ДоThe Yardbirds у тебя не было шанса применить на практике все, чему ты научился.Играть с Джеффом было подобно откровению, тебе правда казалось, что тысправился, — минут на пять. Это могло быть даже лучше, чем The Stones, — большесоло и коммерческих аккордов, чем ритм двух гитар, — но Джеффу просто нехватало... чего-то. Дисциплины, как это называли. Но не только этого. В немпросто было что-то — какой-то бес, — что, казалось, склоняло его... порой всепортить. Эдакая безуминка. Он мог бы быть лучшим, но не похоже, что ему было доэтого дело. В отличие от тебя. Ты заботился о каждой детали, всегда хотел,чтобы все было в лучшем виде. И это еще одна причина тому, что ты так ненавиделработать с Микки Мостом. Ты был в студии с The Yardbirds и хотел изменить мир,а Микки воспринимал это как одно из твоих сессионных шоу. «Следующий!» —говорил он, как только ты заканчивал дубль, даже не прослушивая его снова. Тысказал ему: «Я никогда в жизни так не работал», — даже на сессиях. А он даже невзглянул на тебя, просто ответил: «Не беспокойся об этом», — и все, вы перешлик следующей песне.
Неудивительно,что Джефф больше не парился. Это было обузой. Как раз тогда ты всерьез увлексягитарой Les Paul Black Beauty, действительно выдающимся инструментом. Как раз очем-то таком ты и мечтал в детстве. Тебе она так понравилась, когда ты впервыеувидел ее на стене музыкального магазина на Дин-стрит, что ты продал своюгитару Gretsch Chet Atkins, чтобы купить эту. Вот откуда брали свое началофидбэк и дисторшн — Black Beauty. Ты вообще-то слышал, как сам Лес использовалэто со своим трио в ‘It’s Been a Long, Long Time’. Он исполнил там все — неошибившись ни на дюйм, от тональности тех фантастических вступительных аккордовдо соло, — мультитрекинг, фидбэк — все это началось в Les Paul Trio! Но какдавно это было? Чертовски забавно, когда ты думал об этом, но в те времена Лесбыл с Рейнхардом, не так ли? Так чего ж ты ожидал? Эрик был первым, кторазобрался во всем этом, когда он был еще с The Bluesbreakers. Он достал себеодин из первых усилителей Marshall и все пошло зашибись! По-настоящемуволнующе...
Ближевсего ты подошел к тому, чего хотел, после того как Джефф покинул TheYardbirds, в композиции ‘Glimpsies’, которая стала первой, где использованиетобою скрипичного смычка было больше, чем просто трюком. Они называли это твоейфишкой, но для тебя использование смычка для гитары было больше, чем простонововведением. Главным было создание музыки, обнаружение новых звуков, всеостальное, что ты умудрялся извлекать из этого. Ты старался показать другим, кудаможно пойти, делая записи со всеми этими звуковыми эффектами, на фоне которыхты играл, импровизируя на фоне звука стейтен-айлендского парома, всех этихскрипучих шумов и гудков. Ты хотел также достать несколько кассет с речамиГитлера, но другие сказали, что ты перебарщиваешь. Перебарщиваешь? Ничуть.Впрочем, попробуй сказать это Киту, после того как он нажрался. Или Крису,который сидел там и возился с своей камерой... Но для тебя в те ночи в местахвроде Fillmore East, когда небо падало во время ‘Glimpsies’, все было так, какбыло, как могло быть, как должно было быть. Почему остальные не моглиразглядеть этого? Ты говорил об использовании магнитофонов, которые приводилисьв действие потоками света, пока танцовщицы занимались своим делом, заставляя огнимерцать, а музыку — взлетать... а другие просто смотрели на тебя и качалиголовами, словно ты сошел с ума. Придурки. Но ты знал. Однажды все будут делатьто же самое. Свет, музыка и танцовщицы. Ритуалы. Секс. Магия...
Втот момент единственным человеком, которому, к счастью, были безразличны всеэти мелочи относительно написания песен, оставался Джон Бонэм, который началиспытывать на себе вполне ожидаемые последствия вынужденного годичного отъездаиз дома. Однажды вечером во время сессий на SIR он приехал в Rainbow, где сел убара и заказал двадцать «Черных русских» — залпом опустошив половину из них.Сделав оборот на своем стуле, он заметил знакомое лицо, Мишель Майер, котораядолгое время была партнером продюсера и лос-анджелесского светского льва Кима Фоули.Ужинавшая Майер взглянула на него и улыбнулась. Бонзо не ответил улыбкой.Вместо этого он набросился на нее с кулаками, ударив ее по лицу и столкнув состула. «Даже не смотри на меня так больше!» — проорал он.
Группаокончательно покинула Лос-Анджелес в конце октября: Джимми неожиданно настоялна их переезде из-за особенно разрушительного урагана, который пронесся надпобережьем Малибу, воспринятого им как дурное предзнаменование. По дороге вМюнхен, где для завершения альбома была забронирована студия Musicland, Бонзовырубился, выпив несколько больших джин-тоников, пару бутылок белого вина ишампанского. Он причинял столько беспокойства остальным пассажирамбизнес-класса, что те умоляли стюарда не будить его, когда принесли обед. Когдачерез несколько часов Бонзо пришел в себя, он описался. Накричав на МикаХинтона, его личного роуди, он заставил его стоять перед ним, пока он менялштаны, а потом посадил Хинтона в свое мокрое кресло, в то время как сам занялместо Мика в салоне эконом-класса.
Расположеннаяв подвале отеля Arabella студия Musicland была красивой и современной, скуднообставленной с упором на функциональность. Thin Lizzy только что записали тамдополнительные дорожки для своего альбома Johny the Fox, а The Stonesдолжны были появиться как раз после Zeppelin. Расписание было фактическинастолько плотным, что у группы было только восемнадцать дней на работу. Ниодин из альбомов Zeppelin с самого первого, вышедшего восемь лет назад, незаписывался так быстро, но Пейдж был настроен решительно. В результате онпозвонил Джаггеру и попросил его дать им еще время, и лидер The Stones срадостью пошел на уступку — в определенной степени. Он сказал, что можетпредоставить Джимми три дополнительных дня. Практически ничего по меркамзвукозаписи, но только это и было нужно Пейджу, чтобы закончить работу, записаввсе его дополнительные гитарные дорожки, в том числе шесть для ‘Ahilles LastStand’, в течение безумной четырнадцатичасовой сессии, прерываясь толькотогда, когда его пальцы так болели, что он больше не мог должным образомработать ими.
Работаясутки напролет — в студии всегда была полночь, — Джимми проводил там по три дняза раз, отдыхая на полу. «Группа записала основные треки и уехала, — вспоминалон, — оставив меня с [инженером] Китом Харвудом работать над дополнительнымидорожками. Мы договорились: тот, кто просыпается первым, будит второго, и мыпродолжаем студийную работу». В результате Пейдж по-прежнему остается чрезмерногорд тем, что изначально он называл просто «мюнхенской пластинкой», ведьитоговое название не было выбрано, пока они не разработали дизайн обложки. «Этобыл очень, очень глубокий альбом, — сказал мне Джимми. — Роберт попал в аварию,и мы не знали, восстановится ли он. Он ходил на костылях и пел, сидя вкресле-каталке». Или, как сказал в то время Плант, альбом был «нашим вызовомвсему. Неудачам и судьбе...»
Однакоглавный элемент, который помогал Пейджу теми долгими «глубокими» ночами,проведенными в студии, был гораздо более прозаичен. Как впоследствии вспомнитКоул, «один из наших роуди... вытащил мешок наркоты из кармана пальто. „Тутполно джанка, и он хорош“, — сказал он. С его помощью я нашел местного дилеранеподалеку от студии». Для Пейджа — а вскоре и Бонэма с Коулом — героинперестал быть «восстановительным» наркотиком, который можно было приниматьвремя от времени, и превратился в предмет зависимости. Первые признаки этогоКоул заметил во время работы над альбомом, на встрече в Лос-Анджелесе, когдаПейдж наедине пожаловался ему на странные боли и постоянный насморк —классические симптомы отказа от героина. Потом, в конце их визита, когда онивместе ехали в аэропорт, как Коул описывает это в своей книге Stairway toHeaven, Пейдж повернулся к нему и сказал: «Ради всего святого, Ричард, невпутывайся в это дерьмо».
«Чтоты имеешь в виду?» — спросил Коул.
«Героин.Думаю, я попал. Это ужасно».
