– С земли никакой команды нет, – докладывал он. – Что делать?

– Продолжайте кружить над Киевом. Команда будет!

Две стюардессы – молоденькие блондинки – уже успели накраситься. Красились они по очереди в туалете. Теперь стоят в хвосте салона и нервно шепчутся. Видимо, им передалось волнение пилотов. Но пилоты-то хоть мужики умные. Понимают, что что-то здесь не так. Думают, наверно, что пока мы кружим в ночном небе, на земле военный переворот или еще что-нибудь в этом роде. На самом деле маленький переворот совершили мы с Колей Львовичем. Конечно, Казимир мог бы попытаться совершить антипереворот, но я надеюсь, что он еще спит и ни о чем не знает.

Я поднимаюсь с кресла. Прохаживаюсь задумчиво по широкому проходу, застеленному чистенькой ковровой дорожкой. Дохожу до стюардесс. Они замолкают. Смотрят на меня ожидающе.

– Куда хотите полететь? – шутливо спрашиваю я.

– В Турцию, на море, – отвечает девушка слева. Она посмелее своей подруги.

– В Турцию? – Я смотрю себе под ноги, потом на стройные ножки стюардесс. Они это замечают.

Снова поднимаю глаза.

– Может, и полетим. Я подумаю! – Разворачиваюсь и иду прогулочным шагом к кабине.

Дверца в кабину открыта. Там горит множество маленьких лампочек – синих, красных, зеленых. Дальше, за стеклом – полная темень.

Командир экипажа выходит мне навстречу.

– Господин президент, есть команда! Летим в Монголию!

– В Монголию? – Я удивлен. Лучше бы действительно в Турцию. Она тут рядом, за морем.

Через час я узнаю, что срочно собранная делегация представителей отечественного бизнеса летит за нами вслед на втором президентском самолете. Там же Коля Львович. Хорошо, когда президент в стране один, а президентских самолетов два, думаю я, перед тем как заснуть под монотонное жужжание двигателей авиалайнера.

Киев. Июнь 2015 года. Воскресенье.

– Может, поедете в Кончу? Отдохнете? – беспокоится помощник.

Он стоит в дверном проеме моего кабинета в официальной резиденции на Десятинной. На улице жара, и только три бесшумных кондиционера удерживают в квартире приятную прохладу. От одного взгляда в окно мне становится жарко. Жарко и неприятно.

– Нет. – Я смотрю на помощника и пытаюсь придумать ему задание, чтобы он больше не беспокоил меня. – Знаешь что, есть у меня к тебе просьба. Чтобы, конечно, никто не знал.

Помощник весь вытягивается в струночку, дотронься – зазвенит. Даже, кажется, на носочки привстал, чтобы лучше слышать.

– Возьми машину и найди где-нибудь килограммов двадцать хорошего льда. Привезешь сюда, понял?

Помощник кивает и освобождает дверной проем. Движение прохладного воздуха через проем возобновляется.

В полдень приходит врач. Слушает сердце, легкие.

– Может, виски? – спрашиваю я.

– Мне нельзя, – вздыхает врач. – Печень!

– А мне можно? – спрашиваю.

– Можно, постепенно увеличивая дозы. Сердце подскажет, когда надо будет остановиться. Чужое сердце чувствительнее своего. Да и человеку свойственно слушаться неродных органов. У меня ведь печень тоже не моя, пересаженная от человека, бросившего пить. Поэтому и пить не могу.

Я смотрю на врача. Сегодня он мне нравится – человечный, видимо легкоранимый, такой же, как и я, состоящий из своих и чужих органов.

– А как же вы расслабляетесь? – любопытствую я.

– А как в анекдоте – я не напрягаюсь, – усмехается врач. – Если серьезно – ловлю рыбу, собираю грибы и спаиваю друзей.

Последние слова меня заинтересовали.

– Спаиваете, а сами не пьете?

– Точно. Они пьют и говорят, а я подливаю и слушаю.

– Интересно!

– Можете застегнуть рубашку. Все в порядке. Главное – держать голову в холоде, не горячиться. Проблемы могут возникнуть только от нервов или от резкого возбуждения. Так что и в восторг приходить вам не рекомендуется.

– Я – человек спокойный.

Охранник уводит врача к выходу, а в дверях кабинета снова появляется помощник.

– Лед куда? – спрашивает он.

– В ванну, – отвечаю я.

– Весь?

– Весь.

– А потом?

– Потом позовешь меня.

Через пять минут мое уставшее от жары тело обжигает холодом лед. Он покрывает все дно ванны-джакузи. Я лежу на нем, как на углях, минут пять. Потом включаю холодную воду, и она струями ударяется в мое тело, начинает вымывать из-под меня ледяные кубы и кубики, закручивать их в водовороты.

– Эй! – кричу я помощнику, и он тут же заглядывает в ванную комнату.

– Виски, – говорю ему.

– Со льдом?

– Без.

Странное это удовольствие: виски отдельно, лед отдельно.

Хочется чего-то еще, чего-то стихийного, способного вызвать в теле резонанс.

Я прошу помощника включить музыку. Он знает мой вкус и уже ориентируется в моем настроении. В этом умении ему не отказать.

«О, если б мог выразить в звуке!» – опускается из встроенных в потолок динамиков мужественный бас Федора Шаляпина. Вот он, резонанс тела. Я ощущаю легкую дрожь – доказательство, что я слушаю и слышу этот голос не только ушами, но и всей кожей, всем своим охлажденным в ванне со льдом естеством.

«Интересно, он бил женщин? – думаю я о Шаляпине. – Наверняка бил! Под горячую руку. Конечно, бил только самых близких, любимых. В гневе и в страсти. Это было бы красиво – увидеть вживую разгневанного Шаляпина, заносящего сильную руку над испуганной хрупкой женщиной, готовой упасть перед ним на колени и просить прощения даже за то, чего не совершала».

– Вам письмо, – врывается в мое расслабленное воображение голос помощника.

Письмо? Я смотрю на длинный конверт с надписью «Господину президенту».

– Кто принес?

– Начальник охраны передал. Сказал, что нашел на полу.

– Принеси еще виски!

Он уходит, а я вскрываю конверт, и глаза мои округляются. Я уже десять лет, должно быть, не видел, чтобы кто-то писал от руки. Слово давно стало печатным. Буквы, граненые, как старые стаканы, выстраиваются в любые предложения, вплоть до предложений руки и сердца. Для эмоциональных писем есть особый «нервный» шрифт, для гневных – специальный, «надутый» и надменный.

Письмо проехалось по мне, словно трактор. Я лежал в джакузи, обезоруженный наглостью этой дамы. Ее почерк отсылал мою память в первый класс средней школы, где в тетрадке в косую линеечку я учился правильно «наклонять» буквы, чтобы выработать почерк да и вообще просто научиться писать.

– Ваше виски! – пропел над головой помощник.

Я взял второй стакан. Поставил его на бортик ванны и, выловив в воде два кубика льда, бросил их в виски.

– Узнай, где и кем было найдено письмо. Узнай и доложи!

Я пил виски, смотрел на эту рыжеватую жидкость и сравнивал ее цвет с цветом моих веснушек. Когда допил, вывернул ступню, и посмотрел на нее – веснушки были и там.

Киев. Октябрь 1983 года.

Без четверти восемь. Вечер. За «шестнадцатыми» домами готовится драка. Не обычная, а почти ритуальная – «стенка на стенку». С нашей стороны – человек пятьдесят. Наша сторона – это ребята из «шестнадцатых» и «восемнадцатых» домов. Плюс десять пацанов, живущих возле школы № 27. Большинству бойцов – лет шестнадцать-семнадцать. Мне – 22. Я – штабной. Мы с Женькой думаем о стратегии и тактике.

– Дай трешку, я схожу за портвейном, – к нам подбегает Витя Лысый. – Гастрик закроется!

Я нехотя достаю трешку. Витя Лысый убегает. Шумит ветер. Наш то-ли-парк-то-ли-сад раскачивается кронами и тоже шумит. Где-то далеко гремит гром.

– Знаешь, – шепчу я Женьке, – оставайся за меня. А я сбегаю за подстраховкой. Скажи нашим, чтобы цепи доставали в самом конце и в крайнем случае. Только если увидят, что «круги» дерутся нечестно!