4

По дороге в Калифорнию

По словам нью-йоркского руководителяEpic, а позже A&R, Дика Ашера: «Когда мы услышали, что The Yardbirdsраспались, а Джимми сформировал Led Zeppelin, мы, естественно, предположили,что права Пейджа автоматически перейдут к Columbia [американская дочерняякомпания Epic]». Это приятное предположение быстро оказалось неверным послевстречи с Грантом и его американским адвокатом Стивом Вайссом. Встречейруководил легендарный специалист по звукозаписи и президент Columbia КлайвДэвис. «Это была первая встреча Клайва и Гранта, — вспоминал Ашер. — Мы безостановки говорили о разных вещах. Это продолжалось долго, но речь так и незаходила о Led Zeppelin. Наконец, Клайв сказал: „Ну, а не поговорить ли нам оДжимми Пейдже?“ Грант ответил: „О, нет, мы уже подписали Zeppelin наAtlantic“». В этот момент Дэвис утратил спокойствие и пришел в ярость. «Мы всебыли ошеломлены, — говорил Ашер. — Особенно после всего, что мы для нихсделали. Это была ужасная, ужасная встреча, и, пока буду жив, я никогда ее незабуду». Грант и глазом не моргнул, просто поблагодарил их за гостеприимство исказал, что еще повидается с ними, а затем с широкой улыбкой на лице легкимшагом вышел из офиса. Он слишком много раз выслушивал плохие новости, так чтотеперь не мог не насладиться моментом триумфа.

Рожденному 5 апреля 1935 года вЮжном Норвуде, затерянном пригороде на юге Лондона, тебе стукнуло всего четыре,когда началась Вторая Мировая. Твоя мама, Дороги Луиза Грант, умышленно«забыла» вписать имя твоего отца в свидетельство о рождении, поскольку, кем быон ни был, он свалил задолго до твоего появления на свет, к тому же она былаеврейкой, а он нет. Так ты и получил девичью фамилию матери. Ты любил маму ивсегда ухаживал за ней, впрочем, это никого не касается. Ты, по сути, никогдане говорил о своем детстве, ведь это было чертовски болезненно. Ты пришел изниоткуда, бедный, рожденный вне брака, каково, а? Позже, когда у мамы началсядиабет и ей пришлось ампутировать ногу, ты был рядом. Но и это никого некасается. Когда она умерла, ты хотел пойти на похороны один, но в последниймомент позвал Микки Моста. У тебя было не много друзей, но ты полагал, чтоМикки им был.

Вы с мамой были так долговместе, только вдвоем, что теперь ее уход казался чем-то неправильным. Передсамой войной вы вдвоем перебрались в Баттерси, в домик с двумя спальными игостиными. Мама нашла работу машинисткой в пансионе при англиканской церкви.Следующее, что ты помнишь, — это как началась Вторая Мировая и ты в возрастешести лет, не имея никого за спиной, был эвакуирован в пригород. Вся школа перебраласьв Чартерхаус [Однаиз старейших и наиболее привилегированных мужских школ Великобритании. — Прим.пер.]. Чартерхаус! Было совсемнечего жрать, но именно тогда ты начал набирать вес, несчастный жирный ребенок,скучающий по мамочке. Всякие шишки из дома престарелых шутили, что даже твоеимя было большим. «Грант, — посмеивались они, — от нормандского прозвища изтринадцатого века „graund“ или „graunt“, ну, знаете, „здоровяк“ или „человекпоразительного размера“» Ха-ха, черт возьми! Первоклассно, старик! Как же тебябесило это место. Ты был затравлен смотревшими на тебя свысока надутымипридурками из престижной школы. Именно там и развилась твоя ненависть кподобным людям, богатство которым пришло по праву рождения, а не сталорезультатом их чертовски усердного труда, чем приходилось заниматься тебе. ВЧартерхаусе ты научился драться. «Отбросы появлялись из Баттерси, — вспоминаешьты. — Случались великие схватки, и мы избивали их».

Тебе было десять, когда тебянаконец отправили домой в Лондон. Ты не заплакал, когда увидел маму. Ты вообщене плакал, не стонал и не жаловался. Ты просто поставил чайник и сделалотличный чай, пока она суетилась вокруг, смеясь и плача одновременно. Наследующий день ты пошел в старую школу и возненавидел ее. Ты планировал покинутьее как можно скорее, выбраться оттуда и начать зарабатывать самостоятельно,стать мужчиной в доме. Но мама сказала тебе нет, ты должен проявить терпение иполучить образование, хорошую работу, стать человеком. Черта с два! В твоейпоследней школьной характеристике директор написал: «Мальчик никогда ничего недобьется в жизни». Чертов придурок! Ты ему покажешь!

Тебе было четырнадцать: нидипломов, ничего — но мама не возражала. Не особенно. В любом случае вскоре тыустроился чернорабочим на завод по обработке листового металла в Кройдоне. Божевсемогущий! Через месяц ты уже подыскивал другое место. Черт возьми, что-нибудьпопроще, чем вставать в пять часов каждое долбаное утро и таскать туда-сюдачертовы гигантские корыта с кирпичами — спасибо, блин, большое. Иногдаказалось, что мир после войны стал хуже, чем он был во время нее. Однако тызнал, что, если ты хотел добиться большего, чем простая прислуга, тебе нужнобыло использовать свои мозги наравне с мускулами. Нужна проворность. Будь готовко всему. Именно так ты и получил работу на пятнадцать шиллингов за ночь —рабочий сцены в театре Croydon Empire. The Empire был великолепен. Чего тамтолько не было. Певцы и комедианты, «ревью» шоу вроде Soldiers in Skirts(«Солдаты в юбках»). Позже, когда The Empire стал кинотеатром, ты всерьезобозлился. Но уволился и нашел что-то другое, как и всегда, работая за чаевыеофициантом в Frascati’s на Оксфорд-стрит, потом курьером Reuters там, наФлит-стрит.

Тебе всегда нравилась музыка,но хорошая, вроде Стэна Кентона и Тэда Хиса, мощный, шумный свинг. Рок-н-роллтоже был в своем роде ничего, но он никогда бы не смог превзойти хорошийбольшой джазовый оркестр. После работы в 2Is были другие места, типа работывышибалой в Murray’s Cabaret Club, единственным чудаком среди всех этихстатисток. «Тогда я не был женат, — вспомнишь ты позже, — и то, что за кулисамия был единственным мужчиной в окружении сорока девушек, не было проблемой».Истинная правда, дружище. Потом было время, когда ты устроился телохранителем кПитеру Ракману, хозяину трущоб. Не так приятно, но платили лучше — факт. Влюбом случае, от тебя много не требовалось: только возвышаться над ними ирычать. Они быстро раскошеливались, если понимали свою выгоду. А если непонимали, хороший разговор быстро раскладывал все по полочкам. Наконец, быладаже работа в кино, маленькая роль одного из моряков в фильме A Night ToRemember. Ты с Кеннетом Мором, если не возражаете! Правильно смеетесь. Ты повелмаму в кино на этот фильм и не мог дождаться, чтобы увидеть ее лицо. Возможно,ты думал, что это приведет к более серьезным ролям, но не тут-то было. Потомвдруг из ниоткуда ты получил работу дублера Энтони Куинна в The Guns ofNavarone. Отлично, сынок. Тогда начало казаться, что это может статьпостоянным. Были и несколько телеработ. Ловкий бармен в The Saint, дажепересекавшийся пару раз с Роджером Муром. Затем злодей в пантомиме Crackerjack,статист в Dixon of Dock Green и ковбой в «Шоу Бенни Хилла». Ничего особенновыдающегося, но деньги были не особо плохие: пятнадцать фунтов в день заучастие в фильме. Меньше, чем на телевидении, но работ было больше, да и твоелицо там мелькало — кто знал, куда это могло привести? Например, к роличертовски великолепного македонского стражника в «Клеопатре».

А потом ты встретил ДонаАрдена, и тогда жизнь снова изменилась...

Джерри Векслера,вице-президента Atlantic Records, особо не заботили длинные волосы и громкиегитары. Но последние два года он со смесью сложности и зависти наблюдал за тем,как его партнер Ахмет Эртеган срывал аплодисменты — и считал прибыль — сгигантского успеха Cream, длинноволосой группы из Лондона с громкими гитарами,контракт с которой Векслер никогда бы не подписал. Теперь Cream распались, иAtlantic была в поисках «новых Cream», а Векслер не собирался совершать одну иту же ошибку дважды. Поэтому когда Питер Грант навестил его офис в доме 1841 поБродвею, Векслер превратился в слух. Он мог не любить или не понимать этумузыку, но он, совершенно очевидно, уловил ее популярность. Так же, как и сCream, Atlantic потом наслаждалась огромным коммерческим успехом Vanilla Fudge(одной из той новой породы «тяжелых» групп, которые редко появлялись в Top 10,но чьи альбомы, тем не менее, оставались приклеенными к чартам месяцами)и Iron Butterfly, другим первопроходцам мрачного рокового звука последних лет,продавшим более двух миллионов копий их альбома In-A-Gadda-Da-Vida смомента его выхода этой весной (альбом первым в истории получил платиновыйстатус). Название Led Zeppelin даже звучало похоже на Iron Butterfly и, в ушахВекслера, предполагало такую же музыку.