— Да выдерните наконец штепсель! Невозможно разговаривать!

— Сводку передают, утреннюю…

— Большевистская агитация это, а не сводка! «Стойко отражают натиск», «наше дело правое»! Словесная трескотня, от которой только голова болит… Что вы можете сказать о вашем дружке?

— Месяц в одной камере пробыть бок о бок — все равно, что полжизни вместе прожить. Хоть и первая у него судимость, обратно дороги нет, на попятный не пойдет. Мы для него, что манна небесная, век на нас молиться должен. Без документов его бы, как пить дать, загребли в два счета. Кроме как к нам ему приткнуться некуда. Подписочку бы еще с Селезня взять, вроде той, что с меня брали, тогда уж точно никуда не рыпнется.

— С подпиской о сотрудничестве повременим. Можем преждевременно спугнуть. Пусть думает, что его приглашают в обыкновенную воровскую шайку. Кто вас за язык дергал болтать про стрельбу в небо? Нельзя раскрывать карты непроверенному человеку.

— Да я за него чем угодно поручусь и голову на отсечение дам!

— Мне не понравилось, как ваш дружок по камере вел себя при беседе. На его лице не было радости от известия, что власть Советов приходит к концу, что дни ее сочтены.

— Сами приказали башку ему замотать, а теперь хотите, чтоб на лице у него что-то прописалось…

— Он мог высказать радость словами. А промолчал и затаился.

— Ошарашили мы его, как колуном по лбу ахнули. Вот и смутился, не знал, что ответить. Да еще маскировку сотворили — незрячим сделали. А все по вашему приказу…

— Маскировка не помешала. Как говорят у русских: «Береженого и бог бережет». Незачем вашему Антону знать мой адрес. Еще успеем с ним познакомиться поближе, тогда и приду к окончательному решению. В крайнем случае избавимся от вашего Селезня, как это уже было с Дубковым.

— Кабы Дубков не ерепенился и согласился сигналы давать — не пришлось бы убирать…

— Проверьте этого Антона в деле. Например, на сборе сведений о заводах города. Кстати, что удалось разведать о промышленных объектах?

— Немного. На заводе «Красный Октябрь» стали выпускать снаряды. На медицинском оборудовании — запалы для мин, на консервном — мины да гранаты.

— Уточнили, какого калибра снаряды?

— Еще не успел…

— Поспешите. А как обстоит дело с кирпичным?

— Ходил вокруг да около, с одним охранником сдружился. Говорит — на фронт работаем, а что точнее производят — молчок.

— У меня есть сведения, что на кирпичном по предложению Союзвзрывпрома освоили производство взрывчатки.

— Зачем тогда спрашиваете?

— Надо свести в единое целое различную информацию, и тогда выявится истина.

— Гоняете с одного завода на другой, а сведения все при вас остаются. Не передаете кому надо.

— Вы забываетесь, Виталий! Зарубите это на носу! И хватит разговоров. Идите к своему дружку. Не надо оставлять его первое время одного.

Вновь оказавшись в стенах знакомого дома, Антон решил от скуки что-либо почитать, но после безрезультатных поисков газет или старых журналов нашел кое-что другое. Одна из половиц в доме Непейводы оказалась плохо пригнанной, и Антон обнаружил под ней тайник, где хранилась коробка с набором различных печатей — от круглой гербовой до квадратной для прописки, — пачки денег, незаполненные бланки командировочных удостоверений. Антону захотелось как следует покопаться в тайнике, но за дверью послышались шаги, и пришлось поспешно прятать все назад под половицу.

— Гляди — чем разжился! — похвастался появившийся на пороге Непейвода и достал из кармана бутылку. — Не жизнь, пошла, а настоящая малина! Чего хочешь нынче за хлеб иль жиры можно выменять! И денег не нужно: чистая вода эти деньги, ноль им сегодня цена.

— А сам про сберкассу да банк брехал, — напомнил Антон. — Не лучше ли по старинке: магазины брать?

— В магазинах сейчас не больно-то разживешься. Там ни денег, ни шамовки, — сказал Непейвода, доставая стаканы. — По карточкам и то порой не всем продуктов хватает. Вот и торгуют магазины до полудня, а потом с пустыми полками стоят. — Он разлил по стаканам водку, крякнул и залпом выпил. — Рвани и ты! Тотчас все горести трын-травой зарастут!

Не дожидаясь, когда выпьет Антон, Непейвода вновь наполнил свой стакан, вновь крякнул и покосился на тарелку с солеными огурцами:

— Хороша закусочка, только без нее слаще! Другое дело коньяк, его образованные людишки беспременно лимоном закусывают. А спирт да самогончик без закуски идут, потому как грошей у пьющих на закусон не хватает! — Он захохотал, щербато оскалившись, и развалился на стуле. — Жизнь повернула в лучшую для нас с тобой сторону. Войне за это спасибо! Двадцать лет я этого часа ждал — и вот дождался! Теперь со всеми, кто надо мной измывался и на каждом шагу пинал, сполна рассчитаюсь! Задолжала мне Советская власть много, с годами проценты наросли! Семью да дом большевики порушили, все хозяйство по ветру пустили! А богаче нас в округе никого не было, мельница паровая одна на весь район стояла! Потом все прахом пошло: отца с матерью да сестрами в Сибирь погнали, как вредных Советской власти элементов, меня тоже по этапу аж через всю страну. Кабы не сбежал — и сейчас бы в тайге мошкару своей кровью поил! Злость на нынешнюю власть всего переполняет, дышать не дает!

Он рванул ворот рубашки, и по полу покатились пуговицы.

Антон внимательно слушал разглагольствования Непейводы и не притрагивался к своему стакану.

— Как выложил я свою жизнь оберштурмфюреру Глобке — сразу сочувствие оказали и к делу пристроили. Немцы слово свое крепко держат, услуг не забывают. Возьмут Сталинград, а там на Москву и Урал двинут. Года не пройдет, как вся страна у них будет, тогда другие порядки придут — не чета большевистским! И те, кто помощь новой власти оказал, первыми людьми станут! А я, как выполню приказ, снова в свой хутор вернусь. Первым делом мельницу верну, как законную собственность, потом все другое добро, что большевики отобрали. Ты не думай, и тебя не обделят. Держись за нас — не прогадаешь. Только…

Непейвода не договорил. Он обмяк, уронив на стол голову, и Антон понял, что влип окончательно и бесповоротно. Надо решать, как теперь быть: пустить жизнь по течению, смириться с судьбой или бежать сломя голову подальше от объявившегося дружка.

Были бы деньги да документы — Антон драпанул из Сталинграда так, что только пятки засверкали. Но далеко ли убежишь, когда в карманах ветер гуляет и Непейвода в тебя мертвой хваткой вцепился?

Наутро, отоспавшись и протрезвев, Непейвода повел Антона на новую квартиру.

— К бабке веду, мадаме. Не скажу, чтоб очень дряхлая была, но и не молодая. Сильно боится одна проживать, потому и квартиранта к себе берет. — Непейвода хлопнул Антона по плечу и громко, во весь голос захохотал. — Будешь при хозяйке вроде сторожевого пса! Старики — они все с чудачеством. В доме хоть шаром покати — ни денег, ни ценностей, а хозяйку в одиночестве страх берет!

Квартира находилась в кирпичном доме, выходящем окнами на улицу.

Непейвода с Антоном вошли, во двор, миновали детский уголок и вошли в подъезд. У обитой клеенкой двери на третьем этаже остановились, и Непейвода придавил пальцем кнопку звонка.

Дверь открыла маленькая, высохшая старушка в пенсне.

— Привел, Гликерия Викентьевна, — сказал Непейвода. — Как обещал. Только вы уж его не обижайте. Антон от рождения стеснительный и тихий — мухи не обидит.

— Прошу, прошу! — заторопилась хозяйка и провела гостей в чистенькую комнату, где стоял тяжелый буфет с рядом полок, сплошь заставленных посудой. В углу холодно блестел крышкой рояль на резных ножках.

— Прошу, — повторила Гликерия Викентьевна.

Она суетливо и, как показалось Антону, смущенно смахнула полотенцем с плюшевого кресла невидимую пыль и добавила:

— Будьте как дома. Вы не представляете, как в мои годы бывает одиноко, когда не с кем за целый вечер даже словом перемолвиться. К тому же время сейчас неспокойное: жди ежечасно, что тебя уплотнят. Могут семью с детьми прислать, а я, признаюсь, боюсь детского плача, пеленок. Поэтому лучше одинокого вроде вас пустить. Целые дни меня дома не бывает. Так что самому хозяйничать придется.