Камнем преткновения, как вы обазнаете, станет Микки, всерьез заинтересованный только синглами. Искусство радиискусства, хитовые синглы ради нас. Это девиз Микки. Но с синглами покончено.The Yardbirds теперь должны выпускать альбомы, это очевидно. Ты не сказал этогоМикки, потому что знаешь, что он только усмехнулся бы, так же, как тогда, когдаДжефф пожаловался, что ему бы хотелось записывать и альбомы тоже, но теперь тыговоришь это Питеру, который сидит и слушает, смотря через ветровое стекло напоток машин. Ключ, скажешь ты, ощущая бесстрашие, в том, чтобы дать тебесвободу поступать так, как, по твоему убеждению, следует. Так, как ты слышишьвнутри себя, когда никто больше не слушает. Не только возглавить группу, но иписать музыку и тексты, самому выпускать пластинки, делать все самостоятельно,кроме менеджмента. Вот здесь подключится Питер — если он заинтересован. Джи,годами работавший в тени другого более влиятельного музыкального дельца, ожидаясвоей очереди в темноте, прямо как ты. Джи, который сидит здесь за рулем,уставившись на поток машин, и просто кивает. «Что ж, хорошо, — говорит он. —Давай сделаем это».
Еще один последний концерт TheYardbirds, незначительное контрактное обязательство в Student Union Hall вЛутонском колледже 7 июля — спустя почти два года с последнего громкого синглав Британии ‘Over Under Sideways Down’, — и потом действительно все. Лишь Криссказал, что хочет продолжить и вдохнуть в группу новую жизнь вместе с тобой, нотеперь и он сомневается. Ах, он еще ничего не сказал ни тебе, ни Питеру, но выоба знаете. И что? Тебе нужна стопроцентная преданность, чтобы новая музыка,которую ты желаешь создать, звучала так, как тебе бы хотелось. Крис в любом случаеневажный басист. Лучше ему сейчас уйти, даже если ты останешься в одиночестве.Что ж, ты к этому привык. Будучи единственным ребенком ты никогда не боялсябыть один. Поэтому когда, всего лишь через месяц после этого последнегоконцерта в Лутоне, Крис в конце концов сознается, что он больше не в деле, чтоон лучше уйдет и попробует начать карьеру фотографа — «Он думает, что ончертов новый Дэвид Бэйли», — смеется Джи, — ты втайне успокаиваешься.
Теперь остались только вы вдвоем, Джимми иДжи. И, конечно, имя, как бы там ни было: The Yardbirds. Или, возможно, The NewYardbirds, как предложил Джи. Тогда, по крайней мере, не будет выглядеть так,словно заново начинаешь все с чистого листа, — говорит он. В любом случае, несовсем. И ты по-прежнему можешь выступать за деньги. Сводить концы с концами,пока не сможешь представить что-то лучшее. Во всяком случае, таков был план вто долгое дождливое лето 1968-го...
«Я точно знал, что хотелсделать», — говорит Джимми Пейдж почти сорок лет спустя, сидя на своейподвальной кухне в Tower House, готическом особняке XIX века в лондонскомХолланд Парке, спроектированном архитектором и масоном Уильямом Берджесом.Поздним солнечным днем лета 2005 года мы пьем чай, вспоминая первые дни группыдля очередного журнального очерка. За последние двадцать лет это стало для наспрактически ежегодным ритуалом. Интерес к Zeppelin с годами увеличивался идошел до того, что сейчас они более популярны, чем были когда-либо в жизни.Конечно, дни Jack Daniel’s и кокаина, фанаток и наркотиков — дни драконьихкостюмов и черных лебедей — давно ушли. Джимми Пейдж не пьет, не принимаетнаркотики, он даже больше не курит сигареты. Но это не значит, что он забыл,как это было и что это было. Или что он отчасти раскаивается. Более того,единственное, о чем он действительно сожалеет, — это то, что пришлосьостановиться. «То были жизнелюбивые времена, знаешь? — он пожимает плечами. —Но суть в том, что там всегда была игра. Может, только в очень редких случаяхона страдала — в редких случаях в сравнении с количеством туров. Но мы хотелибыть на этой грани, это питало музыку».
Конечно, питало. Так все и былодля рок-монстра вроде Led Zeppelin, питающегося планетами и гадящего звездами.Наркотики были их топливом, секс — формой самовыражения, музыка — просто картойсокровищ. Подумай о The Stones, втиснутых в 1972 году в жаркий, лишенный оконподвал у Кита на Вилле Нелькотт во Франции, ждущих его, чтобы отойти послеочередного трехдневного изменения сознания, ждущих его, чтобы получитьдостаточно кокса, чтобы вдохнуть его в нос и вколоть в руку, прежде чем онбудет готов костьми лечь за то, что станет лучшим из когда-либо написанныхальбомов The Stones, что бы там не думал Мик со своей очередной шикарнойиностранной девчонкой. Подумай о Джоне и Джордже, сидящих на кислоте,объединившихся на этот раз против пуританина Пола и невежи Ринго, корифеях,трудящихся во имя того, чтобы поднять The Beatles над yeah-yeah-yeah из ихмилого прошлого со стрижками под горшок к бесконечно более просвещенному,чрезвычайно более широкому сознанию Revolver и в конечном счете к Sgt.Pepper, альбому, который превратил мир из черно-белого в цветной. Подумай оДилане, который курит травку, глотает таблетки, носит солнечные очки в полночьи дрожит в своем кресле у окна, сидя всю ночь без сна в отеле «Челси» вНью-Йорке за написанием ‘Sad Eyed Lady Of The Lowlands’ для... нее. ИлиХендриксе, галлюцинирующем о божественной природе в какой-то мерзкой пивнойзабегаловке в Лондоне, полной сигаретного дыма и завистливых белых мужчин, в товремя как The Who, Cream и все остальные, кто пытался следовать за ним,купались в хвосте его кометы и глупо старались удержаться на искрах. Конечно,наркотики питали музыку Led Zeppelin. Для этого и нужны были наркотики. Дляэтого и нужны были Led Zeppelin. Вот так все и было, верно, Джимми? Тогда, всемидесятые, в эту эру сжигания мостов и чрезвычайного индивидуализма, котораяначалась в 1968-ом и разгорелась лесным пожаром в культуре, которыйраспространялся повсюду почти до 1982-го, после появления противозачаточных, нодо СПИДа, когда внезапно все казалось возможным и ничто не было запрещено.Семидесятые — обратная сторона идеалистических, полных согласия шестидесятых —были временем, когда создание собственного дела и возможность для него продержатьсяперестали быть всего лишь лозунгами и стали неотъемлемым правом. Когда «делайто, что изволишь» действительно стало законом.
Как, однако, кто-то вродеДжимми Пейджа должен теперь выразить это словами, чтобы никто не гримасничалили, что еще хуже, не отшучивался? Нет сомнений, что едва ли можно что-тоизменить теперь. Даже у Роберта Планта, у которого, как он думает, всегда навсе есть ответы. Тем не менее, очевидно, что эти первые дни Zeppelin столь жеярки для Джимми Пейджа сейчас, в его по-прежнему неугасающей старости, какимиони были сорок лет назад, в его рискованной, искушенной во всем молодости.Сейчас, когда ему за шестьдесят, его можно простить за то, что он туманен вдеталях. Но это не так, на самом деле он очень точен. Так же, как и со всем важным,что он сделал за свою карьеру. «Я знал, над чем я работал в рамках TheYardbirds, — говорит он за чашкой чая, — и знал, что хотел это продолжить — ивы можете все это услышать на первом альбоме [Zeppelin]».
Да, можете. Не в материаленепосредственно — в этом плане там было мало нового, — но в идее, вметодологии, в решительности усвоить весь разговор. Однако недавно я прочитал,что изначально он задумал нечто более легкое, более акустическое, а затемизменил мнение, увидев игру Джона Бонэма. Идея была поддержана, возможно, егосольным выступлением в первые дни Zeppelin на телешоу Джули Феликс, где онизящно ударял по струнам в ‘White Summer’, акустической гитарнойинтерлюдии, основанной на легендарной фолклорной загадочной инструментальнойраге Дэйви Грэхема из ирландской мелодии ‘She Moved Through The Fair’,которая была визитной карточкой Пейджа еще во врема The Yardbirds и котораясподвигла одного из очарованных обозревателей сравнить его с гитаристомфламенко Манитасом де Платой.
«Это дерьмо», — сказал он мне,пренебрегая мнением, что Zeppelin когда-либо могли быть чем-то другим, нежелиони были. «У меня в голове был весь репертуар песен, которые я хотел поместитьв этот новый формат, как ‘Babe I’m Gonna Leave You’, например. Но это небыло просто чувствительностью при создании акустического номера, ведь вседолжно было вырасти». Zeppelin не должен был стать чем-то таким простым, кактолько акустика или только электрика. Zeppelin не должен был бытьдискредитирован. «Я видел всю динамику. Так как мои вкусы были всеобъемлющими,это не сводилось к одной конкретной вещи. Это не был только блюз, не был толькорок-н-ролл. Это не была просто фолк-музыка или классика. Мы прошли весь путь».Позже, после проверки, я обнаружил, что он сказал почти то же самое писателюМику Хогтону еще в 1976-ом. «Я точно знал стиль, который искал, и типмузыкантов, с которыми хотел играть, — утверждал он. — Полагаю, это доказывает,что группе действительно было суждено существовать, то, как все сошлосьвоедино». И снова в 1990-ый, когда он сказал Мэту Сноу из журнала Q: «Мы знали,что делали: протаптывали дорожки, которые не были протоптаны раньше».
