вскоре смело и уверенно заняла место, которое по праву принадлежало ей в жизни народа. Первое время полицейские чины доносили еще по утрам в министерство, что в киосках свободно продается «Циня», удивленно перешептывались еще по этому поводу растерянные обыватели, но потом перестали, как перестали удивляться легализации коммунистической партии.

Районный комитет разместился в старом деревянном домишке, потому что это было единственное свободное здание в центре города. Никому не приходило в голову, что можно попросить какое-нибудь посредническое бюро или второстепенное учреждение переселиться в более скромное помещение. Привыкнув выполнять свою великую работу и в сумраке подвалов, и на лесных собраниях, и в окраинных улочках, большевики были готовы продолжать ее хоть в сарае. Ни одной шторы не было на окнах районного комитета. Вся меблировка состояла из нескольких старых, расшатанных стульев, двух-трех простых столов, какие можно увидеть в третьеразрядной столовой, телефонного аппарата в комнатке первого секретаря и старого дивана, на котором сидели посетители Силениека, а ночью спал он сам.

На устройство личных дел у Андрея не хватало времени, поэтому он не подыскал себе квартиры, а дневал и ночевал в районном комитете. Обеды и ужины ему приносили из ближней столовки, и он съедал их тут же в кабинете, часто держа в одной руке ложку, а другой хватая телефонную трубку.

С утра до поздней ночи в районном комитете толпился народ. Приходили за указаниями члены партии и новые активисты. Приходили жители со своими вопросами, нуждами и жалобами, и каждый обиженный, каждый ищущий справедливости и помощи, каждый, кто замечал вокруг какие-нибудь отрицательные явления, теперь знал, что партийный комитет и есть то именно место, где во всем разберутся. Вывеску заменял небольшой красный флаг из простой материи. А если кто еще сомневался в точности адреса, то его сомнения рассеивал рабочий паренек с красной повязкой на рукаве, стоявший у входа.

Спал Андрей не более четырех-пяти часов в сутки. Работников было мало, а охватить надо было все, при этом своими силами, потому что государственный аппарат, учреждения и полиция были плохими помощниками. С первых же дней партийные организации стали пользоваться среди населения огромным авторитетом, и его надо было сохранить, закрепить. Народ верил каждому слову Центрального Комитета, ждал от него ответа на все вопросы, рожденные событиями этого времени. Люди, которые до сих пор имели самое туманное, а иногда и превратное представление о коммунистах, теперь стали искать на страницах «Цини» верного объяснения всех явлений жизни. Кое-где возникали разные слухи, кое-где готовы были вспыхнуть страсти. Народные массы походили на реку в половодье, грозящую разрушить своим напором все дамбы и плотины, если вовремя не направить в правильное русло ее мощное течение.

Андрей знал, какая огромная ответственность лежит на организации. Смогут ли недавние борцы подполья выполнить все то, что обещали народу? Пойдут ли широкие массы трудящихся с ними до конца, или станут инертными наблюдателями? Настало время доказать, назло всем скептикам и демагогам, что партия способна все охватить и повести страну по верному историческому пути. Не было ни проверенного на деле аппарата государственного управления, ни опытных администраторов, ни профессиональных журналистов, ни многого другого, — но был накопленный партией в течение десятилетий мудрый опыт борьбы, была братская поддержка великого советского народа. Они верили в свои силы, в правоту своего дела — и этим решалось все.

Когда все служащие учреждений кончали работу и отправлялись на Взморье или на футбольный матч, — для строителей нового мира начиналась лишь вторая половина рабочего дня, которая заканчивалась глубокой ночью и часто сливалась с началом следующего дня.