— А вам не кажется, что именно это ей сейчас и грозит? — спросил Карелла.

Надо попытаться вернуть Корбина к сути дела. А суть заключалась не в содержании Великой Американской Драмы, а в отклонении от нормального, упорядоченного хода вещей, каковое отклонение воплощалось в теле Мишель Кассиди с двадцатью двумя резаными и колотыми ранами.

— Вы имеете в виду — из-за того, что убийство Мишель используют для рекламы?

— Да. И связывают его с тем, что в самой пьесе есть сцена нападения. Кто-нибудь из критиков...

— В жопу критиков, — сказал Корбин.

Карелла поморщился.

— Я пишу не для критиков. Я пишу для себя и для моих зрителей. Мои зрители поймут, что я не пишу дешевых детективов, никогда не писал и никогда не буду писать ничего подобного. Мои зрители...

— Я понимаю...

— Это были вовсе не детективы. Простите, вы слыхали о «Синем значке»?

— На самом деле, я не знаю...

— ..."Синий значок" и...

— ...названий...

— ..."Уличный ноктюрн". Два романа, которые я написал о нью-йоркских копах. Но это не детективы, это именно романы о копах.

— Правильно, документаль...

— Нет! — пронзительно завопил Корбин. — Никакой документальности! Я не пишу документальных книг. Так же, как детективов. Это просто романы о копах. О мужчинах и женщинах в синей форме и в штатском, об их женах, любовницах, друзьях, любовниках, детях, об их мигренях, болях в желудке, менструальных циклах. Романы. Которые, само собой, я теперь считаю более низким жанром, чем слово, произнесенное на сцене.

— Что вы чувствовали после того, как на Мишель было совершено нападение?

— Первый раз? В переулке?

— Да.

— Сказать честно?

— Да, пожалуйста.

— Я был рад. Это было неплохой рекламой для пьесы. Не подумайте, «Любовная история» — замечательная пьеса, но никогда не помешает привлечь к себе внимание, не правда ли?

— По словам Джонни Мильтона...

— Этого куска дерьма?

— ...идея принадлежала самой Мишель.

— Я бы не удивился. Очень амбициозная девушка, умеет ловить удобный случай.

— Как вы отнеслись к ее убийству?

— Оно меня очень опечалило.

Карелла продолжал ждать.

— Прискорбное событие, — сказал Корбин. — Но я обещал говорить честно. До этого момента я хорошо относился к рекламе. До тех пор, пока она не обернулась против нас. Пока из-за нее моя пьеса не начала выглядеть как какой-то дешевый детектив.

— Насколько хорошо вы знали Мишель?

— Это именно я настоял на том, чтобы ей дали роль — вопреки желанию Эшли, да и Марвина тоже, но у того вообще нет вкуса. Хотя нет, беру свои слова обратно. В конце концов, решил же он ставить «Любовную историю». Но Мишель получила роль именно потому, что на этом настоял я.

Такой ответ Кареллу не устраивал. Он предпринял еще одну попытку:

— Насколько хорошо вы ее знали, мистер Корбин?

— К сожалению, не так уж хорошо. Еще одна упущенная возможность в жизни, не так ли? Но теперь уже слишком поздно.

— Какую именно упущенную возможность вы имеете в виду? — спросил Карелла.

— Ну как же — возможность узнать ее получше.

— Что вы думаете об актрисе, заменившей Мишель?

— Джози? Я думаю, что она великолепна. Честно говоря, я вынужден признать, что я совершил ошибку, не отдав эту роль ей сразу же.

— Она играет лучше?

— Да, гораздо лучше. Я считаю, что наши шансы повысились. Даже безо всей этой шумихи вокруг смерти Мишель наши шансы стали гораздо выше, когда роль перешла к Джози.

— И конечно, если пьеса станет гвоздем сезона...

— Я, разумеется, буду доволен. Но ценность пьесы зависит от ее внутренней ценности. И десять лет, и сто лет спустя успех пьесы будет зависеть лишь от нее самой, что бы там ни говорили критики.

— Однако вы будете рады, если пьеса получит признание?

— Да, конечно.

— Успех пьесы будет означать, что вы заработаете много денег, не так ли?

— Деньги особого значения не имеют.

— Шесть процентов от еженедельных сборов...

— Да, но...

— Предполагаемые сборы составляют сто восемьдесят три тысячи долларов.

— Если мы переберемся в нижний город.

— Ну, вы наверняка туда переберетесь, если пьеса станет гвоздем сезона.

— Да.

— Значит, шесть процентов от сборов — это почти одиннадцать тысяч долларов в неделю.

— Да, я знаю.

— Вы это подсчитывали?

— И не раз.

— Это около шестисот тысяч долларов в год.

— Да.

— Как долго может продержаться на сцене пьеса вроде «Любовной истории»?

— Кто знает? Если отзывы будут хорошими, если мы переберемся в нижний город... Может, пять лет, может, шесть — кто его знает?

— Значит, в это дело замешаны большие деньги. Если пьеса станет хитом.

— Да.

— А с Джози Билз в главной роли и с рекламой, которую создало пьесе убийство Мишель, пьеса наверняка будет иметь огромный успех...

— Чувствую, я должен вам сказать это сразу, пока вы сами не спросили, — произнес Корбин. — У меня нет никакого алиби на тот вечер, когда была убита Мишель.

Карелла посмотрел на него.

— Совершенно никакого, — повторил Корбин. — Я был дома один, по какому-то совпадению работал над той самой сценой, в которой на Актрису нападают. Над сценой в пьесе. Так что, как вы понимаете...

Корбин улыбнулся.

— Я всецело в вашей власти.

К трем часам пополудни они перегруппировались.

Карелла не удивился, узнав, что алиби Андреа подтвердилось. Клинг очень удивился, узнав, что у Корбина вообще нет алиби.

— Возможно, авторы бессмертных произведений не нуждаются в алиби, — предположил Карелла.

Они позвонили в театр, надеясь застать там Джози Билз, но Чак Мэдден сообщил, что она ушла домой и сегодня ее уже не будет.

— Вы можете попытаться сходить к ней домой, — предложил он. — Хотя актрис невозможно застать дома.

— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Карелла.

— Прослушивания, пробы, занятия, бенефисы — их никогда не бывает дома.

— Она не говорила, собирается ли она куда-нибудь? На прослушивание или...

— Я всего лишь помощник режиссера, — беззаботно произнес Мэдден. — Мне никто ничего не говорит.

Карелла точно знал, что в данном случае все обстояло ровно наоборот. Это было частью обязанностей помощника режиссера — знать, где в любое время можно найти каждого человека, участвующего в постановке.

— Давайте я посмотрю в записной книжке, — предложил Мэдден, — и дам вам ее домашний телефон. По крайней мере, попробовать стоит. — Карелла слышал, как тот шелестит страницами. — Ага, вот он, — наконец сказал Мэдден и прочитал номер. — Если ее там нет, вы можете попозже позвонить в школу Галлоуэя. По-моему, у нее по четвергам занятия.

— У вас нет телефона этой школы?

— Есть. Это здесь, на Северной Лоринг-стрит, — ответил Мэдден и продиктовал еще один номер.

— Когда у вас следующая репетиция? — спросил Карелла. — Вдруг мы так ее и не найдем.

— Завтра в девять утра.

Они попытались позвонить Джози домой и оставили сообщение на автоответчике. Они позвонили в школу Галлоуэя, и им сообщили, что занятия начинаются в восемь вечера и что Джози Билз действительно числится в списках продвинутой группы по изучению сценического искусства.

Они оба работали с восьми утра.

Но они заказали себе сандвичи и кока-колу и принялись печатать рапорты, дожидаясь восьми вечера.

Школа Галлоуэя — или, если точнее, школа сценического искусства Галлоуэя, как гласила вывеска, — располагалась на третьем этаже здания, некогда бывшего шляпной фабрикой. Клингу стало интересно, откуда Карелла это знает. Карелла на это ответил, что существуют некоторые вещи, которые стоит знать хорошим детективам, — так-то, пацан. Когда они тихонько вошли в большую комнату, занятия все еще продолжались. Десятка три учеников сидели на раскладных стульчиках и наблюдали, как Джози Билз и некий пожилой мужчина разыгрывают сцену — насколько понял Карелла, ставящую целью растрогать зрителей. В этой сцене старик сообщал своей дочери, что у него рак и что ему осталось жить не больше месяца. Похоже, Джози в этой сцене оставалось только слушать. Но слушала она замечательно. Когда старик рассказывал о всех упущенных в жизни возможностях, ее карие глаза блестели от слез. Карелле стало любопытно, кто написал эту сцену — случаем, не Фредди Корбин? Они с Клингом стояли в дальнем конце комнаты, смотрели и слушали. Почтительные зрители нервно ерзали на своих раскладных стульчиках.