Восприятие новой патриотической идеологии было далеко не единодушным. Не кто-нибудь, а великий законовед и историк Джевдет-паша яростно ей воспротивился. Во время великого визирата Фуада-паши была создана специальная комиссия для рассмотрения вопроса о допуске немусульманских подданных империи в вооруженные силы, куда им прежде, за немногими исключениями, путь был заказан. Джевдет-паша, к которому обратились за советом, в самых резких выражениях высказался против. Он заявил, что среди немусульман есть множество различных толков: «православные, католики, армяне, яковиты, протестанты <…> мелкиты, марониты, сирийцы, халдеи и многие другие…». Всем им понадобятся разные священнослужители, евреям — их раввины, мусульмане будут поститься в рамадан, а остальные — соблюдать свои посты. Столь смешанная воинская часть будет неуправляема. Во время невзгод и тягот командиры употребляют все свое красноречие, чтобы призвать людей к стойкости и самопожертвованию. Для мусульман наиболее действен призыв к священной войне или мученичеству за дело истинной веры, ибо эти слова привычны им с детства и внушены в школе. Именно религиозными чувствами объясняется большая по сравнению с адептами иных религий решимость и стойкость солдат-му-сульман в бою.
«Но как командиру смешанного батальона при необходимости разжечь пыл бойцов? Да, в Европе на смену религиозному рвению пришло чувство родины, но оно зародилось только после упадка феодальной эпохи. Их дети с малых лет слышат слово ватан, так что годы спустя патриотические призывы действуют на солдат. Но все, что придет на ум нашему солдату при слове ватан, — это площадь в его родной деревне. Даже если бы мы сейчас восприняли слово ватан и оно постепенно утвердилось бы в умах людей и обрело ту же силу, что и в Европе, то и тогда оно не могло бы сравниться с религиозным пылом и занять его место. Да и то это произошло бы не скоро, а тем временем наши армии утратили бы боевой дух. Станет ли в жестокой переделке рядовой Хасан подчиняться капитану Христо, посылающему его на смерть? Англичане в Индии могут себе позволить не присваивать солдатам-нехри-стианам чинов выше сержанта, и никто не вмешивается и не порицает такой порядок, но если мы примем христиан на военную службу, их придется производить в офицерские чины, на которые они по закону имеют такое же право, как и мусульмане. Если этого не произойдет, так называемые дружественные державы начнут давать нам дружеские советы с целью защиты прав христиан, и наша военная организация, до сих пор избавленная от иностранного вмешательства, будет открыта иностранному давлению».
И это еще не все:
«Во время военных действий солдаты-мусульмане проявляют необычайную способность терпеть лишения. Едва почуяв запах пороха, они не требуют для себя ничего, кроме боеприпасов и сухарей. Христианам такие тяготы не под силу. Им придется платить жалованье в начале каждого месяца и ежедневно обеспечивать их едой и питьем. Если мы этого не сделаем, мы опять-таки станем мишенью иностранного вмешательства»[159].
Зловещие предчувствия Джевдета-паши никак нельзя было назвать беспочвенными. Еще более серьезные проблемы возникли, когда вначале христиане, а потом и некоторые мусульманские подданные империи стали считать отечеством (ватап) не государство османов, а свою этническую родину.
Для турок-османов отечеством (ватап) была Османская империя, включавшая большую часть исконных исламских территорий на Ближнем Востоке. Среди ее прежних правителей они числили не только турецких султанов, но и арабских халифов; они гордились арабскими поэтами и персидскими философами, умершими задолго до основания османского государства. Османский султанат был воплощением исламского суверенитета, последним законным преемником великих исламских государств прошлого. Патриотический долг перед родиной (ватап) предъявлял к оплате турецкий султан.
Но в воздухе носились и иные идеи, и некоторые из них впервые возникли в арабоязычных провинциях империи. Одним из первых авторов, выразивших патриотические идеи на арабском, стал египетский шейх Рифа'а Рафи' ат-Тахтави. С 1826 по 1831 год он жил в Париже, будучи религиозным наставником миссии египетских студентов, и из его произведений ясно, насколько глубоко впечатлило его увиденное там. В 1855 году он издал египетскую патриотическую оду «Касыда ватаниййа мисриййа» в честь нового правителя Египта Саида-паши. Оный паша, исполняя долг вассала по отношению к султану, послал контингент египетских войск для участия в Крымской войне на стороне турок, и шейх Рифа'а написал в их честь сборник «Египетских патриотических стихов». В дальнейшем он создал еще ряд патриотических поэм: в часть восшествия на престол Исмаила-паши в 1863 году и в честь возвращения батальона африканцев, посланного пашой в Мехико в составе экспедиционного корпуса Наполеона III[160].
Поэмы и различные прозаические произведения шейха Рифа’а, в которых он старался привить читателям патриотические чувства, пользовались поддержкой наследственных правителей Египта и были частью их кампании по превращению своей страны в отдельную общность с собственной правящей династией и значительной степенью автономии при максимально расплывчатом османском сюзеренитете. Патриотизм шейха Рифа'а — не османский, поскольку к османскому отечеству (ватан) он не проявляет особого интереса; он и не мусульманский, поскольку гордится славой языческого и христианского Египта до прихода туда мусульман; он и не арабский, поскольку ему нет дела до прочих арабоязычных стран. Идея великой арабской политической родины возникнет позже. Шейх Рифа'а много писал о древнем Египте, что явилось нововведением в арабской историографии. До него все истории Египта начинались с арабского завоевания, он же впервые завершил повествование этим событием. Идея страны и народа, сохраняющих свою самобытность несмотря на неоднократную смену языка, религии и цивилизации, была новой и неведомой для арабского мира. Должно было пройти время, чтобы у египетского патриотизма шейха Рифа'а нашлись подражатели в других мусульманских странах.
Как мы убедились, патриотизм шейха Рифа'а поощряли и даже финансировали правители Египта, оценившие помощь, которую он мог оказать в осуществлении их династическо-сепаратистских планов. В соседних сирийских землях, где османское правление ощущалось сильнее, первые патриоты восприняли иную, более радикальную, составную часть европейского патриотизма — идею свободы. Великий ученый и писатель, ливанский христианин Бутрус ал-Бустани в 1860 году недвусмысленно заявлял: «Сыны отчизны (ватан) вправе требовать, чтобы отчизна охраняла их драгоценнейшие права, а именно жизнь, честь и имущество, включая свободу гражданских, культурных и религиозных прав»[161]. Знаменательно, что, по ал-Бустани, патриот в ответ посвящает себя служению не правителю, а процветанию родины.
Подобные идеи стали обычными в трудах младоосманов, первой значительной оппозиционной группы Османской империи, особенно в издаваемых ими в изгнании газетах. Статья лидера и самого даровитого писателя этой группы, Намыка Кемаля, опубликованная в 1873 году, объясняет, что для них значит ватап:
«Ватап — это не воображаемые линии, проведенные на карте мечом завоевателя или пером писца. Это священная идея, возникшая из слияния множества высоких чувств, таких как нация, свобода, благоденствие, братство, собственность, суверенитет, уважение к предкам, семейная любовь, память о детстве…»[162]
За полтора столетия, прошедших со времен первых патриотических произведений Намыка Кемаля в Турции и шейха Рифа'а в Египте, идея родины, то есть национальной территории как основы самоотождествления и центра притяжения верноподданнических чувств, знавала разные времена. Ей всегда приходилось состязаться с двумя весьма мощными соперницами: старой, глубоко укоренившейся и ныне переживающей возрождение религиозной и общинной верностью исламу и другим европейским изобретением — идеей этнической нации, определяемой языком, культурой и реальным или воображаемым происхождением. Первая всегда сохраняла, а вторая быстро обрела большую власть над чувствами и привязанностями жители Ближнего Востока, многим из которых было трудно принять идею о родстве и самоотождествлении с языческими предками и неверными соседями. Во многих странах национализм, более соответствовавший этнической пестроте Ближнего Востока, оказался понятнее и притягательнее, чем территориальный патриотизм, и даже там, где в публичном дискурсе используется патриотическая риторика, она часто скрывает глубинную приверженность общинным и этническим ценностям. В Египте наблюдается периодическая напряженность — иногда столкновение, иногда взаимодействие — между египетскостью, арабскостью и исламом.
