Короче, чтобы пересечь площадь Италии, Говорову потребовалось минут пятьдесят. И еще минут двадцать он искал место для бесплатной стоянки, пока не втиснул машину в какую-то дыру на тротуаре бульвара Распай, около Американского студенческого центра. Таким образом, ушло то время, которое он планировал для тихой, одинокой прогулки перед встречей с Актер Актерычем. (А почему он не мог оставить машину поперек улицы, или на середине бульвара, или хотя бы на платной парковке у Монпарнаса? Не мог, неужели вы еще не поняли? Одна мысль, что после его исчезновения у Киры будут дополнительные неприятности с полицией, внушала Говорову ужас.)

— Месье, у вас не найдется несколько мелких монет?

Клошар смотрел на него, как смотрят все парижские клошары, независимо и даже с некоторым вызовом. Говоров усмехнулся. Неужели он производит впечатление человека, у которого можно просить деньги? Впрочем, почему нет? Он только что запер дверцу своего «пежо», на нем костюм от Кристиана Диора (костюм, купленный четыре года тому назад, однако ношенный в общей сложности всего месяц — не было особых поводов, а так Говоров предпочитал ходить в свитерах и куртках), в руке у него деловой атташе-кейс — словом, у клошара взгляд наметанный.

Раньше иногда он давал франк, потом стал объяснять, что он не банкир, месье, вы меня с кем-то спутали, потом говорил, что он сам безработный.

— Мой друг, я как раз собираюсь делать то же самое, что и вы, — ответил Говоров.

Клошар недоверчиво покачал головой и выругался. Не поверил. Подумал, что над ним издеваются. А зря. Сколько раз Говоров мысленно видел себя просящим милостыню на улице, это был повторяющийся кошмар его бессонных ночей. И вот — что скрывать, дамы и господа, — такой момент наступил. Но никогда Говоров не сможет преодолеть внутреннего страха обратиться легко и небрежно к прохожему, не унижаясь даже перед самим собой, — дадут, спасибо, не дадут, черт с ними. И ведь так можно было кое-что набирать, хотя бы на жратву для семейства. Однако не дано было Говорову переступить через этот порог. Он твердо знал, что судьба русского писателя связана с бедами и лишениями — это пускай, но ни в каких случаях русскому писателю нельзя стоять с протянутой рукой.

День не соответствовал событию. Погода в Париже взяла летний отпуск. Низкое ноябрьское солнце било в верхние этажи, и раскрывающееся окно стреляло в Говорова слепящим зайчиком. Ажурные металлические решетки балконов опоясывали добропорядочные буржуазные дома, построенные в начале века, и делали их похожими на многопалубные океанские лайнеры, по прихоти Творца бросившие якорь в самом центре города. Когда Говоров бывал тут вечерами, ему часто казалось, что он, как отставший от экипажа матрос, слоняется на ветру и под дождем по пустынному пирсу, а в этих океанских крепостях, намертво пришвартованных к бульварам, идет своя, благополучная, устроенная жизнь, играет тихая музыка, официантки в накрахмаленных передниках разносят публике блюда, и звенят бокалы на пиру, куда для Говорова закрыт доступ.

Сейчас здесь было буднично оживленно, обыкновенный парижский дневной коктейль, взбитый из пестрой туристской толпы, рекламы, столиков кафе на тротуарах, витрин магазинов, прилавков с устрицами и ракушками на завитках морской капусты и густо замешенный на бензинном чаде автомобилей, штурмующих перекрестки. Лишь стоящий особняком, торчком, роденовский зеленый халат, из которого выглядывал позеленевший от злости Бальзак (и как тут не озвереть, граждане, когда день и ночь у тебя на макушке сидят голуби, воркуют, суки, и гадят прямо на лоб?), напоминал Говорову, что всегда, во все времена торжествовала суета сует, что даже этот французский классик, у которого в прихожей издатели сучили ногами от нетерпения, умер в нищете и долгах, а значит, доля писателя терпеть и нести свой крест — потом ему все зачтется.

Увидев Говорова, Актер Актерыч изобразил немую сцену, и будь ей свидетелем ушлый театральный критик, тот бы расшифровал, что это смесь Ноздрева и Чичикова в эпизоде… Говоров не был ни ушлым, ни театральным, но сразу понял: в их планах что-то сорвалось. Так и оказалось. У Актер Актерыча оставалось всего полтора часа свободного времени, и вечером — выступление в посольстве, обязаловка, старик, а в пять часов пресс-конференция в Обществе франко-советской дружбы, никак, старик, не отвертеться, хорошо еще, что посольские товарищи обещали провести его по магазинам, ты же, старичок, занят, я бы тебя даже и просить об этом не стал, ужас сколько надо купить шмоток домой и, главное, разной дряни для всех секретарш в министерстве и управлении, не подмажешь — не поедешь, иначе в следующий раз забудут поставить печать на нужную бумагу — и соси лапу в Москве, ты, старик, уже забыл наши порядки.

Говоров тут же достал конверт с тысячью франками. Великолепным театральным жестом Актер Актерыч перехватил конверт, поймал буквально на лету, и исчез конверт, растворился в воздухе, любой бы фокусник позавидовал такой классной работе.

И почудилось Говорову, что важной для Актер Актерыча была не встреча со старым приятелем, а вот эта тысяча на шмотки, о которой они договорились еще по телефону. Но Говоров отогнал эту поганую мысль. В конце концов, ему тоже необходимо передать деньги в Москву, последние деньги, и Актер Актерыч не подведет, отсчитает Альке и Лизке хорошую сумму в рублях, по взаимовыгодному курсу. И даже если деньги послужили первопричиной их встречи, все равно грех обижаться на Актер Актерыча, ведь у того в кармане франков — кот наплакал. Понимать надо.

— Нет, ты не понимаешь, — говорил Актер Актерыч (они уже сидели за столиком в глубине кафе, не захотел Актер Актерыч у окна. Говоров и это понял — нельзя было, чтоб их заметили советские), — Госконцерт нас обкрадывает. Мы играем почти при полном зале. Это сколько же валюты? Подсчитай! А поселили нас в дрянной гостинице, туалет, извини, в коридоре. Телефоны в номерах отключили. За завтраки не платят. Ты что пьешь, кофе? Возьми мне пива. А завтраки здесь кусаются. Все кусается. На наши суточные в самой дешевой забегаловке раз в день можно поесть. А ведь всем надо в Москву привезти, не у всех друзья в Париже. Да, жрем холодные советские консервы, с вашим, как его, длинным хлебом. Хлеб вкусный. И я-то на полный срок, во всех спектаклях занят, а молодых ребят, которые только Чехова играли, им ни одного лишнего дня погулять по городу не дали. Посадили в самолет — и в Москву. Экономят. Хозрасчет. А когда еще парням повезет Париж увидеть?

По взгляду Актер Актерыча Говоров догадался, что тот голоден.

— Хочешь, я тебе закажу крок-месье? Это такая забавная хреновина из поджаренного хлеба с ветчиной.

— А ты будешь?

— Да я не хочу есть.

— Тогда и я не буду! — решительно отрезал Актер Актерыч.

М-да… Говоров забыл характер своего приятеля. Он достаточно тонок и подачек не принимает. Но хватит ли у Говорова денег на два крок-месье? Ведь когда он намечал вечернее гулянье, расплачиваться он не планировал. А в кафе надо выкладывать наличные. Отступать некуда. Рискнем. В крайнем случае оставлю в залог водительские права.

— Ладно, уговорил, — сказал Говоров, — за компанию и жид повесился.

— Кстати, дошел до тебя последний анекдот про еврея-отказника? — сразу повеселевшим голосом спросил Актер Актерыч. — Так вот, приходит еврей в московский ОВИР…

О Господи, подумал Говоров, что же они там с людьми делают? Ведь Актер Актерыч — человек очень известный в Союзе, небось на приемах в Кремле бывает, ему члены Политбюро ласково жмурятся, к министру дверь ногой открывает. Почет, уважение, квартира, машина — все есть у Актер Актерыча, но зависит он от маленького чиновника в министерстве, и этот чиновник решает, когда пускать его в заграницу и какие суточные платить. Не бось и этому чиновнику Актер Актерыч смешные байки рассказывает, костлявым секретаршам ручки целует и все равно в Париж, как нищий, приезжает…