— Я думаю, мы все имеем право знать, кто же на меня напал, — сказала Мишель.

— А меня это вовсе не волнует, — возразила Андреа.

— И меня тоже, — поддержал ее Марк.

— Эшли прав, это несущественно для данной сцены.

— Может, на тебя напал дворецкий? — прошептал из-за кулис Джерри.

— Если на человека напали, зрители захотят узнать, кто на него напал, — продолжала настаивать Мишель. — Вы не можете так просто от этого отмахнуться.

— Это пьеса не о том, как кого-то ударили ножом, — сказала Андреа. — Или там повесили.

— Да? Тогда о чем же? О дублерше, которая не умеет играть?

— Еще чего! — воскликнула Андреа и сердито отвернулась.

— Фредди, вы здесь? — позвала Мишель. — Вы не можете объяснить мне, кто это напал...

— Его здесь нет, Мишель, — устало проронил Кендалл.

Сознание того, что рядом с ним сидит Моргенштерн, заставляло Кендалла чувствовать себя неуютно. Ему не хотелось, чтобы у продюсера сложилось впечатление, что он, Кендалл, не способен справиться с актерами — особенно если учесть, что так оно и было. В момент, когда актер начинает взывать к автору пьесы, требуя пояснений, следует вмешаться и дать актеру по шее, будь он хоть трижды звездой. Тем более что Мишель Кассили, между прочим, давно уже не звезда. Подумаешь, в «Энни» она играла! Да это было сто лет назад!

Сдерживая бурливший внутри гнев, Кендалл произнес своим самым убедительным тоном, подражающим Отто Премингеру:

— Мишель, вы задерживаете репетицию. Я намерен сделать эту сцену, сделать ее хорошо и сделать ее сейчас. Если у вас есть какие-то вопросы, отложите их до момента обсуждения. А теперь я хочу, чтобы на вас напали именно сейчас, как это следует по сценарию — кто бы там это ни сделал. У вас, Мишель, в половине седьмого примерка, а я намереваюсь в это время пойти пообедать. Так что, если все готовы, давайте начнем. Пожалуйста, с того места, как Мишель платит по счету, выходит из ресторана и идет в темноту...

Из темного угла неподалеку от гастронома, расположенного на той же улочке, что и театр, ему было видно, как спускается она по лестнице служебного входа, были видны ее обтягивающий синий свитер, расстегнутый пиджак, короткая темно-синяя юбка, пояс с золотой пряжкой, синие туфли на высоких каблуках. Он попятился назад, в темноту, чуть не врезавшись при этом в урну, стоявшую у него за спиной. Она посмотрела на свои часики, а потом быстро зашагала по улице, постукивая каблуками. Ее рыжие волосы блестели в свете фонаря, висевшего над служебным входом.

Он хотел перехватить ее, пока она еще не вышла из этого переулка, раньше, чем она доберется до освещенного тротуара. Черный ход гастронома располагался достаточно далеко от улицы, чтобы случайные пешеходы не могли его заметить, и в то же время далеко от фонаря над служебным входом театра. Цок-цок, цок-цок — каблуки цокали, длинные ноги проворно передвигались, она подходила все ближе к тому месту, где он стоял. Он шагнул ей наперерез.

— Мисс Кассиди? — спросил он.

И вонзил в нее нож.

Стоя в дежурке рядом с холодильником, детектив второго класса Стивен Луис Карелла никак не мог не слышать разговор Клинга, сидевшего за столом в четырех футах от него. Он налил себе воды в бумажный стаканчик, повернулся спиной к Клингу и принялся смотреть на улицу сквозь забранное решеткой окно — но он не мог не слышать этот разговор. Карелла выбросил пустой стаканчик в мусорную корзину и пошел через комнату к своему столу.

Карелла был высоким мужчиной — почти шесть футов роста. У него были широкие плечи, узкие бедра и скользящая походка прирожденного спортсмена, которым он на самом деле не являлся. Усевшись за стол, он вздохнул и посмотрел на настенные часы, удивляясь, как летит время, если ты занимаешься чем-нибудь приятным. Их смена длилась всего три часа, но сегодня вечером Карелла почему-то чувствовал себя необычайно уставшим. А когда он уставал, его глаза приобретали какой-то тусклый оттенок, а уголки глаз более выразительно, чем обычно, опускались вниз и придавали его лицу преувеличенно восточное выражение.

Без пятнадцати четыре четверо детективов заступили на вечернюю смену. Мейер и Хейз не успели даже снять свои пальто, как их сдернули с места — был ограблен склад спиртных напитков, — и они исчезли из дежурки, едва там появившись. Примерно в четверть пятого явилась рыжеволосая молодая женщина и рассказала Клингу, что кто-то намеревается убить ее. Клинг записал все ее данные и обсудил с Кареллой возможность установить надзор за этой женщиной. Карелла сказал, что у них нет такой возможности. Клинг сказал, что поговорит об этом с боссом, как только тот появится. Но лейтенант Бернс все еще не появился, а Клинг продолжал разговаривать по телефону с какой-то Шарин, которую он приглашал на чашечку кофе — после конца смены, ближе к полуночи. Судя по обрывкам разговора, долетающим до Кареллы, эта Шарин не слишком-то была расположена принять приглашение Клинга. Клинг продолжал уговоры. Он сказал, что с радостью возьмет такси и подскочит на Калмс-Пойнт — он просто хочет немного поговорить с ней. К тому моменту, как Клинг повесил трубку, Карелла все еще не знал, добился ли тот чего-нибудь. Единственное, что он знал, — что ему предстоит провести здесь еще пять долгих часов, прежде чем их сменят.

В восемь минут восьмого поступил тревожный сигнал из театра. «Сьюзен Грейнджер», маленький театр на Одиннадцатой Северной, неподалеку от Мейпс-авеню. Разбойное нападение, женщина получила ножевое ранение. Когда Карелла и Клинг добрались до места происшествия, женщину уже увезли в больницу. Один из патрульных полицейских сообщил, что пострадавшую зовут Мишель Кассиди и что ее забрали в больницу Морхауз Дженерал. Клинг узнал это имя. Он сообщил Карелле, что это та самая рыжая женщина, которая приходила к ним всего часа три назад.

— Она мне как раз говорила, что кто-то грозится ее зарезать, — сказал Клинг.

Патрульный пожал плечами и произнес:

— Ну так он выполнил свою угрозу.

Они решили, что важнее переговорить с пострадавшей, чем приниматься немедленно изучать место происшествия. Около половины восьмого они добрались в Морхауз и поговорили с врачом, принимавшим Мишель Кассиди. Врач сказал, что если бы удар пришелся на пару дюймов ниже и чуть правее, то мисс Кассиди в настоящий момент играла бы первую арфу в небесной филармонии. А так она находится в двести тридцать седьмой палате, состояние вполне приличное. Врач знал, что пациентка была актрисой.

— Что, она какая-нибудь знаменитость? — поинтересовался он.

— Она играла Энни, — сказал Клинг.

— А кто такая Энни? — спросил врач.

Его звали Рамантран Мехрота — об этом сообщала небольшая пластиковая карточка, приколотая к халату. Клинг решил, что, наверное, доктор был индусом. Для этого города довольно необычно было встретить в приемном покое больницы врача из Бомбея. Почти так же необычно, как натолкнуться на шофера-пакистанца.

— К ней потащили кинокамеры, — сообщил Мехрота. — Я думал, она и вправду какая-нибудь знаменитость.

— Теперь она действительно знаменитость, — отозвался Карелла.

Телерепортеры выполняли за них всю работу. Полицейским оставалось только стоять у них за спинами и слушать.

— Когда это произошло, мисс Кассиди?

Карелла узнал в женщине, задавшей вопрос, репортера Четвертого канала. Красавица с вьющимися черными волосами и темно-карими глазами напомнила ему жену; правда, волосы у Тедди были прямыми, а не вьющимися, но такими же черными.

— Все остальные уже ушли на обед, — ответила Мишель, — а у меня была примерка, и поэтому я немного задержалась. Я только вышла из театра, и тут...

— Во сколько это было?

— В начале восьмого. Мы весь день репетировали...

— А что вы репетировали, мисс Кассиди?

— Новую пьесу. Она называется «Любовная история».

— Что произошло, когда вы вышли из театра?