— Но нас услышат и в функабвере[11]. И поймут, что мы затеяли игру с их резидентом.

— Густав не успеет принять каких бы то ни было мер. По крайней мере до следующего радиосеанса. А этого времени нам вполне хватит, чтобы Хорек вылез из норы и встретился со мной.

— Но Хорек может запросить подтверждение присылки связника.

— У него нет обратной связи с Густавом, — возразил Магура. — Хорек лишь принимает директивы, а сам не выходит в эфир. Будь это не так — наши пеленгаторы обнаружили бы его рацию. Мое предложение — единственная на сегодняшний день возможность выйти на немецкого резидента.

Зотов притушил в пепельнице папиросу, повернул рычажок настройки приемника и поймал трансляцию концерта по заявкам красноармейцев. Пела Лидия Русланова.

— Мы сталкиваемся с довольно опытным врагом, — сказал Зотов, когда смолк голос певицы. — Если верно предположение, что именно к нему перед войной спешил на встречу сотрудник германского посольства, то Хорек заброшен к нам довольно давно и хорошо законспирирован. Не исключается, что он станет подозревать подосланного связника и сможет разоблачить нашего сотрудника. Поэтому в операции надо предугадать каждый шаг Хорька.

Дни для Антона тянулись однообразно. Утром, наскоро перекусив, он уходил бродить по городу, нисколько не опасаясь патрулей и сотрудников милиции: в кармане лежали пропуск для беспрепятственного хождения после комендантского часа, паспорт с пропиской, удостоверение бойца ведомственной охраны завода со всеми положенными штампами, печатями и подписями. Все это Селезень получил от Непейводы.

Иногда Антон выполнял отдельные поручения дружка. К примеру, в намеченный час ехал на Дар-гору и подходил к старику, продающему семечки.

— Два стакана, только с верхом, — говорил Антон заранее обусловленную и заученную фразу. — Сыпь, дед, деньгами не обижу!

Старик сворачивал из тетрадного листа фунтик, насыпал в него два стакана поджаренных подсолнечных семечек, взамен получал пятерку.

— Покедова! — прощался Антон и начинал лузгать семечки. А когда съедал — бумажку не выбрасывал, а прятал в карман, чтобы вечером отдать Непейводе. Антон догадывался, что листок этот хранит не только решение арифметических задачек, а еще что-то важное для Непейводы и главаря их банды. Или, опять же по приказу, толкался у проходных заводов медицинского оборудования и кирпичного, прислушиваясь к разговорам рабочих, и позже передавал услышанное Непейводе. А говорили люди о разном: о карточных нормах на продукты, об эвакуированных, прибывавших чуть ли не ежечасно в Сталинград, о положении на фронтах, о выполнении плана в цехах, что интересовало Непейводу в первую очередь.

В свободные часы Антон бродил по площади Павших борцов, где был выставлен для всеобщего обозрения подбитый «Юнкерс-88» и где постоянно крутились, по очереди залезая в кабину самолета, мальчишки. Потом слонялся по городскому рынку. Там втридорога продавались с рук носильные вещи, пшеничные лепешки, можно было разжиться и самогоном, мылом, солью. Тут же торговали старыми журналами «СССР на стройке», деталями для велосипедов или пустыми банками из-под компотов.

С Непейводой Антон встречался вечером на набережной. Первым к Волге приходил Непейвода, затем на скамейку подсаживался Антон. При посторонних не разговаривали. Дожидались, когда останутся одни, и лишь тогда Непейвода спрашивал отчет.

«За свою шкуру трясется, — думал Антон и рассказывал о том, сколько грузовых машин с ящиками мин вышло сегодня из ворот завода и куда, по слухам, подевался экипаж сбитого немецкого «юнкерса».

Антон рассказывал и с беспокойством ждал, что Непейвода перебьет: «Пора за дело браться. На сберкассу пойдем».

Но о налете на сберкассу Непейвода не заговаривал, и Антон успокоился, решив, что дружок забыл о своем недавнем решении. Вместо приказа готовиться к налету на инкассатора или сберкассу, Непейвода поручил встретить в воскресенье на вокзальной площади человека.

— Как выглядит, не знаю и врать не буду. Будет сидеть на скамейке. Узнаешь его по приметам: в руках саквояж, читает газету. Спросишь: «Нет ли для обмена табачка?», в ответ услышишь: «Табак есть, меняю лишь на сахарин».

— Потом что? — спросил Антон.

— Потом ко мне на хату отведешь. Я теперь там больше не проживаю. Ключ под половиком найдешь.

— Откуда человек?

— Это тебе знать не обязательно. Твое дело маленькое: встретить, проводить, и все. Где живешь, не болтай. Учить, чтоб язык за зубами держал, не буду — сам ученый.

Антон пораскинул умом и пришел к выводу, что подставляется под возможный удар, которого хотят избежать Непейвода и главарь банды.

«Со мной как с той пешкой обходятся — куда хотят двигают. Не верят, видно, тому гаврику, что на встречу идет, потому сами в сторонке остаются…»

В сердцах он сплюнул. И хотя время было позднее, остался сидеть у Волги, где в синеве мерцали огни бакенов и переговаривались между собой гудки пароходов и барж…

За пеленой дождя не было видно здания гаража, учебного полигона и высокого каменного забора, опоясывающего школу. Гараж, а с ним забор и две сторожевые будки тонули в дождевом потоке. Дождь был теплым. Эрлих почувствовал это, стоило выйти из подъезда.

«Не надо было надевать китель», — подумал Сигизмунд Ростиславович и поднял воротник прорезиненного плаща.

Занятия агентурных групп начинались в восемь утра и проходили в длинной, как пенал, комнате, где стены были увешаны картами, портретами вождей «третьего рейха», табличками с цитатами из «Майн кампф». В начале каждого занятия курсантам зачитывалась очередная сводка с фронтов и разъяснялись тактика и стратегия вермахта, приведшие к победоносному захвату больших территорий в России. Затем шли лекции о политике Советов, о паспортном режиме в еще не взятых Германией районах СССР, об истории национал-социалистского движения. Занятия проводили присланные из Кенигсберга инструкторы. Эрлих осуществлял лишь общее руководство и изредка дополнял рассказы лекторов или осторожно, не роняя их авторитета, поправлял.

Каждые два часа в занятиях делался перерыв. Он был необходим, чтобы встряхнуть не привыкших к теоретическим занятиям курсантов. Но вместо бесцельного отдыха с сигаретой в зубах предлагалось размяться в упражнении дзюдо, в преодолении полосы препятствий. Это была идея Эрлиха: перемежать умственную нагрузку с физической.

Эрлих обошел казарму и по вымощенной камнем дорожке двинулся к высокому зданию, где на трубе виднелся проржавевший, давно не действующий флюгер. Сейчас под дождем он жалобно скрипел, точно плакал.

«А были ли в Петрограде флюгеры?» — подумал Сигизмунд Ростиславович и не мог вспомнить: с каждым годом прошлое убегало от него все дальше.

— Здравия желаем!

Мимо, разбивая сапогами лужи, пробежали курсанты, одетые в красноармейские шинели, в ботинках с обмотками. Не было лишь петлиц со знаками отличия и звездочек на шапках.

«Пусть привыкают к ношению той формы, в какой им придется работать, — предложил полковнику Гросскурту старший инструктор школы «Валли». — И еще считаю необходимым, чтобы курсанты обращались друг к другу со словом «товарищ».

Предложение Эрлиха руководством «Валли» было принято, как были приняты и другие не менее ценные советы по подготовке курсантов к засылке за линию фронта.

Эрлих проводил взглядом группу. Захотелось подстегнуть курсантов, и Эрлих уже собрался прикрикнуть на них, когда из здания радиостанции выбежал обер-лейтенант Гюнтер Зейдлиц.

Он был без плаща и растерянно оглядывался по сторонам, словно искал кого-то.

Эрлих недолюбливал и сторонился Гюнтера. Племянник командира корпуса генерала фон Зейдлица, обер-лейтенант был переведен в «Валли» стараниями дядюшки и руководил функабвером, хотя ничего не смыслил в радиотехнике.