Такие аргументы подействовали. Лева успокоился. Когда речь идет о заработке, разве он не понимает?

За три вечера Говоров написал две статьи. Долго раскачивался над первой страницей, потом вдруг накатило, прорвало — поймал, что называется, кота за хвост. А в голове уже выстраивалась серия передач, ребята в Москве об этом не могут говорить, так он расскажет за них и о них — потом статьи лягут в основу книги «Мое литературное поколение». Ловко он придумал: подрабатывая на Радио, написать книгу! Кого ж такая перспектива не вдохновит?

Радужные планы лопнули в пятницу. Владимира Владимировича не было в бюро, обедал с кем-то в городе (Говоров постепенно смирился с мыслью, что обедать — основное занятие американских начальников), но прочесть и отредактировать скрипты он поручил Краснопевцевой. Вроде бы отлично складывалось, и здесь свои люди, Краснопевцева — правая рука Самсонова!

…Они просидели два часа, спорили над каждой фразой, и, подписывая скрипты, Краснопевцева деловито подытожила: «Видишь, это не советская цензура, я не изменила ни одной твоей мысли, но теперь стало лучше. У меня большой опыт редактуры самиздата».

Вместо того чтобы хлопнуть дверью, Говоров машинально вошел в студию. Толя Шафранов настраивал микрофон. Этой паузы хватило. Говоров отложил в сторону отредактированный текст, прочел статьи по неправленому второму экземпляру, написал записку Владимиру Владимировичу: я свое обещание выполнил, однако работать на Радио не буду. Тексты оставлю.

В воскресенье он виделся с Самсоновым и ничего ему не сказал. Не маленький, чтобы жаловаться. Конечно, обидно было расставаться с идеей книги, ладно, проживем без Радио, есть Толстовский фонд, немцы должны перевести гонорар, и, в конце концов, Лева обещал ему место в журнале.

В понедельник утром Говорова разбудил телефон. Владимир Владимирович просил немедленно приехать в редакцию.

Говоров приготовился рвать и метать, а Владимир Владимирович рассматривал его с таким изумлением, будто перед ним был редкостный экземпляр природы: синий кактус, желтый слон или трехкрылая бабочка. Даже встал из-за стола и потрогал Говорова за рукав — дескать, не улетит ли, не испарится?

— К нам рвется много народу. Некоторым мы сразу даем от ворот поворот. Впервые вижу человека, который отказывается у нас работать. Что произошло?

Говоров рассказал, с трудом сохраняя спокойствие, а Владимир Владимирович развеселился:

— Я прочел оба варианта. Я не заметил особых расхождений. Ну одна фраза длиннее, другая — короче, какие-то слова заменены… Неужели для вас это имеет значение?

— Имеет, — ответил Говоров. — Я писатель, мне важно каждое слово, я сам знаю, куда его ставить. И еще… — Говоров запнулся. Он почувствовал, что Владимиру Владимировичу крайне важно знать это «еще». Между ними возник контакт. Была не была, решил Говоров, что я теряю? — И еще, на мой взгляд, Краснопевцева — графоманка. Таких много на Руси. Они штурмуют Союз писателей, но чтоб попасть в союз, нужны элементарные профессиональные навыки. А Краснопевцева умудрилась не напечатать ни строчки, что вообще удивительно при той массе изданий и слабом уровне редакторов. Прошлая пятница для Краснопевцевой стала звездным днем. Когда она меня корежила, она брала реванш. Я не против, чтоб человек получал удовольствие, но я не мазохист. Вполне допускаю, что я неправ. Однако пусть Краснопевцева упражняется на ком-нибудь другом.

— Поймите, — без тени улыбки сказал Владимир Владимирович, — мне про вас ничего не было известно. Простите великодушно, я не читал ваших книг. Я прочел лишь два ваших скрипта. — И после некоторой паузы: — Вы придумали продолжение?

Говоров рассказал.

— Очень интересно. Я должен запросить Гамбург, уверяю вас, это чистая формальность.

— Я не буду больше писать, — повысил голос Говоров. — Я не хочу, чтобы…

— Помилуйте, батенька, — взревел старый морж, — ну, получилась накладка, я виноват, зачем пинать ногами старика? Неужели непонятно, что отныне в моем бюро Краснопевцева к вам близко не подойдет. Я буду читать ваши скрипты. Вас редактировать? А вы шутник. Впрочем, не знаю, как у вас получится у Самсонова. — И выстрелил в упор: — Он действительно берег место в журнале для вас. Ему позвонили из Америки, очень посоветовали взять Краснопевцеву. Кто? Выясняйте сами у господина Самсонова. Условимся: я вам ничего не говорил. Одновременно в Гамбурге для Краснопевцевой придумали эту полуштатную редакционную должность. Короче, Краснопевцева сидит на двух стульях, а вы сидите… Извините, хотел сказать грубое слово. Вы были со мной предельно откровенны. Я это оценил. Теперь моя очередь.

И Владимир Владимирович раскрыл Говорову карты. На Радио намечаются преобразования. Отдел культуры переведут в Париж, ибо в Париже на сегодняшний день вся литературная эмиграция. Поедет ли Галич? Галич мечтает о Париже. Ему плохо в Гамбурге. Он вам ничего не говорил? Александр Аркадьевич — человек гордый. Разумеется, это ошибка Вильямса, нельзя было предлагать Галичу пост начальника отдела культуры. Галич — творческая личность, а не канцелярская крыса. Но дружный коллектив Гамбурга — кстати, там много бывших советских — негодует: мы работаем в поте лица, пишем корреспонденции, а Галич только поет песенки и получает вон какую зарплату. Пусть сначала научатся писать такие песенки? Правильно! Но не напоминает ли вам это здешнюю ситуацию, которую мы недавно обсуждали? Теперь, надеюсь, вы меня поняли. Не скрою, заполучить культурный отдел в Париж у меня больше шансов, если у микрофона будет выступать писатель Андрей Говоров. Тогда нас расширят, переведут в другое помещение, объединят с восточноевропейскими редакциями. Видите, я в вас заинтересован и надеюсь со временем предложить вам редакторское место. Но пока о наших планах прошу не распространяться.

Говорову надо было как-то пережить новость о журнале. Так вот почему Лева не спешит привлекать Говорова к делам! Ладно, подождем, когда Самсонов сам это ему объявит. И в данном случае Радио как запасной вариант…

— Вы хотите сказать, что предоставляете мне полную свободу?

— Почти, — хитро улыбнулся Владимир Владимирович. — Как директор бюро, я обязан осуществлять политическую цензуру.

— Например?

— Ну если вы напишете, что в Америке по статистике большинство преступлений совершается неграми, я вычеркну. И не потому, что противоречит истине, а потому, что противоречит политическим установкам Радио. Если вы обзовете Брежнева болваном и негодяем, извините, тоже не пропущу. Про Брежнева дайте мне это понять, изъясняясь вежливым дипломатическим слогом, — я подпишу с удовольствием.

И, полуобняв Говорова за плечи, Владимир Владимирович повел его в другую комнату, где сказал высокой, неопределенного возраста, густо накрашенной блондинке:

— Познакомьтесь, Беатрис, с господином Говоровым. В приятнейшей беседе провел с ним несколько часов. Кстати, мы должны ему деньги за два скрипта.

Беатрис рассиялась в очаровательной улыбке.

«Бывают же такие милые люди», — думал Говоров, складывая в бумажник тысячу двести франков.

«Все образуется», — писал мудрый Лев Николаевич Толстой. Через полгода Говоров кончил свою серию передач «Мое литературное поколение». Действительно, получилась книга, которую издали в Америке. К этому времени сбылись планы Владимира Владимировича: отдел культуры перевели в Париж, сняли новое, можно сказать, роскошное бюро, из Гамбурга приехали Галич, Константинов и молодой политический обозреватель Боря Савельев. Париж привлек новых авторов и стал выдавать программы стахановскими темпами. С такой нагрузкой редактор Краснопевцева просто физически не могла справиться, сидеть на двух стульях не удавалось. Лева Самсонов полагал, что Краснопевцева предпочтет работу на Радио (денежно более выгодную) и тогда освободится место для Говорова во «Вселенной». Но Краснопевцева осталась в журнале. Владимир Владимирович тут же пригласил Говорова.