Мир рассыпался, разлетался, развеялось на безжалостном ветру серым пеплом... Прежде, среди тревог и разочарований, боли и отчаяния у него было то, что оправдывало его искалеченную, но по какой-то причуде Воли нужную другим жизнь: уверенность в том, что, едва проклятье начнет брать верх, он сможет покончить с ним - и с собой. Но теперь даже этого выхода его лишили, переплетя в n'orrin est их с леди Ириенн судьбы, лишил его. Себя Эрелайн убил бы, не дрогнув, но ее! Он не распоряжаться ее судьбой?

   "Я должен был умереть раньше, - с неожиданно ясностью понял он. - Должен, но не стал, не смог".

   - Как ты жестока, Извечная... - полустон, полусмех - мучительный, невыносимый. - Даже сейчас ты смеешься надо мной. Зачем? За что?..

   Тьма повсюду. Она смотрит из теней - прежде родных, мягких, грифельно-серых, а теперь, злых и враждебных. Из ночи за окном, из темноты зеркал, в которые теперь он даже не может взглянуть, боясь увидеть ее...

   - Эрелайн?

   Голос - встревоженный и усталый, запыхавшийся, искаженный злым эхом дворцовых стен, неузнаваемый - звал его. Кажется, уже не в первый раз. Эрелайн обратил на него внимание только сейчас и болезненно застонал, сжавшись в клубок, как в детстве. Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить, даже думать.

   - Айн! - срывающиеся и отчаянное, как будто приглушенное, как если бы тот, кто говорит, надеялся, что другие его не услышат.

   Шаги становились ближе. Голос обретал цвета и краски, жизнь, ширился обертонами.

   "Лоир", - с отчаяньем подумал Эрелайн. В горле зародился глухой рык. Не злости - досады и раздражения.

   Он сжался еще больше, подтянув колени к груди и уткнувшись в них лицом, в надежде стать хоть чуточку незаметнее. И согреться: в комнате почему-то было очень холодно, и Эрелайн цеплялся за крупицы все ускользающего тепла.

   Уходи, убирайся! Пожалуйста, пройди мимо!

   Он не боялся, что может вновь сорваться, нет: тьма задремала сыто мурлычущей кошкой, то и дело сонно приоткрывая лукавый зелено-желтый глаз. Ему мучительно было осознавать собственную слабость. Айн знал, что сейчас не сможет взять себя в руки, не сможет оправиться от случившегося и позабыть тот ужас, который сдавил ему горло, когда он очнулся от завладевшего им проклятия. Не сможет позабыть - и открыть свою истерзанную душу другим. Он вообще ненавидел выслушивать сочувствия и утешения, и меньше всего нуждался в жалости. Все, что ему нужно: покой и одиночество. С остальным Эрелайн справится сам.

   Шаги, все ближе и ближе.

   Пройди мимо, ну же! Ну! Что тебе стоит?!

   Дверь скрипнула, негромко и устало провернувшись на петлях. Он еще больше сжался, глупо, совсем по-детски надеясь, что Лоир не заметит его в густой, как патока, тени. Нужно было уйти через нее или скрыться в ней, но Эрелайн слишком устал, чтобы что-то делать.

   От открывшейся двери потянулся, потягиваясь и лениво мазнув мягкой лапкой, сквозняк, заставив качнуться тяжелые шторы. Лои провоевал с дверью секунд пять: до тех пор, пока не смог пересилить шаловливый сквозняк и рывком захлопнуть ее. Тишина ночи, делавшей дворец не уснувшим, а умершим, заколдованным, всколыхнулась ее грохотом.

   Эрелайн буквально кожей почувствовал его взгляд, и, не давая ему сказать ни слова, глухо проговорил:

   - Уходи.

   - Айн...

   - Уходи.

   - Айн, да послушай!

   - Я сказал, уходи, - жестко, почти жестоко повторил он, оборвав его фразу. И вздрогнул, когда услышал яростное:

   - Да выслушаешь ты меня, наконец?!

   Эрелайн вскинул голову, удивленный - так неожиданно резко и зло прозвучал обычно спокойный голос.

   От прежнего прибранного облика Лои не осталось и следа: каштановые вихры растрепаны, шейные платок упорхнул с шеи, сюртук расстегнут. По виду - только-только выдернут из постели, но в приглушенно-зеленых глазах нет и тени сонливости. Зато есть то, что он хочет видеть меньше всего.

   - Я не нуждаюсь ни в сочувствии, ни в жалости.

   - А в помощи? - ярость и злость ушли из голоса, сменившись чем-то похожим на бессилие и отчаянье.

   - А помочь мне никто не сможет.

   Эрелайн опустил голову, уткнувшись лицом в колени, и закрыл глаза, показывая, что разговор окончен.

   Тоскливо, как-то нерешительно скрипнул паркет, как если бы стоящий на нем не мог определиться, что делать - и тишину нарушил тихий перестук шагов.

   Подойдя, Лои остановился и, помедлив, присел рядом с ним.

   - Что случилось сегодня? - негромко спросил он после недолгого молчания.

   - Сэйна сказала только то, что ты не смог удержать проклятье, и оно едва не вырвалось из-под твоей воли.

   Эрелайн никак не среагировал на его вопрос. Так и не дождавшись ответа, Лоир вздохнул и начал, так мягко, как только мог:

   - Ты не должен во всем и всегда винить только себя. Есть вещи, которые от тебя не зависят, и ты не сможешь изменить их, как бы ни старался и сколько бы ни отдавал сил. Требовать от себя иногда просто глупо. Особенно когда ты сделал столько всего другого, гораздо более важного и значимого. И рассчитывать только на себя тоже не должен. Ты постоянно замыкаешься в себе, ощетиниваешься иголками, как только кто-то протягивает тебе руку. И ошибаешься. Потому что больше всего тебя тяготит не проклятье и не ненависть, которую ты так старательно взращивал в себе, а одиночество.

   С последним затихшим отголоском его слов на гостиную упала тишина. Тишина, которую никто не собирался нарушать.

   Лоир вздохнул и поднялся. Помедлил несколько мгновений, развернулся и направился к двери. Тихонько скрипнула, проворачиваясь, дверная ручка. Сквозняк коснулся щеки, пробежал по волосам, вороша их, но не спеша уходить: дверь по-прежнему была открыта.

   - А впрочем, знаешь, - глухо сказал Лоир, так безразлично, будто обращался в пустоту, а не к нему, - ты прав. Никто не сможет помочь. Никто, кроме тебя самого. Трясущиеся руки, полубезумный взгляд, посеревшее и осунувшееся от постоянного недосыпа лицо... Это не вина тьмы, а твоя вина. Не она, а ты изводишь себя своей ненавистью и презрением, невозможными целями и невыполнимыми требованиями. Когда ты поймешь, что борешься не с ней, а с собой, и этим убиваешь себя? Ты ничем не лучше тех, кто тебя ненавидит, считая чудовищем. Потому что ты так же себя ненавидишь. И так же не даешь себе ни единого шанса.

   Он замолчал, но почему-то медлил, хотя лучше кого бы то ни было знал, что не услышит ответа. Лоир ушел только спустя минуту. Дверь закрылась резко и звучно, но без злости, как будто ее просто забыли или не сочли нужным придержать.

   В голове не осталось ни единой мысли. Все, что терзало его прежде, ушло, оставив после себя звонкую пустоту. Только дышать почему-то стало труднее.

   Эрелайн не знал, сколько еще он просидел так, глядя перед собой и не замечая ничего, как не знал, в какой момент он очнулся от странного забытья. Рывком встал, сделал по инерции несколько шагов и остановился. Качнул головой, словно это могло унести с собой оцепенение, и направился к шкафу, где обычно пылились в темно-зеленых покатых бутылях вина.

   Дверца шкафа отворилась беззвучно, только блеснуло, на мгновение отразив лунный свет, стекло - свечей он так и не зажег. Эрелайн наугад выбрал одну из бутылей, подхватил с верхней полки тонконогий бокал и твердым, но небыстрым шагом прошел к стоящему рядом столику.

   Аромат - сладость винограда и терпкая горечь - пробежал по комнате, как только Эрелайн откупорил бутыль. Темное, кажущееся обманчиво густым и тягучим, вино хлынуло в хрустальный бутон бокала, обагрив его стенки.

   Первый глоток осел на языке горечью воспоминания, не принеся желанного успокоения. Которое, впрочем, не принесет ни второй, ни третий... ни последний.

   Эрелайн отставил бокал, не сделав больше ни глотка. Развернулся - и тем же неспешным, механическим шагом, что и прежде, направился к двери в спальню. Чтобы забыться тяжелым сном без сновидений.