— Полковник у себя? — увидев Эрлиха, спросил Гюнтер.

— Да, — ответил Сигизмунд Ростиславович и кивнул в сторону главного корпуса.

Забыв поблагодарить и не обращая внимания на непрекращающийся дождь, Гюнтер поспешил к полковнику.

«Произошло что-то из ряда вон выходящее», — понял Эрлих и вернулся в казарму, где занимал отдельную комнату с широким окном, выходящим на строевой плац. Заперев дверь, он нажал кнопку на лампе-ночнике, и в комнате послышался приглушенный кашель. Следом звякнул стакан.

«Сейчас войдет Гюнтер», — подумал Эрлих и не ошибся. Из вмонтированного в лампу подслушивающего устройства раздался голос обер-лейтенанта, который пришел с докладом к полковнику Гросскурту:

— Они заглушили нашу передачу, господин полковник! А затем вышли в эфир сами! Вы можете прослушать контрольную запись!

— Поменьше эмоций, Зейдлиц. Поберегите нервы. Когда это произошло?

— Только что, буквально несколько минут назад! Пеленгаторы засекли местонахождение русской радиостанции. Это Нижняя Волга, точнее Сталинград! Значит, им известно, что Хорек находится в Сталинграде!

— Текст русской передачи с вами?

— Да, экселенц! Русские шлют Хорьку связника. Передали пароль, место и время встречи. И все от нашего имени! Если Хорек клюнет на приманку, он погиб!

— Я просил вас…

— Если бы у нас был дополнительный сеанс, мы бы предупредили Хорька о провокации русской контрразведки! Но Хорек слушает нас лишь по пятницам, а встреча намечена на воскресенье. Если бы резидент имел возможность сам выйти на связь…

— К чему ваши «если»?! Давайте разложим, как говорится, все по полкам. Итак, Хорек принял в эфире приказ русской контрразведки встретить связника и считает, что это связник абвера. Предостеречь его от необдуманного шага мы не в силах: слишком мало осталось времени… Хотя… Кто из наших людей специализируется на ночных прыжках?

— Швидченко, Опперман, Эрлих.

— Эрлих не в счет. Он еще нужен здесь. Швидченко… Больше всего боится вновь оказаться среди русских. А трусливый агент — плохой агент. Опперман…

— Он жил в Энгельсе, под Саратовом. В совершенстве владеет языком. За десять лет членства в «Народном союзе немцев, проживающих за границей рейха», досконально изучил обычаи своей бывшей родины.

— Предположим, мы выбрали Оппермана. Находчив, смел, оперативен, чего нельзя сказать о Швидченко. Но времени все равно слишком мало! Если даже Опперман будет благополучно сброшен сегодня ночью, успеет ли он к воскресенью добраться до Сталинграда и явиться на встречу с Хорьком?

— Вы хотите…

— Да, я хочу опередить русскую контрразведку. Иного пути для сохранения нашего резидента в Сталинграде не вижу. Такого шага с нашей стороны русские не ожидают. Опперман предупредит Хорька о затеянной с ним игре. Через двадцать пять минут Опперман должен быть у меня! Только бы он не опоздал и успел добраться до Сталинграда!

Последнюю фразу полковник Гросскурт произнес уже после того, как Гюнтер Зейдлиц покинул его кабинет, и Эрлих выключил подслушивающее устройство.

На большак Вилли Опперман вышел в воскресенье рано утром. Позади остался затяжной прыжок беззвездной ночью, приземление на изрытую пашню, долгий путь по бездорожью.

До города было меньше двадцати километров, и Опперман успокоил себя, что времени, оставшегося до встречи Хорька с ложным связником, ему вполне хватит.

Он стоял на обочине дороги и прислушивался, надеясь в верещании сверчков и гуле телефонных проводов под ветром уловить звук автомобильного мотора.

На светлеющем небе меркли звезды, когда из-за бугра появился грузовик с расшатанными бортами.

Лишь оказавшись в кабине рядом с водителем, Опперман успокоился: впереди дорога, несколько часов соседства с малоразговорчивым молодым водителем «полуторки» и Сталинград, где легко затеряться среди эвакуированных.

«Отчего он меня ни о чем не спрашивает? — размышлял Опперман, косясь на водителя. — Вот уже час как словно воды в рот набрал. Другой бы порасспросил, откуда я, куда путь держу, а он ни слова…»

Парень за рулем сосредоточенно смотрел вперед и изредка сплевывал в открытое окно кабины.

«Повезло с попутным транспортом, и с водителем тоже…» — решил Опперман и приказал себе задремать. Расслабился, положил голову на липкую и скользкую спинку кожаного сиденья и закрыл глаза. Вызов к Гросскурту, его короткая инструкция, полет за линию фронта — все было неожиданным, хотя Вилли знал, что в штабе «Валли» курсантов могут отправить на задание каждую минуту.

— Отчего в семнадцать лет не берут в армию?

Опперман вздрогнул:

— А тебе это к чему?

— Надо, — буркнул водитель. — Что восемнадцать призывной возраст, это понятно. Но должны ведь поправку сделать на тяжелый момент и войти в положение. Пошел записываться, а они полный отказ. Дескать, год не подошел к призыву, обожди чуток и подрасти…

— Я могу замолвить словечко в райкомиссариате. Есть у меня там знакомые, — пообещал Опперман. — Ждать, выходит, не желаешь?

Водитель покачал головой.

— И то верно. Пока дождешься, когда начнут призывать твой год, — войне конец придет. И не успеешь героем стать и потом орденами перед девчатами хвалиться.

— Я не об орденах пекусь, — отрезал парень. — В армию мне надо заместо бати.

И он снова нахмурил выцветшие брови.

Когда до города оставались считанные километры и впереди в пыльном мареве показались трубы заводов, Опперман попросил остановить машину. Парень послушно затормозил, и Опперман спрыгнул на дорогу.

— Закуривай! — предложил Вилли, протягивая портсигар.

— Да я… — помялся водитель и несмело взял папироску.

— Некурящий? — засмеялся Опперман. — Начни дымить — сразу повзрослеешь! — Он чиркнул зажигалкой и, дождавшись, когда водитель неумело сделает несколько затяжек, прислонился к борту грузовика. — От табака голос густеет. Не хриплым становится, а именно густеет. Заговоришь с комиссаром и за восемнадцатилетнего сойдешь…

Опперман говорил, не спуская внимательного взгляда с парня. Когда же молодой водитель пошатнулся, выронив папиросу, и начал хватать ртом воздух, подхватил его и оттащил в кювет.

«Так будет лучше, — подумал Вилли, опуская парня в ржавую лужу. — Никому не проговорится, что кого-то довез до города».

Он вернулся к машине, поднял с земли и спрятал в карман недокуренную папиросу. Затем сел за руль и включил газ.

Антон не сразу подошел к человеку с саквояжем в привокзальном сквере. Вначале Селезень покружил вокруг и, лишь удостоверившись, что все спокойно, опасаться нечего и некого, присел рядом на краешек скамейки.

Прошла минута, другая, но Антон не спрашивал о табаке.

Хозяин саквояжа никуда не спешил и вел себя так, словно на лавку у вокзала присел исключительно ради чтения газеты. И тогда Антон проговорил нужную фразу. А услышав правильный ответ, повел гостя на Дар-гору.

«На уголовника не смахивает, — размышлял на ходу Антон, косясь на хозяина саквояжа. — Хотя — как знать? — может, рядится в овечью шкуру, а сам наипервейший медвежатник… Видно, заметная и немалая фигура, коль встречу с ним так таинственно обставили…»

Николай Степанович Магура тоже присматривался к парню с удивительно открытым лицом и лихо выбивающимся из-под козырька фуражки чубом и думал, каким образом его удалось завербовать абверу, что толкнуло стать пособником врагов.

— Когда встречусь с Хорьком? — спросил Магура, оказавшись в доме на тихой улице.

— С кем? — удивился Антон. И майор понял, что парень впервые слышит кличку немецкого резидента.

— Передай своим, что мне срочно нужен Хорек. Только он.

Магура проговорил это, ничуть не надеясь, что парень выполнит поручение. Что ж, остается запастись терпением и ждать, когда Хорек соизволит вылезти из своей поры и решится на встречу со «связником».

Майор попробовал разговорить парня, расспросить его о месте рождения и занятиях до войны, но Антон стал неумело уходить от ответов.