Он покинул Медан в конце августа. В Париже он наткнулся на посмертное произведение Дюранти, скончавшегося годом ранее. Речь в нём шла о молодом художнике, однажды попавшем в мастерскую «чокнутого» Майобера, в котором легко можно было узнать Сезанна. Сравнение вряд ли могло польстить Полю, ибо придуманный Дюранти персонаж был самым настоящим психом, малевавшим свои сумбурные картины в тёмной и грязной мастерской, где компанию ему составлял лишь попугай, который без устали выкрикивал: «Майобер великий художник!»… «Это мой художественный критик», — представил художник попугая своему гостю. Он разводил на холсте «зелёную мазню» и произносил маловразумительные речи. Рассказ был мрачным и обидным для Сезанна. Он расстроился почти до слёз. Удар оказался для него очень болезненным, хотя был не первым и не последним. Сколько же моральных мучений должен пережить человек, чтобы отстоять право быть самим собой?

Безрадостную зиму 1881 года он провёл в Париже. Жюри Салона вновь отвергло его картины. Перед отъездом в Понтуаз он в очередной раз обращается за помощью к Золя: Кабанер, милейший друг Кабанер, несостоявшийся музыкант и неугомонный шутник, мучительно умирает от туберкулёза. Его друзья-художники, в числе которых Мане, Дега, Жерве[178] и конечно же Сезанн, решили устроить выставку-продажу своих картин, чтобы собрать для Кабанера немного денег. Золя согласился написать предисловие к каталогу этой выставки.

В Понтуазе Сезанн пробыл с мая по октябрь 1881 года. Он снял там дом 31 на набережной Понтюи. Он любил Понтуаз, этот городок находился по соседству с Овером-на-Уазе, с которым у Поля были связаны счастливые воспоминания. Он вновь оказался рядом с Писсарро и искренне радовался их новой встрече. Камиля жизнь тоже не очень баловала, в свои 50 лет он едва сводил концы с концами. Его успешный дебют в живописи остался в далёком прошлом. Но, несмотря на финансовые трудности, Писсарро — с уже совсем седой бородой — не растерял своего добродушия, искренней любви к людям и мудрости. Как в былые времена друзья работали, поставив рядом мольберты. Мельница Кулёвр подарила Сезанну сюжет, воплотившийся в одном из лучших его полотен того периода: это многоуровневый пейзаж с чётко выстроенной архитектурой, производивший впечатление необыкновенной лёгкости и умиротворяющего единения с природой.

Сезанн и Писсарро иногда прогуливались пешком до Овера, чтобы повидаться с доктором Гаше. Жизнь и с ним обошлась не слишком ласково: шесть лет назад он потерял любимую жену и никак не мог оправиться от этого удара. Он теперь работал врачом в Северной железнодорожной компании, куда его пригласили после того, как он геройски проявил себя, оказывая помощь пострадавшим во время крушения поезда. Доктор продолжал писать картины, но без особого успеха: жюри Салона регулярно их отвергало.

У Сезанна была мысль наведаться из Понтуаза в расположенный не так далеко от него Медан, проделав весь путь пешком или, как он выразился, «посредством своих ног», но эти планы нарушило его семейство: младшая из его сестёр, Роза, вышедшая недавно замуж за богатого земляка — эксского адвоката Максима Кониля, решила наведаться в Париж. «Представляешь, мне придётся водить их по Лувру и разным картинным галереям», — жаловался Сезанн Золя. Пребывание Розы в Париже закончилось печально — у неё разыгрался сильнейший приступ ревматизма, и Сезанну пришлось срочно «грузить» родственников в поезд и отправлять домой в Экс. Что это вдруг Розу так прихватило? Может быть, сработал психосоматический фактор — реакция на сильный раздражитель в лице нервного и неприветливого брата? В общем, Сезанн опять остался один.

«Я пишу одновременно несколько этюдов, одни в пасмурную погоду, другие в солнечную, — рассказывал он 20 мая 1881 года в письме к Золя, недавно похоронившему мать. — Желаю тебе побыстрее восстановить своё нормальное состояние, уйдя с головой в работу, которая, на мой взгляд, несмотря на любую альтернативу, является единственным спасением; только с помощью работы можно обрести чувство истинного самоудовлетворения»[179].

Забыться в работе — дело известное. Что же до «чувства самоудовлетворения», то Сезанн находил его в своих пейзажах, приводивших в восторг некоего молодого человека, биржевого маклера, сколотившего на Бирже немалое состояние. Этот golden boy[180], шедший в ногу со временем и умевший делать деньги, обожал живопись и отзывался на имя Поль Гоген. Он и сам самозабвенно рисовал в те немногие свободные минуты, что оставались у него от работы, а ещё он собирал картины. В его коллекции уже было около дюжины работ Сезанна. Но Поль довольно настороженно относился к восторженным похвалам этого юноши, которого подозревал в желании выведать его секреты, украсть его художественные приёмы.

Сезанн покинул Понтуаз в октябре. Перед отъездом он навестил в Медане Золя, от которого узнал, что Байль, их дружище Байль, выпускник Высшей политехнической школы, недавно женился на богатой наследнице и стал крупным фабрикантом полевых биноклей и подзорных труб, а также одним из поставщиков военного министерства. Пылкая юность осталась в далёком прошлом. Лишь один он, Поль, не отступает от её идеалов…

Сезанн вновь укрылся ото всех в Эстаке, на «родине морских ежей». Именно там с большим опозданием, поскольку его почту по-прежнему перехватывали, он получил экземпляр недавно вышедшей в свет книги Поля Алексиса «Эмиль Золя. Записки друга», в которой подробно описывались юношеские годы Эмиля и Поля. Сезанн был тронут: «Искренне благодарю тебя за те добрые чувства, что ты всколыхнул во мне, вернув меня в моё прошлое». Между тем одна деталь в этой книге воспоминаний должна была бы насторожить Сезанна. Рассказывая о литературных планах Золя на ближайшие годы, Алексис упоминает роман об искусстве, который Эмиль давно собирался написать:

«Главный герой романа давно найден: это тот самый художник, приверженец современного искусства, с которым мы уже встречались в “Чреве Парижа”. Речь о Клоде Лантье. Я знаю, что на примере Клода Лантье писатель собирается исследовать психологию творческого бессилия. Вокруг центральной фигуры гениального художника, прекраснодушного мечтателя, ничего не способного создать из-за некоего психического расстройства, будут вращаться другие люди искусства: художники, скульпторы, музыканты, писатели — целая плеяда честолюбивых молодых людей, приехавших, как и он, завоёвывать Париж; часть из них так и не сможет преуспеть, другим удастся кое-чего добиться; все они страдают одной и той же болезнью под названием любовь к искусству, и все, каждый на свой лад, подвержены всеобщему неврозу современности»[181].

Алексис сразу увидел главную проблему этого проекта Золя: тот будет вынужден вывести на сцену своих друзей, замаскировав их под персонажей романа. «Если в их числе окажусь и я, то обязуюсь не подавать на автора в суд, пусть даже упоминание о моей персоне не покажется мне лестным»[182].

Пока это был лишь проект, и Сезанну было не до него. В эти первые дни 1882 года он был целиком поглощён куда более важным и принципиальным для него делом: наконец-то он сможет пробиться на Салон. Его картина будет допущена на выставку благодаря заступничеству Гийеме. Да, условия унизительные… Наряду с остальными членами жюри Гийеме имел право отобрать на выставку одно из полотен, отвергнутых другими. Это называлось выбором «из милосердия». Так что в свои 40 лет Сезанн будет допущен к участию в Салоне в качестве «ученика Гийеме», ведь все эти «светила» обычно пользовались правом выбора «из милосердия» именно для того, чтобы протащить на выставку работы своих учеников.

Но он не знал, что ему следует заранее приехать в Париж, дабы достойно подготовиться к Салону. Не торопясь в столицу, Сезанн допустил стратегическую ошибку. Он преспокойно писал в Эстаке свои картины, в то время как в Париже плелись обычные для Салона интриги, целью которых было заполучить лучшие места в экспозиции. В Провансе Сезанн работал вместе с Ренуаром (тот по дороге в Марсель заехал его навестить). Когда Ренуар вдруг заболел, Поль ухаживал за ним, как заботливая мать. «Не могу передать вам, — писал Ренуар Виктору Шоке, — насколько внимателен ко мне Сезанн. Он готов перетащить ко мне весь свой дом». Вот и пойми этого человека.