Литмир - Электронная Библиотека

— Какое решение? — Шеин сделал вид, что не понимает.

— Вы сами знаете, какое.

— Я хочу, чтобы это было сказано вслух…

— Нас предают. — Шевардин слегка ударил кулаком в раму. — Эта победа куплена нашей кровью, а теперь ее продают красным за ломаный грош. Я хочу потребовать сепаратного мира. Взять Кублицкого за его старую задницу, заставить изменить условия мирного договора…

— На здоровье. Потребуйте у премьера показать вам протоколы. Зачем впутывать нас?

— Боже, да перестаньте валять дурака! Мы создали платформу для этих переговоров, и мы должны диктовать условия! Мы, армия! А не кучка политиканов, которые отсиделись под метлой, а теперь корчат из себя правительство. Арт, да скажите же вы ему, почему вы молчите все время?!

— Это пройдет, — сообщил Верещагин.

— Что? — опешил Шевардин.

— Надпись такая была на кольце у царя Соломона. Снаружи было написано: «Это пройдет». А внутри — «И это пройдет».

Шевардин грохнулся в кресло, обхватил руками голову.

— Вы что, не понимаете? Или не хотите понимать? За что мы воевали? За что мы дрались, Арт? Помните ту ночь на первое мая, когда вас чуть ли не волоком притащили в Главштаб? Помните, что вы говорили: взять и победить? Ну неужели вас купили так дешево: полковничьими погонами? Так их очень быстро с вас снимут! Еще раз вспомните ту ночь: вы для них ничто! Мы с Валентином Петровичем, может, еще отсидимся, но вам рассчитывать не на что, с вами разделаются в первую очередь…

— И что же вы предлагаете? Конкретно. Я, как и Валентин Петрович, хочу услышать.

— Господи воззвах к тебе… Хорошо, будь по-вашему, все равно Кутасова нет. Я предлагаю объявить боевую тревогу нашим дивизиям. Сместить Кублицкого, выгнать с Острова этого коммунистического бонзу…

— Понятно. И вашему конвою опять нужен Резиновый Утенок? — Арт почесал левую руку, где на сгибе локтя был приклеен никотиновый пластырь. Шеин на секунду посочувствовал: сам он бросал курить несчетное количество раз, пользовался в том числе и этими нашлепками — все впустую.

— Я нахожу эти аллюзии неуместными.

— А я — вполне уместными. Потому что Корниловская дивизия сейчас еще не в том состоянии, чтобы представлять собой какую-то военную силу. Но вы с одиннадцати вечера обрабатываете меня, а не полковника Шеина.

— Да. Потому что вы один в некотором отношении стоите больше, чем вся ваша дивизия.

— Ну что ж, слово наконец-то сказано, — проговорил Шеин. — Нас позвали на эту чудесную загородную виллу, чтобы уговорить участвовать в военном мятеже.

— Я не понимаю, что вас так беспокоит, полковник, — скривился Шевардин. — Вроде бы вы один раз уже участвовали.

— Минутку! Это не был мятеж. Форсиз восстановили законное правительство.

— Вот! Мы восстановили — а где благодарность? Я уж не говорю о чести — буржуа это слово неведомо. Где элементарная человеческая порядочность?

— Давайте остановимся на житейском здравом смысле, — предложил Верещагин. — Вы возьмете власть, выгоните партийного бонзу… Что дальше?

— Дальше? Дальше мы перестаем быть азиатским аппендиксом и присоединяемся к цивилизованному миру.

— Что вы имеете в виду, говоря «цивилизованный мир»? — поинтересовался Шеин, заправляя кофеварку. — North Atlantic Treaty Organization?

— Да! И нас признают как независимое государство. И нам оказывают военную помощь, которая будет такова, что СССР носа в Черное море не покажет!

— Я не люблю таких маниловских прожектов на голом месте, — сказал Шеин. — Вы что, получили какие-то гарантии?

— Да.

— От кого же?

Шевардин назвал имя. Шеин присвистнул.

— И это значит, что мы должны будем разместить на своей территории «Першинги», — тихо сказал Верещагин.

— А вы что предпочитаете? «Сатану»? — Дроздовец снова выскочил из кресла. — Как вы сами говорили, превратиться в дачный поселок для красной элиты?

Верещагин шумно вздохнул.

— Поеду я, — сказал он.

— Куда?

— Домой. В свою холостяцкую берлогу.

— Постойте, Арт… Погодите! Ну послушайте же вы меня, вы тут самый здравомыслящий человек, пораскиньте немного мозгами, что нам всем дает мое предложение.

— Это не ваше предложение. Это предложение, умело внушенное вам «сами знаете кем». Я слушал вас шесть часов, послушайте и вы меня: если бы ваше предложение действительно открывало какие-то возможности, я бы ни секунды не колебался. Но это тупик. Больше того, это тупик, который может кончиться ядерным кризисом. Вас смертельно обижает, что переговоры ведутся без вашего участия? А вы не подумали, что сам по себе приезд советского лидера фактически во враждебную страну — акт экстраординарный? Вы не подумали, скольких усилий это могло стоить нашей разведке? В кои-то веки мы обзавелись таким агентом влияния в СССР — а полковник Шевардин предлагает гнать его обратно! Он предлагает поменять этого человека, который полностью находится сейчас в наших руках, на неверные гарантии НАТО, которые могут стоить столько же, сколько гарантии Антанты в двадцатом. Вы думаете, ко мне не подъезжали на этой козе? Кстати, не вы ли говорили, что проект «Дон» — предательство и плевок в лицо армии?

Шевардин не сумел изобразить невозмутимость.

— Откуда вы узнали?

— А вы рассчитывали, что не узнаю? Штабисты сплетничают не хуже бахчисарайских торговок. Я на вас зла не держу, но давайте признаем: восхищаясь тут моим здравым смыслом, вы попросту лицемерили.

Шевардин на минуту потерял голос.

— Святоша… — просипел он. — Моралист хренов. Выскочка… Я лицемерил? А как тогда назвать то, что ты сделал? Если мы сейчас… сдадимся Союзу… Если вся эта кровь, что лилась из-за тебя… лилась зря… То она вся на твоих руках, Верещагин! Вся, до последней капли! И ты ее не смоешь. Я тебя понял, Верещагин. Я тебя поймал. Ты вроде Лучникова. Только ты хочешь наоборот: не Крым отдать Союзу, а Союз — Крыму. Вербуешь их в нашу армию? Хочешь спасти их души? Ни хрена у тебя не выйдет: у них нет душ, у них там труха. Они это крестиком вышили на твоей шкуре, а если ты еще не понял этого, то ты просто дурак.

— Дмитрий Сергеевич, возьмите себя в руки. Тошно на вас смотреть…

Шевардин открыл рот и хотел сказать еще что-то, но тут по стенам пробежал блик от машинных фар, а во дворе под шинами зашуршал гравий.

— Кутасов, — тихо сказал Шеин, выглянув в окно.

По лестнице из гостиной поднимались двое. Кутасов и Воронов.

— Полковник Шевардин, вы арестованы по обвинению в заговоре, — сказал Воронов. — Оставайтесь в кресле, руки на стол.

— Ф-фух… Как он мне надоел… — Верещагин отлепил от сгиба локтя никотиновый пластырь. — Забирайте ваше имущество, полковник.

— Спасибо, — Воронов спрятал плоский микрофончик в карман.

Шевардин переводил взгляд с одного на другого и, наконец, остановил его на Верещагине.

— Сука, — жутко сказал он. — Стукач. Поганый доносчик. Красноармейский выблядок. Цыганская рожа… Главштабовский жополиз. Рогоносец…

— Полегче, господин полковник… — лицо Верещагина оставалось неподвижным. — Князь Волынский-Басманов сказал значительно меньше… Правда, я тогда хуже держал себя в руках… Но я и был в худшей форме. Вы ведь потом не встанете.

— I wish you were tortured to death!

Верещагин еще какое-то мгновение, казалось, был готов ударить, а потом сник.

— Я могу идти, господин Воронов? Я устал и хочу спать…

— Нет, Арт, к сожалению, — ответил за осваговца Кутасов. — Сейчас мы трое поедем в Главштаб. В СССР военный переворот.

— Что?

— Путч. Власть захватили ортодоксальные коммунисты.

Шевардин внезапно расхохотался, показывая пальцем на Верещагина. Они уже спускались по лестнице вниз, навстречу им поднималась охрана, а сверху все доносился смех…

— Не принимайте слишком близко к сердцу, — Кутасов истолковал выражение лица Верещагина по-своему. — Он вышел из себя и говорил не то, что думал.

— Да нет, он говорил именно то, что думал… Меня расстроило не это.

— А что же?

61
{"b":"186109","o":1}