Тывпервые встретил Гранта, когда был в туре с Тони Миханом и Джетом Харрисом, аПитер был у Дона Ардена менеджером тура Джина Винсента. За исключением того,что он был громилой, ничего в нем особенно тебя не впечатлило. Но это до техпор, пока ты не начал делать регулярные сессии для Микки и не увидел егопартнера с другой стороны, сидящим в офисе на Оксфорд-стрит и орущим втелефонную трубку. Там были Питер, Микки и бухгалтер, чьего имени никто незнал, ибо его никогда не представляли гостям, а также Айрин, симпатичнаясекретарша. Питеру и Микки нравилось подавать себя как воротил музыкальногобизнеса, но руководила ими обоими Айрин! Питер был менеджером The NewVaudeville Band, а Микки занимался столькими вещами, что за ним было неуследить.
Тыпо настоящему познакомился с Джимми тоже через Микки. Ты был весьма удивлен,когда он перезвонил тебе насчет выступления The New Yardbirds. Но когда тыпришел на ту первую репетицию в крошечную комнату в Чайнатауне, то посмотрел надвух других, кого он привел с собой, и понял, что никогда полностью не сможешьвлиться к ним. Ты просто пришел и делал, что требовалось, тихо и эффективно, а,убедившись, что тебе заплатят, просто пошел домой, в одиночестве...
Ноты подключился и начал играть, как всегда, и... что-то произошло. Это былодействительно странно. Ты никогда особо не был связан с роком, блюзом и всемэтим, хотя тебе и нравились Cream, но то было совсем другое — еслиприслушаться, у них было больше общего с джазом. Но ты подключился, как всегда,и стал ощущать, что происходит, почувствовал глубоко внутри. Это был ударник.Он был и тех, кто играл громко — чертовски громко! — но делал это не просто длясоздания эффекта. Это не было — подождите, вы сейчас это услышите, — это было —подождите, сейчас вы услышите нас. Ты понял, что он действительно слушал, чтоты делаешь, что он оставлял тебе место. Грубо говоря, вы оба просто задавалиритм, но было что-то в том, как ты делал фразировку басовой линии, что в итогеобуславливало то, как играл он. А дальше вы уже были втянуты во все это —вместе. Было неважно, как называется песня или знает ли кто-либо из вас, какона звучит. Ты просто слушал ударника, который слушал тебя, и получалсянастоящий взрыв!
Иэто была только первая репетиция. Ты подумал — чтоб мне провалиться, если мысможем продолжать в том же духе, то у нас получится играть с закрытыми глазами.Этот парень крут! «Меня зовут Джон», — сказал ты, протягивая ему свою руку вовремя перерыва. Он сидел там, за ударными, вспотевший, и курил сигарету, оглядываятебя. Потом пожал твою руку. «И меня», — сказал он и улыбнулся, а ты заметилего акцент.
Плантбыл единственным, кто был указан в качестве соавтора всех авторов семи треков,а его тексты были самой интригующей частью всего альбома, обращаясь — и местамивесьма явно — к трагедиям, через которые он прошел со времен смерти его сына.«Я слышу твой плач в темноте, — поет он, крича в ‘In the Evening’, — непроси ничьей помощи, ни у кого нет милости, детка, потому что ты можешь винитьтолько себя...» ‘Fool in the Rain’ — один из самых ярких моментовальбома с ритмичным фортепианным рифом, приятной испанской гитарой, неожиданнымпереходом в конце в энергичную самбу — наполненную свистом, звуком барабанов ихлопками в ладоши, — ‘Fool in the Rain’ также содержал неприкрытыеотсылки к трагедии и изменению взгляда на жизнь. Тогда как ‘Сarouselambra’ своейсбивающей с толку самостоятельной формой, кажется, явно указывает на Пейджа вжалобных завываниях: «Где была твоя помощь, где был твой лук?» Даже откровеннопростая ‘South Bound Suarez’ содержит ворчливые отсылки к «ногам, сновастоящим на земле».
Впрочем,наиболее трогающим моментом — в музыкальном и эмоциональном планах и с точкизрения текста — была вторая песня из тех, к которым Пейдж не имел никакогоотношения: ‘All My Love’ Джонса и Планта. Она была построена вокругголовокружительного мотива на синтезаторе, который, в отличие от остальныхэлементов альбома, вписывался в настроение скорби и надежды на искупление.Ударные Бонема, порой весьма жесткие, звучат там сдержанно, с церемониальнойторжественностью почетного караула, многослойная акустическая и электрическаягитары Пейджа наложены равномерно, а Плант просто открывает свое разбитоесердце и кричит, словно посвящая все это любимому сыну. «То полотно твое, а моярука вышивает время, — поет он, и в его голосе отчетливо различимы рыдания. —Его сила, что покоится внутри. В нас же огонь — все тепло, что возможно найти.Он перо на ветру...» Даже неоклассическое соло на синтезаторе в середине непортит настроение — вскоре оно станет клише 80-х в их страсти к оркестровомусинтетическому звучанию. Пейдж впоследствии раскритиковал ‘All My Love’:«Я мог представить себе людей, делающих волну, и мне не хотелось идти в этомнаправлении дальше». Но эта композиция была одной из всего лишь двух (вместе с ‘Inthe Evening’), которые могли сравниться по качеству с ранними, гораздоболее великими альбомами Zeppelin.
Заключительныйтрек альбома ‘I’m Gonna Crawl’ был того же сорта, хотя в музыкальномплане и представлял собой некую сборную солянку из отдававшегося эхом вокала иголовокружительных гитарных партий, напоминавших об Элвисе в его самыймелодраматичный период, словно эхо шагов по аллее вдоль ускоряющейся рекиклавишных, которые запевали эту песню. Блистательное блюзовое соло Пейджа —раскопанное в каком-то темном уголке его одурманенной души — практическиискупает отсутствие у него других идей для этого альбома, а душераздирающиеслова Планта на этот раз обращены не к его потерянному сыну, а к его жене,только что родившей ребенка, который, как он, похоже, предполагает, станетключом к их освобождению от боли, которая никогда их полностью не покинет, но,возможно, будет лучше понята со временем. И любовью.
Вовремя стокгольмских сессий были записаны также еще три трека, которые в итогене вошли в альбом. Два из них, ‘Ozone Baby’ и ‘Wearing and Tearing’,были неловкими попытками возродить классический звук Zeppelin с депрессивной идурманящей энергией новой волны, обделявшей группу своим вниманием. Первыйтрек, полный выражений вроде «а не хочешь ли ты?», что было lingua franca раннегобританского панка, изобиловал неумелыми попытками Планта создавать панк-фразы,пока другие участники силились привести их в порядок. Второй трек, который такрадовал и Пейджа, и Планта, что они думали о выпуске его в качестве одиночногосингла, что раньше казалось кощунственным, а теперь стало необходимым условиемнастоящего панковского протест-альбома, был ничем иным, как переработаннойверсией ‘Train Kept A-Rollin’, и снова демонстрировал, что группапытается вернуться назад, стараясь сдержать свою естественную склонность квыходу за пределы и прорыву к новым горизонтам, — а хриплый голос Планта тамзвучал ужасно измученно. Третий трек, ‘Darlene’, был лучшим извторосортных и восходил к ранней, более легкой, допанковской эре, когда рокерыкатились вперед неосознанно, а девушек действительно звали Дарлин, и они насамом деле танцевали в своих «тесных платьях».
Витоге In Through the Out Door, получивший такое шуточное и печальнопророческое название [Сноска:In Through the Out Door (англ.) — «Вход через выход». — Прим. пер.], оказался посредственной мешаниной полуготовых идей ивымученных из последних сил попыток что-либо сделать. Вместо задумывавшегосяизначально грандиозного заявления, которое бы и проучило панков, и подчеркнулотворческое здоровье группы, он стал просто отражением того, где находилсякаждый из четырех участников Zeppelin в тот момент, когда создавалась музыка, —в унынии. А, как однажды сказал Пейдж, он и надеялся, что каждый из альбомовZeppelin будет точно показывать, где находится группа, но в этом случаеотражение получилось болезненным. Даже лучшие композиции — ‘In the Evening’,‘Fool in the Rain’, ‘All My Love’ — звучали грустно и удрученно.Вечеринка закончилась, но никто еще не хотел уходить. «Не думаю, что этодействительно была пластинка Led Zeppelin, — сказал мне Плант в 2005-ом. — Еезаписали мы вчетвером, но, думаю, она не была настолько зеппелиновской,насколько могла бы быть — по множеству разных причин».
