Поэтому приходилось задавать вопросы.

Новое определение ничуть не расширяло прежнее, по которому насильником считался мужчина, «который совершает половой акт с женщиной, не являющейся его женой, против ее воли и без ее согласия». И старая, и новая редакции статьи вполне допускали изнасилование собственной жены, ибо в соответствующей статье нового кодекса «лицо женского пола» определялось как «любое лицо женского пола, не состоящее в брачных отношениях с субъектом». В старом кодексе говорилось: «Когда ее сопротивление преодолевается силой либо угрозой нанесения телесных увечий». В новом кодексе «принуждение» определялось как «применение физической силы, преодолевающей настоящее сопротивление; либо угроза, явная или подразумеваемая, которая порождает страх немедленной смерти или серьезного физического увечья». В обеих редакциях бремя доказывания возлагается на жертву. А между тем, в прошлом году в стране, согласно статистике, было зафиксировано около семидесяти восьми тысяч случаев изнасилования, и детективам, вроде Энни Ролз, которые и так работают как лошади, приходилось задавать тяжелые вопросы женщинам, которым и без того нелегко.

Она глубоко вздохнула.

— Говорят, что он был «на» вас...

— Он был на кровати, он влез на меня.

— То есть, вы хотите сказать, лег на вас?

— Нет. Он о-с-седлал меня.

— Вы услышали шум, он разбудил вас...

— Да.

— И почувствовали, что он взобрался на вас, оседлал.

— Да.

— И что дальше?

— Я потянулась. Я попыталась дотянуться до н-н-ночного столика. У меня там в ящике пистолет. Я хотела д-д-остать его.

— А разрешение на хранение оружия у вас есть?

— Да.

— Хотели достать пистолет.

— Да. Но он схватил меня за запястье.

— На какой руке?

— На правой.

— А левая была свободна?

— Да.

— И вы не пытались защититься левой?

— Нет.

— Вы не пытались его ударить?

— Нет. У него был нож.

«Хорошо, — подумала Энни. — Нож. Принуждение. Если, конечно, все это не фантазия».

— Что за нож?

— Тот же самый нож, что и впервые два раза.

— Да, но что все-таки за нож? Лезвие какой длины, не скажете?

— Понятия не имею, черт побери, знаю только, что это был нож! — яростно крикнула Мэри.

— И он угрожал вам этим ножом?

— Он сказал, что стоит мне издать хоть звук, и он прирежет меня.

— Точно так и сказал?

— Если я закричу или если я издам хоть звук, не помню в точности.

«Угроза, явная или скрытая, — отметила про себя Энни. — Страх немедленной смерти или серьезного физического увечья».

— Так, что дальше?

— Он... расстегнул халат.

— Вы сопротивлялись?

— Он приставил мне нож к горлу.

— И не отнимал его?

— Да. Пока...

— Да?

— Он... ну, когда... когда расстегнул халат... засунул мне нож между ног. Он сказал, что воткнет его мне в... в... словом, в меня... если я... если я хоть пикну. Он... он разрезал колготки... разрезал на мне колготки ножом... и... и потом он... потом...

Энни опять глубоко вздохнула.

— Вы говорите, он пробыл у вас два часа.

— Он кончал и снова начинал, без п-п-перерыва.

— Он говорил что-нибудь в это время? Что угодно, так, чтобы можно было понять, кто это...

— Нет.

— А имени своего он, случайно, не назвал?

— Нет.

— Или откуда он...

— Нет.

— Ничего-ничего?

— Ничего. То есть пока он... пока...

— Пока он насиловал вас, мисс Холдингс, — сказала Энни. — Вполне можно произнести это слово. Этот сукин сын насиловал вас.

— Да, — выдохнула Мэри.

— Не говоря ни слова?

— Пока... насиловал — нет.

— Мисс Холдингс, я вынуждена задать еще один вопрос. Он не понуждал вас к извращениям?

Это, собственно, была цитата из уголовного кодекса, устанавливающего максимум двадцать пять лет заключения за насильственную содомию, одно из преступлений категории Б. Если его поймают и предъявят обвинение и в изнасиловании, и в содомии, остаток лет он проведет за решеткой.

— Нет, — ответила Мэри.

Энни кивнула. Ясно. Просто изнасилование первой категории. Двадцать лет, если дадут по максимуму. А если попадется добросердечный судья — три года. А год хорошего поведения в тюрьме, и вот он снова на воле.

— Уходя, он сказал, — начала Мэри, — он...

— Да?

— Он... сказал...

— Так что же он сказал, мисс Холдингс?

— Он...

Мэри закрыла лицо руками.

— Ну, пожалуйста, что он сказал?

— Он с-с-сказал: «Я вернусь».

Энни посмотрела на нее.

— Он улыбался, — добавила Мэри.

Пухлую почтовую бандероль, адресованную Восемьдесят седьмому участку, доставили в четверг утром, одиннадцатого октября. Сержант Дэйв Мерчисон принял ее за столом дежурного вместе со всей остальной почтой. Подозрительно осмотрев бандероль, Мерчисон приложил ее к уху, не тикает ли? По нынешним временам запросто могут бомбу по почте отправить, особенно, если нет обратного адреса.

Тиканья он никакого не услышал, но это ничего не значило. Теперь научились собирать и совершенно беззвучные взрывные устройства. «Может, позвонить ребятам из отдела по обезвреживанию», — подумал он. Но с другой стороны, хорош он будет, если заставит их тащиться в такую даль и выяснится, что в пакете шоколадный набор или что-нибудь в этом роде. Однако же Мерчисон уже давно служил в полиции и хорошо знал, что главное в их деле — прикрыть фланги. Он поднял трубку и набрал номер капитана Фрика.

На территории Восемьдесят седьмого участка работало сто восемьдесят шесть полицейских в форме и еще шестнадцать детективов в штатском. И всеми ими командовал капитан Фрик. Большинство из его подчиненных находили, что Фрику уже давно пора на пенсию, если не по возрасту, то по уму. А иные вообще считали его совершенным дебилом, который и ботинки утром сам завязать не может, не то что принимать решения в ситуациях, когда на весах, быть может, жизнь людей, а с такими ситуациями в этом районе сталкивались то и дело. У Фрика были седые волосы. Они всегда были седыми. Он считал, что они выгодно оттеняют его синий мундир. Он и вообразить не мог свою работу без синего мундира, который так замечательно дополнял его благородную седину. И еще — золотая оплетка. Ему нравилось, что на мундире у него золотая оплетка. И ему нравилось, что он полицейский. С другой стороны, ему не нравилось, когда всякие дежурные сержанты говорят ему, что с утренней почтой принесли подозрительный пакет.

— Как это понять, «подозрительный»? — спросил он у Мерчисона.

— Нет обратного адреса.

— А с какого почтового отделения отправили?

— Из Калмз Пойнт.

— Это на другом участке.

— Так точно, сэр.

— Ну так отошлите его назад. Мне он тут меньше всего нужен.

— Отослать куда, сэр?

— В Калмз Пойнт.

— Да, но куда именно в Калмз Пойнт? Обратного адреса-то нет.

— Отошлите его в почтовое отделение. Пускай там сами разбираются.

— А вдруг эта штука взорвется?

— Почему это она должна взорваться?

— Может, там бомба? Вдруг мы отошлем эту штуку назад на почту, а она там взорвется и убьет сотню служащих? Как мы тогда будем выглядеть?

— Так что вы, собственно, собираетесь делать? — Фрик посмотрел на ботинки и решил, что их неплохо бы почистить. В обеденный перерыв надо сходить к чистильщику, он там рядом с парикмахерской сидит.

— Как раз об этом я вас и спрашиваю, сэр. Что мне делать?

«Ответственность, — подумал Фрик, — вечно эта ответственность. Надо прикрыть фланги. На тот случай, если потом начальство будет доставать. Никогда не знаешь, какая им вдруг вожжа под хвост попадет. Это как удар молнии».

— Ваше мнение, сержант? — спросил он.

— Я как раз хотел бы узнать ваше мнение, сэр.

— Полагаете, надо обратиться в отдел по обезвреживанию?

— Вы так считаете, сэр?

— Ладно, все это яйца выеденного не стоит. Уверен, что вы сами справитесь с этим делом.