Но если в определенном отношении термин «религия» й несет для мусульманина куда большую смысловую нагрузку, чем для христианина, существует и обратная ситуация. Так, аналогом церкви как Сооружения, как дома молитвы в исламе является мечеть. Церковь как установление, как властная структура аналога в исламе не имеет. В исламе нет соборов и синодов, нет прелатов и иерархий, нет канонического права и церковных судов. В классической исламской истории было немыслимо столкновение между папой и императором, поскольку халиф, номинальный глава исламского государства и сообщества, объединял в своем лице политическую и религиозную — хотя и Не духовную — власть. В исламе не могло быть ни соперничества, ни сотрудничества, ни разделения, ни объединения церкви и государства, поскольку правящий институт ислама сочетал в себе обе функции.
Это всем известное различие между исламом и христианством берет начало в различных истоках — или, как сейчас кое-кто предпочел бы выразиться, в различных основополагающих мифах — двух религий. Мухаммаду никто не запрещал, как Моисею, вступить в Землю Обетованную; тем более не испытал он, подобно Иисусу, мученической смерти. Последователям его не пришлось столетиями бороться за свою веру, оставаясь объявленным вне закона и преследуемым меньшинством под игом враждебной власти. Мухаммад при жизни стал суверенным правителем. Он лично основал первое исламское государство и управлял им вместе со своими сподвижниками. Духовная миссия Мухаммада закончилась с его смертью, но религиозное и политическое дело пророка продолжили его преемники, халифы. Под их властью мусульмане шли от победы к победе, от триумфа к триумфу, создав менее чем за столетие огромное царство, простершееся от границ Индии и Китая до Пиренеев и Атлантики, и управляя миллионами новых подданных, многие из которых охотно восприняли новую веру и учение. Исламская священная история, можно даже сказать, история спасения и вечного блаженства, о которой повествуется в Коране и традиционных жизнеописаниях Пророка и его сподвижников, и полусвященная ранняя история исламского халифата, составляющая ядро памяти и самосознания всех мусульман планеты, говорят о быстром и непрерывном движении вперед, подминающем вождей ложных и подчиненных религий и прокладывающем путь будущему торжеству мусульманской веры и мусульманского оружия, донесению Слова Божьего до всего человечества и распространению на весь мир Божеских законов.
В настоящее время стало общим местом, что семантическому полю термина «ислам» в христианской культуре соответствуют два понятия — «христианство» и «христианский мир», т. е. не только религия в узком западном смысле, но и цивилизация, выросшая под ее эгидой. Кроме того, ислам — это и нечто более широкое, чему в западном христианском мире нет аналога, а в Византии есть лишь частично. Это политическая принадлежность и верность, превосходящая все прочие привязанности. В идеале всегда, а на короткое время и в реальности мир ислама был одним государственным образованием, где правил один суверен — халиф. Даже после упадка власти халифов и появления в разросшемся царстве ислама региональных монархий идея единого исламского государства была достаточно сильна для того, чтобы до сравнительно недавнего времени препятствовать появлению на местах сильных династических или национальных образований, какие начали возникать в Европе еще в Средние века.
Как показывают недавние события, идеал единого исламского государства, превалирующего над странами и народами, до сих пор притягателен для мусульман. Таким образом, оба понятия, «Европа» и «ислам», представляют собой первичные цивилизационные самоопределения обозначаемых ими общностей и могут восприниматься как сходные семантические поля, сравнение которых вполне уместно. Следовательно, нет и нужды считать разбор их взаимоотношений и восприятия ими друг друга асимметричным.
Хронологически христианство и ислам суть вторая и третья попытки создать мировую религию — первой был, разумеется, буддизм. С VI века до н. э. буддийские миссионеры из Индии несли свою веру в Южную, Юго-Восточную и Восточную Азию, где добились больших успехов. Куда меньшее воздействие оказали буддийские миссионеры на Юго-Западную Азию. Хотя влияние их было, вероятно, значительнее, чем традиционно считалось, им не удалось ни обратить кого бы то ни было в свою веру, ни создать какую-либо разновидность буддийской культуры. Религиозные учителя и вожди двух других древних народов, иудеев и персов, создали универсалистские понятия, сыгравшие в дальнейшем важнейшую роль, но ни те, ни другие не сделали ни одной серьезной попытки проповедать эти понятия другим народам или обратить их в свою веру. Мысль о том, что есть единая для всего человечества истина, и долг тех, кто ею обладает, разделить ее со всеми прочими, возникает с приходом христианства и вновь обретает силу с подъемом ислама. Обе религии зародились на Ближнем Востоке, и их общее наследие огромно: иудейские представления о монотеизме, пророчестве, откровении и писании, греческая философия и науки, римское право и управление, и, если копнуть глубже, сохранившиеся традиции еще более древних цивилизаций этого региона. Обеим религиям была свойственна новая, почти беспрецедентная идея о том, что они — единственные обладатели Господней истины. Общей, точнее оспариваемой друг у друга, была и их территория — Юго-Западная Азия, Северная Африка и европейское Средиземноморье.
Во многих отношениях средневековый ислам и средневековое христианство говорили на одном языке, причем до некоторой степени и в некоторых местностях даже в буквальном смысле. Во многих средиземноморских странах мусульмане и христиане не просто говорили на одних и тех же местных наречиях, но и в равной степени знали арабский. Общие концепции и общий словарный запас для их обозначения позволяли не только спорить друг с другом, но и переводить религиозные тексты. Средневековые монахи, переложившие на латынь Коран с единственной целью его отвергнуть, смогли осуществить перевод потому, что в латыни, к тому времени христианском языке, имелась соответствующая терминология. Напротив, когда новообращенные пытались перевести Коран с арабского на персидской, турецкий или индийские языки, им приходилось заимствовать и слова, поскольку в этих языках, как и в культурах, выразителями которых они являлись, отсутствовали либо нужные понятия, либо соответствующие термины.
Ислам и христианский мир, говорившие, по крайней мере в переносном смысле, на одном языке, использовавшие одни и те же методы спора и убеждения, приверженные одним и тем же или сходным представлениям о том, что есть религия, могли, тем не менее, существенно расходиться во мнениях. Между христианами и мусульманами, как и между теми и другими и иудеями, возникали разногласия, невозможные между мусульманскими и христианскими богословами, с одной стороны, и представителями иных азиатских религий — с другой. Когда христиане и мусульмане называли друг друга неверными, каждый понимал, что имеет в виду оппонент, поскольку имели они в виду примерно одно и то же, в чем и проявлялось их глубинное сходство.
Христианство и ислам были последовательными, а не одновременными заветами, которые разделяли шесть веков.
Пророки и проповедники, законоведы и богословы, несомненно, проводили резкую грань между предшествующей и последующей религиями, чем и объясняется столь разительный иногда контраст между отношением христиан и мусульман друг к другу и между отношением тех и других к иудеям. Для христиан иудаизм был предшествующей религией: несовершенной, отвергнутой, доведенной до совершенства только сменившим ее христианством, но не лжеучением как таковым. Соответственно к иудеям в средневековой Европе относились до некоторой степени терпимо. Терпимость эта была всегда ограниченна, часто ненадежна, действие ее могло быть приостановлено, но все же иудеи как-то выживали. Мусульманам такое не удавалось: христиане, отвоевав Сицилию, Испанию и Португалию, либо сразу, либо через некоторое время изгоняли или насильно обращали в христианство мусульманское население. И мусульмане, и христиане были одинаково убеждены не только в том, что обладают всей полнотой Божественной истины, но и в том, что им, и только им, она была явлена окончательно и бесповоротно. Все последующее с необходимостью оказывалось вредоносным лжеучением и терпимо быть не могло. Для мусульман в некогда потерянных и отвоеванных землях христианского мира места не было. Даже Венецианская республика, жившая доходами от левантийской торговли, с огромным трудом терпела единственный постоялый двор для приезжавших турецких купцов.
