А что за голод был в начале 90-х и кто как голодал, очень выразительно поведал в КП тот же Борис Немцов, бывший тогда нижегородским губернатором. Я, говорит, «прелести умираю щей страны испытал на себе. Жена в четыре часа утра становилась в очередь за молоком…». Боря без молочка не может. И вот однажды в ту голодную пору явился молодой красивый губернатор в Москву к и. о. главы правительства устроить одно дело. Тот устроил. Что дальше? Губернатор вытаскивает… Думаете бутылку молока? Нет, две банки черной икры килограмма по два, трехлитровую бутыль фирменной водки «Арзамас» — жена, видно в ночной очереди выстояла — и говорит Гайдару: — Вот, милостивец, прими от голодающих трудящихся Нижегородской области, от их губернатора и его жены-страдалицы..

По его словам, Гайдар покрыл его матом и выгнал из кабинета. А почему нет? Я лично верю. Но это не помешало их теплой дружбе. И не помешало сочинскому аристократу Немцову сейчас твердить в один голос с питерским плебеем Чубайсом и даже превзойти его: «Он спас страну от голода, холода, гражданской войны и распада. Спас ценой своей жизни. Так он войдёт в историю. Вот это правда». Когда из уст Немцова залетает в мои уши слово «правда», я бегу в душ.

Но, говорит, своего великого спасителя почему-то «ненавидит огромное количество людей». Об этом же пишет в КП и Анна Каледина: «Он тащил на себе ненависть людей». Боже мой, да за что? Ведь выволок, спас, накормил, в баню сводил! А очень просто, говорит: «Современники не любят реформаторов. По определению». По какому определению? Когда говорят, допустим, что окружность по определению не может иметь углов, этот понятно. А тут о чем? Такое безмозглое умствование характерно для людей гайдаровского круга — твердить слова, не понимая их смысла. Например, антисоветчик Владимир Лукин, неутомимый и бесстрашный правозащитник наш, услышал однажды фразу, которую не понял, переврал и начал её всюду совать: «Это хуже, чем преступление — это ошибка!». Конечно, если по чьей-то ошибке погиб человек, а кто-то украл в магазине булку, то тут ошибка «хуже», чем преступление. Но ведь гораздо чаще бывает совсем наоборот. Лукин с трудом усёк это и, кажется, больше не повторяет свою глупость.

«Человек консервативен по своей сути, — продолжает философствовать мадам Каледина. — Поэтому реформы воспринимаются в штыки». Неужели так уж консервативен человек, мадам? А что заставило, допустим, русского мужичка, подпоясанного топором, освоить необъятную Сибирь? Но мадам продолжает своё: «Многие реформаторы плохо кончили — Александр Второй, Столыпин… Можно поставить в один ряд с ними Гайдара? Конечно». Согласен. Да, он стоит рядом… Да не рядом даже с царём Александром, реформа которого оставила крестьян без земли, и не рядом со Столыпиным-вешателем, а впереди их.

Но ведь есть реформаторы другого рода. Большевики в исторически ничтожный срок реформировали лапотную Россию в мировую сверхдержаву. И народ встретил эти реформы не в штыки, не стрелял, не бросал бомбы в реформаторов, а своими руками с ликованием и осуществлял эти реформы. Так и договоримся: Гайдар встал между Александром Вторым и Столыпиным. Тем более, что мадам, излив свои восторги, заключила: «Увы, не сразу мы поняли, что изобилие в магазинах имеет и другую сторону — гиперинфляцию, падение уровня жизни». Да ещё какое!

«Завтра»

^{Владимир Бушин. 1944 год. Польша}

— Любовь?! — слышу сразу недоуменный вопрос. А как я могу относиться к земле, за освобождение которой полегли в боях 600 тысяч моих братьев? Как я могу позабыть край, где пролетело немало дней моей трудной и прекрасной юности? И разве не я 20 октября 44-го года занёс в дневник строки:

А ещё 27 июля того же года записал: «Старая беззубая полячка с выцветшим морщинистым лицом говорит: „Это хорошо, что Гитлера на той неделе не убили совсем“ — „Почему?“ — „Это для него слишком лёгкая смерть“. А 8 августа совсем о другом: „Не могу забыть, как Ядвига трогательно говорила: „Ну?“… А в Гродно мы с сержантом Шаровым ночевали у одной панночки. Весёлая, приветливая, очень живая девушка лет 17-ти. Её мать в этот день куда-то уехала, и она была за хозяйку. Говорить с ней, слушать её голос, интонации было одно удовольствие… Ночевали мы замечательно. Она постелила нам всё свежее. Только не выспались. Она очень долго читала нам по-польски стихи…“.

26 октября: „Перебрались на новое место. Стоим в хуторе, занимаем несколько домов. Мы — в прекрасном доме: просторно, светло, чисто. Старик-хозяин болен. Хозяйничает его сын Олег, молодой парень. Встретить поляка с таким именем я не ожидал. Хозяйка — приветливая женщина лет пятидесяти. А украшение всего дома — большеглазая, белолицая, с родинкой на щеке, пугливая, робкая Чеслава.

Думаю, что долго тут не простоим. Ведь Августов уже взят. Подорвался на мине Голубев“.

9 ноября: „Я сегодня дежурный по роте… Вдруг отворяется дверь и старшина зовет: „Бушин, иди сюда!“. Повел меня в комнату к хозяевам. Там сидят за столом Ильин, старшина, Чеслава, повар Смирнов, хозяйка и Олег. На столе бутылка водки и закуска. До меня они видно уже выпили. Особенно хорошо заметно по Чеславе. Её красивые голубые глаза светятся мягко, застенчиво и в то же время весело. Она лепечет что-то нескладное и глупое. Старшина обнимает её, она не протестует. Бросается в глаза, что руки у нее грубые, рабочие, со шрамами от порезов, а лицо сейчас особенно красиво, нежно и женственно от рассеянной хмельной улыбки…

Олег наливает рюмки. Я предлагаю тост: „За свободную Польшу, нашего соседа и друга!“. Олег пытается петь „Ещё Польска не сгинела!..“. Пьём опять за что-то. Я не могу понять, чем мы закусываем. Все смеются надо мной. Потом Ильин мне сказал, что это была кровяная колбаса, зажаренная в сале. Хозяйская свинина замечательна: мягкая, душистая…“.

И мне вычеркнуть из памяти это доброе застолье с поляками и свой тост? Забыть волнующий голос Ядвиги и голубые глаза Чеславы?..