Новая ситуация отражается в продолжающемся и меняющемся изучении ислама в Европе. Основной целью исследования перестает быть предотвращение или обеспечение обращения в другую религию, а монастыри перестают быть исследовательскими центрами. Исследователи ислама и исследователи исламского мира начинают идти различными путями, которые лишь недавно вновь сблизились настолько, что оказались в пределах видимости друг друга. В университетах, возникавших по всей Западной Европе, ученые мужи, движимые возрожденческой любознательностью и воодушевлением, вышколенные филологическим методом гуманистов, принимаются за изучение классических арабских текстов, как религиозных, так и светских. Деловые люди, озабоченные ведением войн, дипломатии и торговли, с нетерпением ждали «новостей из Турции» и предпринимали титанические усилия для сбора и истолкования сообщений о текущем положении и недавнем прошлом устрашающего, но заманчивого партнера. Со временем подобные исследования привлекли и внимание ученых, хотя профессора университетов начали уделять им внимание лишь по прошествии нескольких столетий. Тем не менее, когда Ричард Ноллз, викарий Сэндвича, подвизавшийся одно время в Линкольн-колледже Оксфордского университета, писал, не зная ни слова по-турецки и никогда не выезжая из Англии, «Общую историю турок», опубликованную в 1603 году, к его услугам был внушительный корпус литературы на нескольких европейских языках, включая переводы турецких хроник, давший ему возможность описать в подробностях с довольно пространным экскурсом в историю «славную империю турок, ужас современного мира».

В течение долгого времени у Ричарда Ноллза и его многочисленных предшественников и информантов в Европе не было последователей среди арабов и турок, демонстрировавших в целом то же равнодушие к Европе, что и в Средневековье. Есть сведения о том, что османские государственные деятели и военачальники время от времени интересовались развитием событий за границами империи, но их интерес редко выливался в научные работы или литературные труды. Не предпринималось попыток изучать неисламские языки, а когда требовалось знание европейских языков или реалий, мусульманские владыки полагались на своих немусульманских подданных, беглецов из Европы и прочих европейцев на турецкой службе, которых мы сегодня назвали бы перебежчиками. Преследование христианами евреев и преследование католиками и протестантами друг друга не давали иссякнуть этому важному источнику пополнения людских ресурсов. В Турции следили за европейскими достижениями в области вооружений и морского дела и до некоторой степени использовали их, но искусства и науки, и даже политика и экономика Европы считались неприменимыми к нуждам ислама и потому игнорировались. Такое отношение было понятным и в некоторым смысле даже оправданным в более раннюю эпоху, к концу же XVII века, хотя турецкие паши по-прежнему правили в Белграде и Буде, а турецкие армии по-прежнему угрожали Вене, оно становилось опасно устаревшим.

Между 1555 и 1560 годами Ожье Гислен де Бюсбек, имперский посланник при дворе Сулеймана Великолепного, написал серию писем, в которых выражал глубочайший пессимизм относительно перспектив Европы ввиду неминуемой угрозы османского завоевания. Христианский мир, сетовал он, утратил прежнее рвение, прежнюю доблесть. Вместо того чтобы искать славы на поле брани и защищать Европу от непримиримого и опасного врага, христиане предпочитают растрачивать силы «в поисках Индий и Антиподов на просторах океана, в погоне за золотом». Христианская Европа, слабая, раздробленная и нерешительная, казалась беспомощной перед неодолимой силой централизованной, дисциплинированной Османской державы:

«На их стороне все богатства могучей империи, несравненная мощь, опыт сражений, закаленные воины, привычка к победе, стойкость в тяготах, единство, порядок, дисциплина, умеренность и бдительность. На нашей стороне — общественная бедность и личная роскошь, ослабевшая мощь, сломленный дух, недостаток выносливости и навыков. Солдаты наши непокорны, офицеры алчны, дисциплина в небрежении. Процветают распущенность, безответственность, пьянство и разврат. И что самое страшное — враг привычен к победам, а мы к поражениям. Можно ли сомневаться в том, каким будет результат? Только Персия действует нам во благо, ибо враг, спеша в наступление, вынужден оглядываться на угрозу у себя в тылу».[4]

Бюсбеку и его современникам вполне могло казаться, что Европа обречена и окончательное торжество турок оттягивает только необходимость противостоять угрозе с другой стороны — попыткам шиитских персидских шахов утвердиться в качестве лидеров исламского мира и утвердить шиизм как основную форму ислама. Впрочем, эта передышка долго продлиться не могла:

«Персия лишь оттягивает нашу судьбу, спасти нас она не может. Когда турки разделаются с Персией, они вцепятся нам в горло при поддержке всей мощи Востока. Не смею сказать, насколько мы к этому не готовы!»[5]

Бюсбек был добросовестным и проницательным наблюдателем турецкой жизни, но, к счастью для Европы, глубоко заблуждался в глобальной перспективе. Хотя Османская империя и просуществовала еще достаточное количество времени, она уже прошла вершину своего развития. Османам так и не удалось «разделаться с Персией»; войны мусульманских соседей и соперников продолжались вплоть до начала XIX века, когда ни Турция, ни Персия, ни ислам не представляли серьезной угрозы христианскому миру. Вопреки зловещим пророчествам Бюсбека, османам не удалось ни восторжествовать над Персией, ни добиться победы в Европе.

Окончательным поражением и отступлением войск ислама Европа была, несомненно, обязана в первую очередь доблестным защитникам Вены, но в более широком контексте свою роль сыграли и те самые искатели приключений, чьи заокеанские плавания и жажда золота вызвали гнев Бюсбека. Каковы бы ни были их побуждения, их открытия привели под власть или влияние европейских стран новые земли, предоставили в распоряжение европейцев огромные средства в драгоценных металлах и природных ресурсах, что придало Европе новые силы и позволило сдержать и в конце концов отбросить мусульманских завоевателей.

Последовательность событий, которые европейцы называли Великими географическими открытиями, а прочие — Великой европейской экспансией, открыла не только в европейской, но и в мировой истории эру европейского проникновения, просачивания, влияния и в конце концов преобладания. Индийский историк К. М. Паниккар назвал эту новую эру «эрой Васко да Гамы».

Это столкновение Европы с остальным миром, начавшееся в конце XV века, принимало самые разные формы. В некоторых регионах, например в Северной Азии и Северной Америке, европейцы явились на необитаемые или слабо заселенные земли, где смогли обосноваться и создать собственные общества. В других, в том числе на большей части Азии и на значительной части Африки и Центральной и Южной Америки, они столкнулись с древними развитыми цивилизациями. В восточном полушарии этими цивилизациями были, в частности, китайская, индийская и исламская.

Между последними имеются явственные различия. Китай и Индия суть географические понятия, и их богатые и изощренные культуры все же оставались в основе своей региональными. Первая мировая религия, буддизм, была решительно отвергнута в родной стране и постепенно становилась все более локальной в странах Юго-Восточной и Восточной Азии, куда была принесена. Ислам, напротив, был мировой религией, никогда не оставлявшей своих универсалистских устремлений.

Имеется еще один чрезвычайно важный аспект, в котором соприкосновение Европы и ислама отличается от соприкосновений Индии и Китая. Европеец и китаец, европеец и индиец встречались как незнакомцы, не знающие друг о друге ничего или почти ничего. Для европейца Индия и Китай были просто названиями, не вызывавшими в памяти ничего, кроме немногих полузабытых обрывков из классических авторов и заметок средневековых путешественников. Если европейцы знали об Индии и Китае мало, индийцы и китайцы не имели о Европе никакого представления, так что они могли взглянуть друг на друга достаточно непредвзято.