Я выбрался из-под обоих и встал. Больше не хотелось ощупывать горла трупов. Она лежала ко мне левым виском. Волосы сильно намокли от крови. Я всматривался изо всех сил и, только заметив, как вздымается и опадает грудь, рискнул приложить к горлу палец, нашел местечко, где бился пульс — тук-тук-тук.

Потом посмотрел на него. Тут уже никому не найти никакого пульса. Череп раскроен по диагонали, от одного виска поперек до другой надбровной кости. Рана шириной с огнетушитель и, наверно, в дюйм глубиной. Глаз таращился с таким изумлением, какого не встретишь в мире живых.

Накатила слабость и медленно отступила. Я был ростом в три этажа и покачивался под легчайшим бризом. Игрушечный паренек из соломы и теста. Левая рука висела. Опустив глаза, я увидел деловито капавшую с кончиков пальцев кровь.

Принимайся за дело, Макги. О многом надо позаботиться. Приведи яхту в порядок. Берись за ведра и швабры, старик. Надраивай палубу. Давай, пошевеливайся, потому что не знаешь, сколько у тебя времени, а его, может быть, мало. Я полез в карманы Хаззарда, нашел ключ от наручников, умудрился повернуть его онемевшими пальцами, освободить правое запястье, сильно стертое металлом.

Никак не мог заставить себя поторапливаться. Я размышлял. Это было нечто вроде игры, занимательной и не слишком серьезной. Можно справиться, не позволив себе навсегда слететь с катушек, а можно и не справиться. Интересно.

Медленно двигаясь к носовой части, я сорвал с себя рубашку. Повернулся левым боком к зеркалу. Входное отверстие находилось в трех дюймах ниже плеча с наружной стороны, но было очень глубоким. Точно не скажешь, что кость не задета. Пуля явно прошла навылет, пробив чертовски большую дыру. Я поднял правой рукой левую, прислонил ладонью к стене, уткнулся локтем. Забил в раны марлевые подушечки, аккуратно перевязал, отрывая зубами полоски пластыря.

— Прекрасно, — услышал я собственный голос, который шел как бы из другой комнаты. — Весьма чистенько.

И направился в камбуз. Шок. Кровотечение. Надо возместить потерю жидкости. Принять стимуляторы. В холодильнике стояла кварта апельсинового сока. В шкафчике со спиртным — непочатая бутылка виски «Дикий Индюк». Я поставил все это на столик, сел, из углов на меня двинулся белый туман. Стало ясно, никто не намерен ко мне подойти, обслужить. Я взял за запястье левую руку, положил на стол. Послал по нервным волокнам приказ. Пальцы шевельнулись. Выпил треть сока. Сделал четыре долгих глотка бурбона. Еще треть сока. Еще глоток спиртного. Отлакировал соком. И опять бурбон, ровно столько, сколько требуется для ублажения рвотного рефлекса.

Давай, белый туман. Попробуй еще разок. Вот он я, Макги.

Но туман пока спрятался назад в угол, и я больше не видел его краем глаза. Встал, не думая о руке, которая соскользнула со столика и ударилась о бедро. Думал я о Джанин, которая получила пулю в голову, и о том, что тук-тук прекратится. Схватил левую руку, перевернул, посмотрел на часы, — неужели сейчас три часа дня?

Иди выясняй. Рано или поздно придется выяснить. Так иди посмотри на нее.

Горло еще пульсировало, как хороший моторчик. Я подхватил ее, оттащил от Фредди, положил на кровать. Не хотелось ее слишком двигать, не хотелось и рисковать, вдруг придет в себя и увидит, что лежит рядом с тем, что некогда было Фредди.

Взяв кусок старой парусины, я расстелил ее на полу у кровати сбоку, наклонился через бывшего Фредди, схватил окровавленную простыню, вытянул из-под Джанин и тянул, тянул, пока он не скатился, упав с мягким стуком на парусину лицом вниз. Я оставил на нем простыню, завернул в парусину. Включил яркую настольную лампу, разобрал ее слипшиеся от крови волосы, нашел след от пули в полтора дюйма длиной и настолько же выше левого уха. Вроде бы шить и фиксировать ничего не требовалось. Пуля содрала полоску скальпа вместе с волосами, кровь запеклась и остановилась. Я смочил в антисептике марлю, очень осторожно приложил к ране, привязал подушечку бинтом.

Потом в миг чисто гениального озарения оторвал кусок простыни, сделав перевязь для себя, чтоб рука не болталась. Нашел закатившийся в угол огнетушитель, вытер, повесил на место. Сел на пол и обеими ногами наполовину затолкал сверток с Фредди под койку, где он был не так заметен.

Потом вышел на верхнюю палубу. Мы стояли на якоре. Море спокойное, небо чистое. Спустился вниз, привел себя в порядок, умылся. Кровь через марлю не проступила. Знак хороший. Надел рубашку. Пустой болтающийся рукав не так мешает, как болтающаяся рука.

Сделал два огромных бутерброда с арахисовым маслом, проглотил, запил квартой холодного молока. Что еще нужно здоровому американскому мальчику после того, как его подстрелили?

В половине пятого, немного поразмышляв, включил радио, связался с портом Майами и через него связался по кредитной карточке с судном Мейера. Связистка сообщила ему, что его вызывают с яхты «Лопнувший клеш».

— Тревис? Слушай, я смотрю, тебе без большого труда удалось ее уговорить. Прием.

— Это импульсивное побуждение, Мейер. Одичавшие и свихнувшиеся ребята отправляются на поиски волшебных приключений. Прием.

— Ты немножко под градусом, старина? Слушай, я о другом говорить не могу при таком удобном для прослушивания способе связи. Передай, что дела идут хорошо. В следующий раз позвони с берега, сообщу новости. Прием.

— Ладно. Не знаю, сколько еще мы проплаваем. Может быть, подержу ее пару недель. Прием.

— Пусть как следует отдохнет, Тревис. Да и тебе не повредит. Развлекись. Лови рыбку, пой песни.

Сразу по окончании разговора возникла реакция. Когда делаешь то, что должен, машина как-то выдерживает нагрузку. Но как только пробьешься, винтики и колесики принимаются дребезжать, скрипеть и идут вразнос. Я ощутил ледяной холод. Ясно — все пропало. Ей от этого никогда не оправиться. Что-то будет кровоточить в голове, и все кончится. Может быть, кто-то видел, как он поднимался на борт или как выводил яхту. В руке разливалась боль. Якорь выскочил из песка, и мы начали дрейфовать.

Я опять пошел вниз, посмотрел на нее, прошел в капитанскую каюту, сбросил халат, лег в огромную постель, жалея, что слишком стар, не могу заснуть, наплакавшись и обессилев от слез…

Я услыхал, что она окликает меня по имени, задолго до того, как позволил себя разбудить. Она сидела на краю постели лицом ко мне. На ней был короткий пляжный халат и нечто вроде тюрбана из светло-голубого полотенца. Стояла ночь. Из-за ее спины шел свет.

— Трев! Трев!

— М-м-м… Как твоя голова, Джанин?

— Все в порядке. В полном порядке. Ты тяжело ранен? Она обнажила мое плечо, осмотрела повязку.

— Просто царапина.

— Да ладно тебе. Плохо?

— Похоже, не слишком.

— Я хочу посмотреть.

— Дай мне встать. Я не собирался так долго спать.

— Так вставай. Я сейчас.

Она вернулась с полотенцем, с набором первой помощи и тазиком горячей воды. Я перевернулся на правый бок. Она зашла с другой стороны кровати, разложила полотенце и прочее, сняла повязку.

Я слышал, как она охнула, и спросил:

— Что, так плохо?

— Я… По-моему, просто кажется хуже, чем на самом деле. Постараюсь не причинить тебе боли. И занялась делом, очень осторожно.

— Тревис!

— Да, Джан.

— Он ведь хотел убить нас обоих, правда?

— Возможно.

— Я знаю. Он так смотрел на меня, после того… Когда ты пришел меня освободить, я думала, это он вернулся.

— Он доставил тебе кучу неприятностей?

— Пожалуй. Посадил на цепь, снова ударил по голове, очень-очень легко, но все сразу далеко уплыло, и я не могла ни двигаться, ни говорить, ни видеть. Только чувствовала… что он делает… руками. Как бы… выяснял, что такое женщина. Как только мне удалось шевельнуться, я отшвырнула его руки. А он посмотрел на меня, покраснел, вроде как улыбнулся, пожал плечами, и мне стало ясно, он знает, что я ни о чем никогда никому не смогу рассказать. Я знала, он вернется… а это был ты. А потом точно знала, он убьет тебя, как убил Таша, и… и знала, что сама могу его убить. Знала, он меня не остановит. И вот… я это сделала.