— Еще раз благодарю. Но не вижу оснований для радости в беседах с вами.

— А мне, наоборот, радостно, поскольку я безбоязненно могу высказывать свои мысли, зная, что вы меня не возьмете. Это раз. Могу выслушивать ваши возражения, обдумывать их и вносить определенные коррективы, как в свои взгляды, так и в свои поступки.

— Но ведь поступки ваши не корректируются в сторону улучшения отношений с людьми.

— Конечно, нет. Просто вы помогаете мне лучше понять противников, даже таких опасных, как вы, и легче с ними справляться.

— Ну что ж, могу и я вам признаться, что, хотя беседы с вами не доставляют мне удовольствия, но я надеюсь лучше понять вас, чтобы одолеть.

— Вот и отлично. При этом вы еще и побаиваетесь меня. Это тоже радостно, значит, я по сравнению с вами в чем-то имею превосходство.

— Естественно, побаиваюсь. И даже не потому, что вы можете меня убить. Мне просто непонятны мотивы ваших поступков. Вы меня убьете, чтобы убрать противника. Но непонятно, зачем вам нужно будет после моей смерти отрезать мне голову или сдирать кожу?

— Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хочу задать вам встречный. У вас было счастливое детство?

— В общем, да. А вы что, мстите людям за свое несчастливое детство?

— Вы меня разочаровываете, Игорь Дмитриевич. Если бы все сводилось к детству, я не был бы тем, кто я есть. Детство, счастливое или нет, проходит. Поскольку сейчас моя жизнь вполне благополучна, то, следовательно, поступки мои лишь отчасти объясняются детством. Но продолжим о вас. Были ли у вас в детстве мечты, которые так и не удалось осуществить? Жалеете ли вы о чем-нибудь? Может быть, вам хотелось обладать чем-то?

— Возможно. Не помню.

— А я вам напомню. Вы были в детстве физически слабым ребенком. Очень ранимым. Вы, как правило, проигрывали в драках и поэтому не любили и боялись драк. Вам очень хотелось заниматься спортом, но ни в одну спортивную секцию вас не брали. „Бесперспективный“ — так говорили о вас тренеры. Ведь в Советском Союзе благополучие тренера зависело от того, скольких чемпионов он вырастит. Вас это жутко, до слез обижало, и вы часто ревели. Вас не считали сверстники достойным напарником в играх, вас не приглашали в дворовую футбольную команду…

— Ну было почти все так, как вы говорите. Но какое это имеет отношение к вашим преступлениям?

— Сейчас разберемся. И вот вы стали взрослым и окончили факультет журналистики. Чем вы стали заниматься в газете?

— Криминальной хроникой.

— Верно. А почему?

— Не было мест в других редакциях.

— Возможно. Но со временем места появились, однако вы не перешли в другую редакцию. Вам понравилось копаться в уголовщине. Вы подсознательно чувствовали свою причастность к этому миру, к его героике и романтике.

— Чушь!

— Да нет, далеко не чушь! Вы сами не могли стать уголовником из-за страха наказания, но вам хотелось хотя бы косвенно быть причастным к миру этих загадочных и, как вам казалось, отчаянных людей, поскольку вы всегда были вне мира сильных! Конечно, в природном уме и интеллекте вам не откажешь!

— Ну спасибо на добром слове!

— Вы старались возместить недостаток физической силы образованием, интеллектом. И вот вам на пути попадаюсь я. Вас сразу заинтересовали заметки в газетах и милицейские сводки о необычайно жестоких убийствах. Ведь втайне вы полагаете, что сами могли бы совершать такое.

— Исключено!

— Но почему? Потому что вы не можете. У вас не хватит ни физических, ни моральных сил. Вы сами себя сознательно исключили из футбольной команды. Но зато вам захотелось погоняться за безжалостным маньяком, ведь если вы одолеете меня, то окажетесь достойны не только „футбольной команды“, вы окажетесь посильнее тех людей, которые когда-то в детстве унижали вас. Вы почувствуете себя даже могущественнее меня. Ведь вас втайне мучает зависть к моему могуществу.

— Вы все перевернули с ног на голову. Да, действительно, в детстве я был физически слабым, но это не значит, что, став взрослым, я мог забыть о нормах морали. Почему вы не допускаете мысли, что мне нравится работа криминального репортера, ведь я не терплю нарушений морали?

— Нет! Вы просто хотите обладать тем, чего у вас нет. Это свойственно всем людям. И я в этом смысле не исключение. Сдирая с вас кожу, я хочу обладать частичкой вашего тела. Отрывая вам голову и оставляя ее у себя в банке, я становлюсь обладателем, пусть чисто символически, вашего разума. Вырывая у вас сердце, я присваиваю себе часть ваших эмоций, вашего восприятия мира. Всего этого меня пытались лишить в детстве. Я не был собственником тела, потому что им распоряжались окружающие, мои чувства и эмоции контролировались ими же, мой разум пытались сделать роботообразным.

Вы только что упомянули одно смешное словечко — МОРАЛЬ! Опять бред! Это один из самых распространенных мифов в вашей христианской ханжеской философии. Давайте-ка разберемся, что это такое! Для этого можно заглянуть в вглубь истории, а можно и просто посмотреть вокруг себя — даже в наши дни!

Когда один человек убивает другого, вы говорите — это плохо! это аморально! И жестоко наказываете его.

Когда другой человек убивает десятерых, вы тоже наказываете его, но уже не так сильно. Он уже как бы и не виноват, он уже как бы жертва. У него уже берут интервью, о нем снимают фильмы.

Когда третий убивает сотни людей — он становится национальным героем, этаким Робин Гудом — это Шамиль Басаев, к примеру.

А когда кто-то убивает миллионы людей, то он становится неподсуден никому, кроме своей души, а значит — он сам становится Богом! Он входит в историю, на него молятся миллионы других, еще не убитых людей. Таковы Наполеон, Сталин… И любая мораль оправдывает их! И получается, что вся ваша мораль — это всего лишь вопрос количества убитых вами людей! ЭТО ПЕРВЫЙ ПОСТУЛАТ!

По вашим глазам я вижу, что вы хотите сказать: дескать, неправда, их иногда все-таки судят! Вы имеете в виду Гитлера, Нюрнбергский процесс и прочую чушь! Но не забывайте, кто их судил — их судили еще большие убийцы. Гитлер им в подметки не годился. И самое главное — эти ребята победили! Вот вы сами и сформулировали ВТОРОЙ ПОСТУЛАТ вашей жалкой морали. Моралью обладает тот, кто победил! Есть еще и третий постулат, но пока, на сегодня, хватит…

А насчет того, что я чего-то там перевернул вверх ногами, то… Вы просто хотите обладать тем, чего у вас нет.

Но я оказался физически намного сильнее всего моего окружения, я оказался выше в интеллектуальном отношении, и теперь уже я могу владеть чужими телами, чувствами и разумом. Именно я, которого все считают выродком, в значительной степени диктую обществу правила игры. Мне интересно с вами состязаться. Но настанет день, и вы признаете себя побежденным. Тогда я убью вас.

— Хорошо. Я принимаю ваш вызов. И я выиграю.

— Вы не можете выиграть. Вы похожи на меня, в этом ваша сила. Но вы намного слабее меня, потому что я не от мира сего. Я одержимый!

— Вот потому я и выиграю. Вы одержимы и вы безумны!

— По поводу одержимости и безумия мы поговорим в следующий раз. Это очень любопытная тема. Сейчас для первого знакомства — достаточно. Вам же на досуге предлагаю вспомнить историю. И одержимых, которые в разные периоды были властелинами мира. Теперь я ухожу. Вы досчитаете до ста в медленном темпе и выйдете отсюда. Не пытайтесь меня искать. Я вам позвоню.

На следующий день Любомудров засел за свои записи, заметки, стал просматривать документы, полученные от генерала.

Начав по памяти восстанавливать свой разговор с НИМ, журналист вдруг почувствовал леденящий холод. Потом его обдало жаром. Он откинулся на спинку кресла. Сердце сжалось от страха, будто кто-то невидимый накинул на него широкий ремень и сдавливает изо всех сил.

„Что это со мной? — подумал Любомудров. — Уж не испугался ли я ЕГО?“ И тут же сам себе ответил: „Испугался не то слово! От НЕГО шла волна чего-то жуткого, неописуемо ужасного“. Журналист вдруг со страхом подумал о том, что по сути совершенно беззащитен перед этим существом, целиком находится в его власти. Неизъяснимая тоска вдруг овладела им.