— На кого же записывать?

— Хорошо, пусть остается у нее, — махнул рукой Ланка.

Наконец, акт был составлен и скреплен подписями. Ольга дождалась ухода полицейского и стала прощаться с подругой.

— Когда ты приедешь? Лучше бы завтра.

— Приеду, если он успеет убраться до вечера. Без меня он может обчистить всю квартиру.

— Мы с Эдгаром будем ждать тебя, — заторопилась Ольга, чтобы не говорить больше на неприятную тему. — С друзьями тебе станет легче.

Ольга ушла. Эдит направилась было в кабинет, но в это время зазвонил телефон. На звонок из соседней комнаты вышел Освальд и вопросительно взглянул на Эдит.

— Ты подойдешь или я?

— Может быть, это к тебе, — сказала Эдит.

Освальд взял трубку.

— Кого? Да, она дома. Кто просит? А, здравствуйте, здравствуйте, господин Зандарт, пожалуйста, сейчас передам ей трубку. — Передавая трубку Эдит, он многозначительно улыбнулся. Она подмигнула ему.

— Господин Зандарт? Добрый день. Как поживают ваши лошадки? Ах, меня ждут? Да, пожалуй, им теперь долго ждать не придется. Кстати, можете меня поздравить: я развелась с мужем… Я шучу? Ну, знаете, это не тема для шуток… Да, совершенно серьезно. Он репатриируется в Германию, а я, как настоящая дочь латышского народа, остаюсь на родине… Удивляет? Вы меня плохо знаете… Да, скоро… Завтра?.. Сейчас подумаю… Послезавтра можно будет посмотреть и ваших лошадок. Хорошо, буду ждать вашего звонка. До свиданья. До послезавтра.

Эдит положила трубку и задумчиво уставилась в темный угол передней. Потом упрямо встряхнула головой и улыбнулась.

— Ну что же, я думаю, справлюсь.

Ланка взял ее за руки и посмотрел в глаза.

— Ты должна справиться. — Он вытянулся, точно при команде «смирно». — Этого требует фюрер. Действуй любыми способами, тебе все дозволено.

— Я знаю, милый. — Эдит прильнула головой к плечу Освальда. — Я буду ждать тебя.

— Долго ждать тебе не придется. Я скоро вернусь. — И сразу перешел на шутливый тон: — Но какова сцена с Ольгой? Разыграна безупречно.

— Артистически, — захохотала Эдит. — Бедная дурочка развесила уши, поверила каждому моему слову!

— Они должны поверить, поверить всему, что мы будем говорить. Этого хочет фюрер.

Бунте, карапуз Бунте сиял от сознания собственного благополучия. К чему он ни прикладывал за последнее время руки, все ему удавалось. Немецкий Юрьев день[18] для человека с коммерческими задатками оказался на руку. Нельзя сказать, чтобы заработок так прямо с неба и валился, надо было и разнюхать вовремя и побегать, не жалея ног. Бунте целый день носился по городу высунув язык, лазил по лестницам, разыскивал квартиры репатриантов, рылся в грудах вещей, предназначенных на продажу. Не все же немцы тащили за собой весь хлам; некоторые сочли более благоразумным отправиться налегке.

Громоздкие люстры, массивные позолоченные рамы для картин, аквариумы с золотыми рыбками, подержанные мотоциклы — все могло пригодиться, и все это Бунте свозил в подвал к Атауге, где был устроен склад. Оборотный капитал предоставил сам хозяин, оговорив законные четыре процента; прибыль, за вычетом накладных расходов, условились делить пополам. В общем по наблюдениям Бунте, Атауга оказался далеко не мелочным человеком, но он подозревал, что немалую роль сыграла здесь и его дочь.

Фания давно уже перестала питать иллюзии относительно своей наружности. Правда, с ее приданым можно было кое на что надеяться, но Фания трезво рассудила, что особенно высоко забираться не стоит. Характера она была независимого и, решив, что главное — всегда чувствовать себя хозяйкой, обратила свой взор к более скромным сферам. Отец часто похваливал Бунте за его деловитость, но тут прибавилось еще одно обстоятельство. Рассудок рассудком, а когда мужчина глядит на тебя с немым обожанием, когда он не может скрыть радости при твоем появлении, — тут уж невольно заговорит о своих правах сердце. Фания все реже и реже вышучивала Бунте, а когда он — нечаянно или нет, кто знает, — дотрагивался до ее руки, делала вид, что не замечает этого.

Ободренный этими и многими другими признаками, Бунте, наконец, решился на пробный шаг.

— Яункундзе Фания, вы когда-нибудь бывали в Сигулде?

— Ну, конечно, бывала. — Она пожала плечами, но уши у нее вдруг густо покраснели: девушка быстро сообразила, куда он клонит, и в душе уже ответила согласием.

— Я на днях ездил туда по делам. Чудные места! Не поехать ли нам туда в воскресенье? Сходили бы на могилу Турайдской Розы, посмотрели бы с башни на Гаую — оттуда далеко видно.

— А вдруг дождь пойдет?

— Ну что вы, разве там негде укрыться? А пещера Гутмана?

— Нет, я так сразу не могу сказать.

Но Бунте уже понял, что даже проливной дождь не заставит Фанию отказаться от поездки.

Воскресенье они провели в Сигулде: спускались по крутым тропинкам к Гауе, ели мороженое в киоске возле пещеры Гутмана, любовались с нового моста быстрым течением и следили за крупной рыбой, которая резвилась у самой поверхности воды.

На могилу Турайдской Розы Бунте возложил две георгины, а когда они поднялись на башню разрушенного турайдского замка, Фания заявила, что ни за что на свете не уйдет отсюда, — у нее даже сердце замирает при виде такой красоты. Но когда они стали спускаться вниз по узким ступенькам, Фания испытала новое, невыразимо приятное ощущение, опершись на плечо Бунте. Правда, это не было плечо атлета и, оступись она немного — оба они покатились бы вниз, но Фания больше не чувствовала себя никому не интересным, незаметным существом, — рядом с ней был человек, готовый защитить ее, стать за нее грудью.

Потом они пошли к излучине Гауи, где на лугу была устроена танцевальная площадка, огороженная свежесрубленными березками. Вот тут уж Бунте блеснул: в каждом па, в каждой фигуре танца сказывалась высокая техника, приобретенная им ценой немалых жертв, когда он проходил курс бальных танцев в школе Каулиня. Зато Фания, танцевавшая все время с самым серьезным и даже строгим лицом, большой ловкостью не отличалась.

— Эта фигура у меня еще не очень хорошо получается, сказала она, когда они пошли отдохнуть после танго. — Вы мне ее как-нибудь покажете.

— С удовольствием, с большим удовольствием, Фани, — с жаром ответил Бунте.

Так незаметно был сделан следующий шаг к сближению: «Фани» звучало гораздо приятнее, чем официальное «яункундзе Фания».

Фанию все меньше и меньше огорчало, что Бунте был на полголовы ниже ее. В конце концов, если носить каблуки чуть повыше, никто и не заметит разницы в росте. Мать у нее тоже выше отца, а ничего, живут. Да и стоит ли обращать внимание на этот предрассудок, глупый, как все предрассудки!

Домой они возвращались в разных вагонах, по всем правилам приличия: Фания — во втором классе, Бунте — в третьем. Но, сойдя с поезда, они еще с минутку поговорили на перроне.

— Спасибо, Джеки, я прямо замечательно день провела, — сказала, прощаясь, Фания.

— Раз замечательно, можно и повторить, — заглядывая ей в глаза, ответил Бунте. — Вы мне только скажите, когда, а я в любое время готов.

— Хорошо, Джеки… мы потом поговорим… — улыбнулась она. — Пока.

«А ведь дело на мази! Ах, черт возьми… до чего у нее дошло — Джеки называет».

Бунте уже чистосердечно уверовал в свою любовь к этой девушке. Велика беда — веснушки или там рыжие волосы. Нет, девица — ничего, право, ничего. Да и смешно же домогаться Греты Гарбо, когда у тебя за душой нет ничего, кроме серых брюк гольф.

Совсем иначе складывались обстоятельства для Жубура. В конце июля Атауга вызвал его как-то к себе в кабинет и, предложив сесть, приступил к разговору:

— Вы, вероятно, и сами изволите знать, господин Жубур, что в последнее время работы на трех агентов у меня не хватает. Не подумайте, что я считаю вас плохим работником, совсем нет. Но дела сейчас идут до того плохо, что мне приходится сокращать штат бюро. Вы у меня самый молодой по стажу, — как ни прикидывай, а с вас и придется начать. Унывать вам нечего — человек вы с образованием… что там у вас? А, незаконченное высшее? Ну что же, и это неплохо. Если вам понадобится, могу дать самую лучшую рекомендацию. Ну, все, кажется? Желаю вам всяческих успехов и прочее. До свиданья, господин Жубур, всего лучшего.