Однако постепенно и неизбежно она прониклась ощущением несвободы; в конце концов, за ней постоянно следили, её постоянно тестировали и к тому же ей не разрешали выходить за пределы сада. Оправдание, естественно, было медицинским. И всё же едва пациент или пациентка начинают выздоравливать, им не терпится послать к чертям все добрые советы. Это нас в общем-то беспокоило, но Хенникер постоянно находилась при Иоланте и следила за её перемещениями. Она же сообщила нам о том, что Иоланта спрашивала, нельзя ли ей сходить в деревню, и была раздосадована запретом доктора Маршана. Потом она попросила разрешения у самого Маршана, и, должен признаться, причины, которые он выдвинул для своего отказа, показались мне надуманными и в высшей степени неизобретательными.
— Мы проигрываем сражение, — сказал я. — Она с такой скоростью проходит тестирование, что не понимаю, как мы сможем держать её взаперти, не вызывая подозрений. А почему бы нам, собственно, не выпускать её понемножку, но, конечно же, в сопровождении; слишком она дорого стоила, чтобы её потерять или получить обратно искалеченной.
В этот период Джулиан решил встретиться с ней наедине и провёл много долгих часов в загородном доме, беседуя с ней; я слышал, как он мерил шагами её комнату. Однажды его обычно тихий голос возвысился до крика, как будто его что-то разозлило; в другой раз мне показалось, будто она плачет. Не будешь же вмешиваться. В Женеве я просматривал еженедельник и обнаружил фотографию игорного заведения «У Гюнтера» — шла игра в баккара; к моему удивлению, там был Джулиан в смокинге, и рядом с ним, плечом к плечу, стояла, с большим интересом наблюдая за игрой, Иоланта в парике. Едва возвратившись, я позвонил Джулиану, и он подтвердил, что с согласия Маршана возил Иоланту повеселиться.
— Могу рассказать вам кое-что, чего вы не знаете. Она дьявольски удачлива, вы бы назвали это компьютерной удачей. Мы много выиграли. Феликс, я хочу поблагодарить вас; я счастлив как никогда. Как вы думаете, когда она будет совершенно независимой, совершенно свободной?
Мне было нечего ему ответить.
— Опять возникают наши пугала, Джулиан, ведь вы слышали достаточно логических «но» насчёт её свободы, особенно от меня. Что это за свобода? Насколько она соотносится с нашим представлением о свободе? Господи, да нет у меня ответа на ваш вопрос; у нас ведь небывалый эксперимент. И почему вы спрашиваете? Вам грозит опасность влюбиться в мою куколку? Вы собираетесь просить её руки? — Опять я позволил себе бестактность и скорее почувствовал, чем услышал, как он скрипнул зубами, а потом совсем тихо, почти шёпотом, выругался. — Прошу прощения, — проговорил я рассеянно, — но ваш вопрос выбил меня из колеи и заставил о многом задуматься. Её сомнительная свобода, если сравнивать с нашей… Джулиан, нам не следует воспринимать её слишком серьёзно.
У меня было ощущение, что он застонал в ответ. Связь прервалась. Вот и всё.
Однако после вылазки в казино Иоланта стала как будто больше раздражаться постоянной опекой, и у меня появились основания бояться, как бы она не взяла бразды правления в свои руки. Она сказала Маршану:
— Сколько бы это ни продлилось, вечно вы не сможете отказывать мне в моей свободе. У меня есть право вновь подумать о карьере, восстановить её, если мне захочется.
Потом она вдруг обнаружила, что в одном из её зубов стоит маленькая пломба, которую, насколько ей помнится, дантист не ставил. Но это пока ещё было лёгкое облачко, так сказать, и её удалось легко убедить, что, мол, подвела память. Однако она оказалась права: когда мы ещё раз посмотрели на снимок зубов, то ошибка была налицо.
— Как же я могла забыть? — сетовала она. — Ведь я всю жизнь до смерти боялась зубных врачей. Что ж, видно, память слабеет — возраст, милый Феликс, с ним не поспоришь.
Через десять дней я ехал по деревне и ударил по тормозам посреди улицы: Иоланта выходила из дверей «Золотого лебедя», беззаботно закуривая сигарету. Увидав моё испуганное лицо, она разразилась хохотом.
— Не могла удержаться, — сказала она. — Ускользнула от Хенни и отправилась за виски.
В точности как настоящая Иоланта, у которой были большие проблемы с публикой, так что ей приходилось надевать каштановый парик, и он полностью менял её внешность. В таком виде ей можно было не бояться поклонников. Я не знал, что сказать; ещё не хватало бранить её. В конце концов, никакой реальной опасности или угрозы не было в том, что она сделала — для неё это было всего лишь милой шуткой. Но меня она заставила задуматься. Пришлось всерьёз поговорить с Маршаном. Нас мучил вопрос, не пора ли переселить её, скажем, в большой отель, где будет много движения, много жизни. Или следует купить ей собаку — нет, подобно живой Иоланте, она не интересовалась собаками из-за дьявольски строгих карантинных правил в Британии. Ну, и что делать?
— Феликс, — сказала она, — меня одолевает желание всё изменить — мне нужна свобода. — Как раз этого я и боялся. — Самый ужас в том, что свершилось неизбежное, — продолжала она тихо и очень трогательно, после чего замолчала и, когда её прекрасные глаза наполнились слезами, взяла меня под руку. — Мой дорогой друг, случилось худшее — я влюбилась в Джулиана. И это очень пугает меня. Как вам известно, я всегда дорожила своей независимостью. И теперь у меня такое чувство, что мне нельзя увязать ещё глубже. Я должна договариваться, так сказать, с позиции силы. Ведь он не поможет мне стать свободной; наоборот, он хочет видеть меня связанной, с кляпом во рту и отданной на его милость.
Размышляя, она медленно ходила взад-вперёд по комнате, обхватив себя руками. На столе лежала толстая пачка пятифунтовых банкнот и образец банковской формы, которую предлагают клиенту, желающему открыть счёт. Иоланта перехватила мой взгляд и улыбнулась.
— Хотела открыть счёт, но передумала. Лучше иметь наличные в кармане. Забавно, но, стоит мне поехать куда-нибудь с Джулианом и ему поставить вместо меня, я приношу ему удачу. Он говорил вам? Мы выиграли целое состояние. — Она нащупала шлёпанцы и, нахмурившись из-за какой-то мысли, уселась в кресло. — Понимаете, — произнесла она наконец, — я должна придумать способ, как мне сохранить себя, не исчезнуть совсем; мне ведь довольно долго пришлось играть с фирмой в «вверх-вниз» — и сейчас я внизу, на самом дне. Но я не хочу там оставаться; пока мне хватает здоровья, я должна изо всех сил карабкаться наверх. К сожалению, Джулиану нужно совсем другое. Он злится. Знаете, он оскорбил меня. Назвал «пародией на женщину», сказал, что я не живая, что у меня сердце из стальной стружки… Прежде он себе такого не позволял. Что ж, это говорит о том, что у нас обоих стресс. Феликс, надо что-то изменить, чтобы наши отношения стали нормальными.
Ох! Господи!
Естественно, в результате этого разговора я почувствовал себя сбитым с толку неудачником, ведь мне не приходило в голову ничего такого, что могло бы изменить её «жизнь» и помочь ей с её унаследованными чувствами — теми чувствами, которые принадлежали покойной, чьи мозг и тело он всучил ей в стиле Фауста.
— Что? — спросил я рассеянно, отмечая тем временем великолепное качество почерка — я хочу сказать, что это был почерк настоящей Иоланты. Ни один профессиональный мошенник не справился бы лучше. — Только не будем торопиться, — проговорил я назидательным тоном, из-за которого, конечно же, она тотчас разозлилась и стала ещё нетерпеливее, — пока доктор Маршан не даст своё согласие. Тогда всё пересмотрим. И Джулиан успеет привести свои мысли в порядок; может быть, он пригласит тебя на яхту или на виллу на острове Искья или в Баальбеке. Сдержи своё нетерпение, подожди, вот всё, чего я прошу.
Произнесено это было довольно легкомысленно, и втайне я почувствовал, как эхом откликается в моей душе её нетерпение, сигналы которого она посылала, неотрывно глядя мне в глаза, будто камышовая кошка — или гепард. Собственно, я не видел причин, почему ей нельзя немножко попутешествовать, если она будет время от времени возвращаться. Правда, в этом случае она выходила из-под контроля наших мониторов, и на этот случай Маршан выразил настоятельное желание поглубже покопаться в «памяти» куклы — столь же трудоёмкое и бесполезное занятие (в основном), как глубинный анализ Нэша, который мог на долгие годы привязать пациента к набитой конским волосом софе. Она заговорила вновь:
