«Я и правда не много знал о TheYardbirds, — расскажет мне Роберт Плант. — Я знал, что они значили и что онивыпустили много поп-записей в свои последние годы, и те были хороши. Но не...не очень хороши...» Он изо всех сил старается найти верные слова, но все, чтоон пытается сказать, — это то, что на самом деле он не купил ни одной пластинкиThe Yardbirds, никогда не был тем, кого можно назвать фанатом. Он, безусловно,никогда не видел себя в группе вроде этой. Он и его друзья представляли себя вбольшей степени как английскую версию Moby Grape, если вообще как-топредставляли. Или, как он выразился: «Я знал, что у Кита Релфа такой голос, ине понимал, как я могу вписаться. Но, конечно, я не знал, куда это приведет...»

Почти через тридцать лет послеих распада Led Zeppelin все еще остается сложной штукой для Роберта Планта,полной «серых пятен» и вещей, о которых он не хочет говорить, особенно извторой половины их карьеры, когда наркотики взяли верх и казалось, что безумиеудваивается с каждым спотыкающимся, разрушающим жизнь шагом непокорногогиганта, созданного ими. Тем не менее, первые дни были спокойны. Фактически, клету 1968 года Роберт Плант едва не отказался от идеи делать карьеру вмузыкальном бизнесе. Он пел в разных группах, с тех пор как был подростком,ближе всего подойдя к славе в Band of Joy, бирмингемской компании подражателейЗападу США, специализирующейся на каверах Love, Moby Grape и BuffaloSpringfield, которые дошли даже до нескольких клубных выступлений в Лондоне,прежде чем развалились из-за полного отсутствия реального интереса со сторонызвукозаписывающих компаний. После этого он недолго пел и играл с АлексисомКорнером, но по-прежнему безуспешно. Он даже выпустил пару сольных синглов —оба провалились. Теперь он вернулся домой, работал на стройке и посовместительству пел вечерами в группе с жутким названием Hobbstweedle.

Хотя теперь, оглядываясь назад,он имеет склонность идеализировать те дни. «На самом деле я просто хотелдобраться до Сан-Франциско и влиться в компанию. Репортажи из Америки во времявойны во Вьетнаме вызывали у меня столько сочувствия, что я просто хотел бытьвместе с Джеком Кэсиди и с Дженис Джоплин. Там создавалась какая-то сказка, ипроисходили общественные изменения, и музыка была катализатором всего этого».Он дал более точное описание тех обстоятельств, когда в 1969-ом сказал газетеInternational Times — библии хиппи: «Ситуация была действительно отчаянная,мужик, словно мне было некуда больше идти». Даже у его старого приятеля Джона‘Бонзо’ Бонэма дела тогда шли лучше: он зарабатывал 40 фунтов в неделю, играяна ударных в аккомпанирующей группе американского автора и исполнителя песенТима Роуза. Сорок фунтов в неделю! Роберт мог притворяться, что он не завидует,но никто не верил ему, не считая его хорошенькой англо-индийской невесты Морин,которую он встретил двумя годами ранее на концерте Джорджи Фэйма. Как он позжесказал мне: «Некоторое время я жил за счет Морин, благослови ее Бог. Потом яработал на строительстве дорог, чтобы достать денег на хлеб. На самом деле, яположил половину асфальта на Вест-Бромвич-Хай-Стрит. Но это давало мне толькошесть шиллингов и два пенса в час, налоговые льготы и большие бицепсы. Всеземлекопы звали меня поп-певцом...»

Плант рассказывал мне, что ондействительно «игнорировал телеграммы», которые получал от Питера Гранта,приглашавшего его на прослушивание в The New Yardbirds, но в это трудноповерить. Он сказал, что решился на это только после того, как Грант позвонил иоставил несколько сообщений для него в местном пабе Уолсола «Трое в лодке».(Грант позвонил в паб, как он объяснил отдельно, потому что у него не былодомашнего телефона Планта, и телефон паба он использовал как «рабочий»). Однакофакты, как он сказал International Times, были таковы, что «каждый в Бирмингемеотчаянно желал сбежать и присоединиться к успешной группе... каждый хотелпереехать в Лондон». Девятнадцатилетний Роберт Плант не был исключением. Может,у него и не было такого же стремления уехать и жить в «дыму» (как вся странапо-прежнему называла свою столицу), но он жаждал зарабатывать на жизнь пением,это была мечта, которая упорно отвергалась и все еще не претворилась в жизнь.Наконец, он сказал: «Я поехал туда и потом встретил Джимми. Я не знал, получули работу, но мне было... любопытно».

Ты бьешься об заклад, что так ибыло. Пол Роджерс, впоследствии ставший фронтменом Free, вспоминает, как увиделПланта на выступлении летом 1968 года. «Это было прямо перед тем, как онприсоединился к Zeppelin, — говорит он. — Free играли в Бирмингеме с АлексисомКорнером в блюз-клубе Railway Tavern, и Роберт встал, чтобы сыграть сАлексисом, и это был тот Роберт Плант, каким мы его знаем и любим сегодня, —длинные волосы, и узкие джинсы, и все остальное, и это „Hey babe!“ [изображаетфирменный вокал Планта]. Все при нем, понимаете? Он щедро раздавал это вместе сАлексисом, который играл на акустической гитаре, а люди не очень понимали. Емудействительно нужны были Бонэм и Пейдж позади. Мы остановились в каком-тоотеле, и позже он зашел на чашку чая. Он сказал: „Знаете, я думаю поехать вЛондон. Каково там?“ Я ответил: „О, довольно круто, знаешь, хорошо“. Он сказал:„Мне звонил этот парень по имени Джимми Пейдж, ты о нем слышал?“ Я сказал:„Конечно, все о нем говорят, он там крутой сессионный музыкант“. Он сказал:„Ну, он хочет организовать группу со мной. Они предложили мне тридцать фунтовили проценты“. Я сказал: „Выбирай проценты“. Следующее, что я знал, — это былLed Zeppelin, ведь так?»

Через тринадцать дней послезаключительного концерта The Yardbirds в Лутоне Плант упаковал сумку с ночнымипринадлежностями и взял самый дешевый билет на поезд, который должен былдовезти его из Бирмингема в Рединг, а потом на остановку в Пангборн. Он прошелостальную часть пути к Джимми пешком, игнорируя взгляды отвращения явныхпредставителей среднего класса, которые преимущественно жили вдоль реки.Стараясь не выглядеть слишком пораженным, когда Джимми пригласил его войти ипошел поставить чайник, наивный, претендующий на дикость парень весь был объятблагоговейным страхом перед хозяином, который был немного старше него. Когдаони начали заводить пластинки и говорить о музыке, по его словам, появиласьсвязь, хотя в основном выбором пластинок занимался Джимми.

«Вы можете почувствовать, когдалюди держат свои двери более открытыми, чем у большинства, и можете ощутить,что именно так было с Джимми. Его способность впитывать вещи и манера держатьсебя были куда более интеллектуальными, чем что-либо, с чем я сталкивалсяранее, и я был очень впечатлен. Не думаю, что я когда-либо раньше встречалтакого человека. К его манере поведения приходилось приспосабливаться. Конечно,было не очень привычно так начинать...»

… и едва ли когда-нибудь стало.

2

Блеск моей молодости

Тыхотел быть певцом всегда, сколько себя помнишь. Тебе было пятнадцать споловиной, когда ты впервые побывал в ратуше Брама и увидел концерт своимиглазами. Дядя водил тебя туда ребенком, но это было иначе. Шел февраль 1964года, и тебе предстояло увидеть великого Сонни Боя Уильямсона. Он стоял в своейшляпе-котелке — насмешкой над пуританским пиром, — а его плечи сжимались,словно у коршуна. Сонни Бой, скорее уже вышедший из моды, был больше похож намертвеца, чем на живого: призрачное черно-белое отражение некоего смутного,отдаленного мира, полного прокуренных баров и смеющихся ярких женщин, тоскрещивающих, то разводящих ноги. То самое место, о котором ты мечтал, сидя накровати, слушая музыку и вглядываясь в обложки пластинок. Теперь мир — вовсяком случае, его  небольшая, нозначительная часть, — был перед тобой, прямо здесь, в Браме. Ты не мог поверитьсвоим глазам, тому, что видел на сцене, — старый мастер блюза дышал в микрофони был так близок, но все еще так далек от твоей жизни в Киддерминстере, чтоказалось, будто ты смотрел в телескоп на Луну.

Гораздоболее правдоподобными и затрагивающими душу, да и просто вдохновляющими были вту ночь Spencer Davis Rhythm-and-Blues Quartet и Long John Baldry’s All-Stars,в которых пели, соответственно, Стиви Уинвуд и Род Стюрт — как его имя написалина афише, — которые были не сильно старше тебя. Уинвуд даже был местным. И еслион мог это делать, то и ты тоже, разве нет?