Любомудров, не дождавшись окончания пресс-конференции, вышел на улицу, сел в троллейбус и поехал на Витебский вокзал. Ему вдруг захотелось побыть в гуще суетящихся, деловитых- людей, не думающих о смерти и о Выродке. На перроне под крышей пахло, как всегда, дымом и дезинфекцией. Журналист вспомнил об обонятельных пристрастиях Выродка, и ОН вдруг как бы материализовался перед ним в толпе. У НЕГО, как всегда, не было лица, вернее, черты лица расплывались, мимика постоянно менялась. Любомудрову казалось, что ОН не спеша идет рядом, что до него можно дотронуться. ОН укоризненно покачал головой, длинные черные волосы волнами переливались с одного плеча на другое.

Любомудрову стало ужасно страшно, ему хотелось сказать, чтобы ОН не обращал внимания на слова психолога, и в то же время какое-то чувство протеста вдруг поднялось в его душе, и журналист сказал вслух: «Но ведь ТЫ же убиваешь? Если ТЫ попадешь к нам в руки, ТЕБЕ станет легче. Мы поможем ТЕБЕ».

На него кто-то оглянулся. Журналист встряхнулся, и призрак пропал.

Любомудров знал, что, говоря о поимке, он покривил душой. Взять ЕГО практически невозможно. Весь план, который вызвался добровольно осуществить психолог, строился на том, что при малейшем намеке на нападение любой человек, угрожающий психологу, будет расстрелян сразу несколькими супер-бойцами спецназа. Любомудров был против этого плана. Успенский долго колебался. Но начальство давило, грозя страшными карами за бездействие. Начальник РУОПа Тимохин клялся и божился, что психолога ни на секунду не выпустят из поля зрения и любой волосатик или лысый будет незамедлительно уничтожен, если хоть на шаг приблизится к охраняемому объекту. Главное, что убедило Успенского, — решимость самого Чернышева и тот факт, что до сих пор Выродок никогда не пользовался огнестрельным оружием, предпочитая расправляться с жертвой, непосредственно захватывая ее. А захватить объект, как убеждал Тимохин, будет невозможно.

Семью Чернышева отправили в безопасное место, подальше от города. Сам психолог поселился в только что построенном и пока не заселенном доме. Все квартиры на его этаже занимали бойцы спецназа, которым даже разрешили готовить горячую пищу в расчете создать видимость обычного мирного жилья.

Чернышева возили с работы в, машине прямиком к дому, но иногда пешком под внимательными взглядами нескольких пар глаз он заходил в магазины или имитировал короткие прогулки по тихим улочкам. Казалось, риск застать психолога врасплох исключался.

На каждом шагу Выродка ждала засада. И все равно Успенский был очень неспокоен. Уж он-то знал, насколько рискован и опасен задуманный план.

На следующий день после пресс-конференции «Хроника времени» опубликовала три фотографии: психолог и генерал во, время пресс-конференции, психолог, в окружении журналистов выходящий из Дома журналистов, психолог у парадной дома, где по утверждению корреспондента он получил квартиру за заслуги по разработке психологических портретов различных маньяков-убийц.

При этом в кадр как бы невзначай попала дощечка с названием улицы и номером дома.

Генерал Успенский вернулся домой после пресс-конференции в отвратительном настроении. Свою семью он тоже отправил к родственникам в Лугу. Охранник, который привычно расположился в прихожей, раздражал его. Выродок от этого охранника мокрое место оставит, если надумает охотиться за Успенским.

Иннокентий Михайлович прошел в кабинет, захватив с собой бутылку водки и несколько мандаринов.

От выпивки легче не становилось. Генерал не мог точно описать свое состояние. Фактически история с Выродком проходила через все годы его службы в органах. Он много размышлял над этим феноменом. Сейчас ему приходилось непосредственно отвечать за нейтрализацию маньяка (или кто ОН там есть), как единственному специалисту в городе, знающему, по мнению начальства, всю подноготную Выродка. Но знал ли он Его действительно?

Пожалуй, очень слабо. С помощью Чернышева, Любомудрова он пытался понять его, разглядеть личину между строк протоколов, отчетов о жутких преступлениях. Генерал понимал, что сейчас именно он взял на себя ответственность за жизнь людей — психолога и журналиста, согласившихся попытаться помочь обезвредить МОНСТРА.

Ему, старому служаке, впервые было так страшно. Впервые он понял всю необычность и уникальность дела Выродка, как бы порожденного самим этим безумным миром.

Чем больше генерал пил, тем больше ему казалось, что он понимает Выродка, вот-вот приблизится к самой сути ЕГО.

Засыпал он с довольной улыбкой. Но для того, чтобы понять Нергала, чтобы услышать беззвучный мир ЕГО холодной души, чтобы увидеть мир, погруженный в темно-багровую, скрытую черно-серым туманом, пучину, им всем: генералу Успенскому, психологу Чернышеву, журналисту Любомудрову — надо было бы узнать то, чего во всех подробностях они знать не могли. Им нужно было бы совершить путешествие в далекое прошлое…

Мария Михайловна Степанова подошла к приемному покою райбольницы в два часа пополудни. В руках у нее был узелок с бельем и кошелек с двумя пятерками и мелочью.

По ступенькам ей подняться было трудно. Уж очень неважно она себя чувствовала. Из больницы вышла пожилая санитарка и помогла ей войти в приемный покой. Дежурный врач, записывая ее данные, сделал строгий выговор за то, что Мария Михайловна, зная, что вот-вот должна родить, напилась накануне. Впрочем, она напивалась ежедневно, поэтому выговор на нее не очень-то подействовал.

Больше всего ей хотелось опохмелиться. Степановой казалось, она вот-вот помрет, если не примет хоть капелюшечку спиртного.

06 этом она сказала и дежурному врачу. Тот возмущенно покачал головой, но, видя состояние роженицы, решил, что Степанова и впрямь может помереть во время родов, и разрешил сестре дать ей пятьдесят граммов разбавленного спирта.

После этого Мария Михайловна успокоилась и пролежала более часа, тупо ожидая, когда начнутся схватки.

Через два часа у нее родился мальчик. Акушерка сказала, что в этом роддоме видела детишек и пострашнее, но этот тоже хорош.

У младенца не было видно ушей. Они вросли в черепную коробку, и ушные раковины казались воронками, уходящими вглубь головы. Кроме того, у ребенка практически отсутствовал подбородок. Он был как бы срезан, и в будущем нижняя губа обещала нависнуть над шеей. Один глаз не открывался, поскольку веки оказались сросшимися. Череп был большой, и уже сейчас на нем угадывались бугры, которые со временем должны были стать огромными.

Мария Михайловна сказала, что хочет назвать ребенка Николаем, а отчество ему дать дедово — Борисович.

Молоко у нее на третий день пропало, а на пятый день Мария Михайловна Степанова выписалась из больницы, категорически отказавшись взять ребенка.

Она вернулась жить на окраину райцентра в старый деревянный дом, где сразу же запила. Муж ее, Степанов Николай Иванович, был плотником и обычно шабашничал с бригадой по окрестным селам. Вернувшись после очередной шабашки домой глубокой осенью, он нашел жену мертвецки пьяной, избил ее и потребовал сказать, что случилось с ребенком. Мария ответила, что младенец родился мертвым. Николай Иванович сначала поверил ей, но скоро от соседей узнал, что жена отказалась от сына. Он отправился в больницу, потребовал показать ему сына, а увидев, заявил, что Мария потаскуха, спуталась с кем-то, пока он шабашничал в дальних краях, и ребенок родился уродом весь в жену и в ее неизвестного хахаля. После этого он снова избил Марию и выгнал ее из дома. Онa не выдержала побоев и через пару дней умерла. Николая Ивановича хотели было посадить, но он вовремя исчез из города. Больше его никто никогда не видел.

Колю Степанова перевели в специализированный дом малютки для детей с физическими и умственными отклонениями, который организовался год назад и курировался военными врачами, поскольку райцентр входил в зону радиационного поражения вследствие аварии на объекте «Маяк», и Генсек Хрущев приказал неусыпно следить за влиянием радиации на население.