— А теперь? Я сломлена и взнуздана, разве не так? Фирма проглотила мою маленькую компанию. Наконец-то я стала вашей добычей, правильно, Джулиан?

Вот тут-то огонь зажёгся в обеих парах глаз, в них промелькнула ярость, вражда, сексуальная ярость. Прежде мне не случалось видеть ничего подобного в глазах Джулиана. И она протянула с самым насмешливым видом:

— Если бы вы пожелали, Джулиан, я могла бы сегодня вечером навестить вас. Только скажите, где и когда! — От этого оскорбления он побелел, как смерть, но продолжал презрительно разглядывать её, и глаза у него сверкали, как у василиска. Он молчал, и было очевидно, что он не собирается ничего говорить, — Только скажите, — повторила она, и я подумал, что она получает дикарское наслаждение, провоцируя таким образом его мужскую гордость; несомненно, ей была известна печальная история Джулиана — участь Абеляра! Тем не менее она продолжала с тем же провокационным видом смотреть на него, не обращая внимания на его молчание и пытаясь выбить его из колеи. А он был с виду совершенно спокоен.

В этот момент я попытался спасти положение, вмешавшись:

— Ну, ну, Иоланта, вы ещё пока под присмотром доктора Маршана. Не забывайте об этом, пожалуйста.

Последовал язвительный ответ, но сначала она очаровательно надула губки:

— Да я всего лишь шутила, Феликс; хотела посмотреть, насколько далеко можно зайти с Джулианом.

И принялась длинными накрашенными ногтями перебирать кисточки на покрывале. Мне было плевать на оскорбительные ноты в её голосе, но я подумал, что самое время нам обоим удалиться, и объявил, что опаздываю на деловое свидание; Джулиан присоединился ко мне, хотя всё так же бесстрастно, не выдавая своего облегчения. Я поцеловал тёплую щёчку моего ангела и пожал её прелестные пальчики.

— До завтра, — сказал я, передавая её верной Хенникер, которая стояла в изножье кровати и ласково улыбалась Иоланте; пожилая женщина полностью избавилась от своего первоначального страха. Ей это удалось, потому что она сделала простую вещь: поверили в новую Иоланту — поверила, что она живая! Этим незамысловатым déclic[101] она уничтожила представление об Иоланте как о модели в своих мыслях и заменила его сознательной верой в реальную Иоланту, после чего приняла её как живую женщину.

Мы медленно шли по гравиевой дорожке к автомобильной стоянке, Джулиан погрузился в раздумья и смотрел себе под ноги.

— Полагаю, вы наметили ряд экспериментов с её участием? — спросил он наконец тихим голосом.

— Да. Сейчас мы регистрируем всё в её поведении и днём и ночью, чтобы изучить общую картину работы её памяти. Потом я предлагаю совместить её с Иолантой, позволив ей встретиться с людьми, которых знала Пра-Иоланта — например, с Домби, её агентом, — чтобы посмотреть, как это будет.

— Это ведь я устранил партнёра, — не повышая голоса, сообщил Джулиан. — Не знаю, правильно это или нет. Вы говорите, она, это существо, может заниматься любовью?

Я ответил, что не вижу, почему бы и нет, нужные органы у неё для этого имеются.

— Естественно, когда она говорит о любви и прочем, нужно делать поправку на то, что перед вами механизм с вложенными в него словами, в конечном счёте — металлический ящик.

— Знаю, но это всё равно непонятно. Она так великолепно владеет словом, что начинаешь верить в её способность жить счастливо с представителем человеческого рода, я имею в виду, как жена.

Шофёр открыл перед ним дверцу автомобиля, но он продолжал стоять, потрясённый до глубины души свиданием и его перспективами.

— Надо сохранять осторожность, чтобы не влюбиться в неё, — произнёс я и подумал: «Легко сказать».

— Но вы уже наполовину влюблены, — отозвался Джулиан, неожиданно улыбнувшись мне, и, конечно же, он говорил правду — я влюбился в собственное творение, как это случается с любым творцом. О да, я был влюблён. — И какое будущее, — продолжал он медленно, задумчиво, — вы спланировали для неё, для модели? Вы выпустите её в мир?

— Пока ещё ничего определённого — мы не знали, насколько она будет похожа на живую женщину; она могла бы получиться куда более ограниченной как с физической, так и с умственной точки зрения. Мы же всё время рисковали, и вы это знаете, Джулиан. А теперь, думаю, мы должны подвергнуть её жёсткому тестированию, прежде чем позволим расширить жизненное пространство; нам надо немного подумать о ней как о больном человеке, об инвалиде, каким она действительно является, ведь она всего-навсего машина, любовная машина.

Не знаю, зачем я сказал эту глупость, выскочило само собой.

— Понятно, — проговорил он, хмурясь и не поднимая головы.

— Начинать надо с того, чтобы какое-то время мир сам приходил к ней; потом, если она с этим справится, если она ни в чём не ошибётся, мы сможем постепенно, незаметно вводить её в ежедневный быт, скажем так; в конце концов мы могли бы позволить ей существовать автономно, подобно любой другой налогоплательщице, любовнице, жене, собаке.

Джулиан не торопясь влез в машину, всё ещё не в силах отогнать мучившую его мысль.

— Я буду навещать её каждый день, но с вами, пока не преодолею это жуткое паническое состояние, — сказал он. — Феликс, — вдруг спросил он, — если мы захотим избавиться от неё, это ведь будет нетрудно, правда?

Я подскочил на месте, словно он ткнул в меня булавкой.

— Избавиться от неё? — взвизгнул я, и он улыбнулся.

— Прошу прощения, но надо продумать все возможные обстоятельства, разве не так?

— Только не это, — ответил я. — Только не это, Джулиан.

— Ладно. Слушаюсь и повинуюсь.

Автомобиль медленно покатил по засыпанной листьями дороге. А я вернулся в студию изучить режим, который Маршан пока ещё предусматривал на каждый день существования Иоланты. Массажист, не знавший, что она ненастоящая, составил очень интересный отчёт о её теле, из-за которого я надулся от гордости. Во всяком случае, никаких ненормальностей в расположении мышц у неё не было; правда, её мускулатура показалась ему слишком твёрдой. И он задал вопрос, нет ли у неё предрасположенности к склерозу? Нет. До сих пор она во всех смыслах была механическим идеалом, не допускающим никакой критики. Все слова, которые она произнесла, были идеально выверены, и, прочесав её набор речей, никто не обнаружил бы ничего сбивающего с толку, никакой фальши. У неё была отличная память, как у взрослого человека, словно она в самом деле прожила реальную жизнь. Маршан сделал несколько заметок о своих визитах к пациентке. Она и ему показалась очень понятливой и контактной.

— Слишком, чёрт побери, живая на мой вкус, — язвительно произнёс он. — Я даже забываю, что она — кукла.

Итак, всё обдумав и, надеюсь, взвесив, мы начали эксперимент; однако было трудно избавиться от ощущения нереальности, от которого мурашки ползли по спине, когда мы наблюдали совершенную мимикрию её жестов, слышали отлично артикулированную женскую речь, её аргументы в споре и даже пение. Прошло целых десять дней, прежде чем мы позволили ей покинуть постель, но, в сущности, у нас не было причин отказывать ей в праве гулять по дому и саду. Какое-то время Джулиан отсутствовал, да и меня дела призвали на неделю в Женеву. Нам пришлось посещать её по очереди. Ни словом, ни жестом Бенедикта не выдавала своего отношения к тому, как я поглощён жизнью нашей модели — впрочем, я и не ждал ничего такого; всё же слова, произнесённые ею в Афинах, внушали мне дурные предчувствия. Я понимал, что, как все мы, она привыкнет к Иоланте, преодолеет первоначальное отвращение и ужас и примет её такой, какая она есть — экспериментальной моделью. Однако я передал ей, стараясь быть беспристрастным, что Иоланта сказала о своей нелюбви к ней, и попросил её, если она не возражает, немного отложить встречу. Тем временем жизнь Иоланты день за днём потихоньку заполняли заранее продуманные события. Например, мы отыскали её агента и пригласили его к ней; несмотря на все предупреждения о кукле, копия Иоланты оказалась настолько живой и настолько похожей на оригинал, в который он был влюблён, что он похолодел и рухнул на ковёр, и нам пришлось приводить его в чувство. В чувство он, конечно же, пришёл, но потрясён был ужасно. Естественно, нам ничего не оставалось, как объяснить это его радостью, вызванной её выздоровлением. Изо всех сил мы старались исключить любой повод, который позволил бы ей усомниться в собственной реальности — потерять себя в прямом смысле этого слова.